Для работы в поле, в лесу, для поездок в уездный город и в Петербург Чириковы держали 15 лошадей. В каретном сарае стояла одна карета четырехместная, одна коляска четырехместная, одна линейка, одна бричка "старая", одни дрожки беговые, одна повозка, один возок, одни сани "простые".
Экономически жизнь "преуспевающих" Чириковых на взгляд из сегодняшнего дня покажется не такой уж роскошной. Денежный доход составлял всего около 700 рублей в год. Поступал он от продажи ржи, птицы, коровьего масла, творога, сухой и свежей рыбы, даже "от яблок и огурцов - 4 рубля". Сюда же входил и оброк с крестьян, очень маленький - всего 21 рубль. Вдове приходилось считать каждую копейку, бережливо вести хозяйство, в котором Александра Тимофеевна была и помещицей, и управляющей, и бухгалтером, и нарядчиком, и бригадиром, и заведующей молочной и птичьей фермами. Покупала она только самое необходимое: "сукна для детей и товар для обуви" - за модой, видимо, не особенно гонялись, одежду и обувь шили для господ дворовые мастера. Для ремонта построек, для содержания дома приобретали только то, чего нельзя было произвести у себя: стекло, железо, алебастр, сапоги для рыбаков, подойники для доярок, горшки для садовых цветов. Дорого стоило освещение: "на свечи сальные потрачено 11 руб. 60 коп.". А еще надо было платить "доктору и за лекарства в аптеку 8 руб. 10 коп.".
В то же время при таких весьма скромных доходах Чириковы не жалели денег на просвещение: "Все дети обучаются начальным наукам, так же как немецкому и французскому языку". За это обучение "употреблено 350 рублей", да еще и "наемной няне - 50 рублей". Расходы особенно возросли, когда пришло время везти детей определять на учебу в Петербург. Вспомним, биограф В. Г. Каратыгин сетовал, что отсутствуют определенные данные "об отношении к искусствам, в частности к музыке, членов чириковского рода". Теперь можно точно зафиксировать: искусства в этом доме были в почете. Половина годового дохода тратилась на духовное развитие детей! В перечне расходов есть статьи "на книги", "на музыку". Только за музыкальные уроки "девице Тимофеевой выдано 69 рублей". И позже дочери Меропии, кузине Модеста Петровича, в Смольный институт каждый год мать высылала по почте немалые деньги, чтобы юная барышня могла дополнительно брать уроки музыки.
В наумовском доме кроме традиционных для дворянских семей портретов предков имелись иконы, как записано в отчете вдовы: "Одигитрия в серебряной ризе", в честь одноименного храма в Пошивкине, "образ Параскевы в серебряной ризе" и икона особо почитаемого в чириковском роду Николая Чудотворца - покровителя мореплавателей, путешественников, ученых, олицетворяющего науки, знания и мудрость.
В дневнике есть очень интересная запись. Когда у крестьян выдался неурожай, Александра Тимофеевна внесла в уездное казначейство свои деньги - "земельную повинность" за крестьян, потому что они "не смогли своевременно заплатить". Сумма немалая - 221 рубль 25 копеек, тем более, что после этой помощи крестьянам у самой вдовы осталось всего 35 рублей 57 копеек.
О доброте Чириковых, об их милосердном отношении к крестьянам говорили многие старожилы этих мест. Где же истоки этой особой отзывчивости? Может быть, сказалась печальная судьба наумовского дома? На протяжении нескольких поколений выходило так, что ни одна супружеская чета не прожила вместе до старости. Обычный жизненный круг, когда стареющие супруги вместе радуются внукам, здесь ни разу счастливо не завершился. В наумовском доме жили или вдовцы, или вдовы. Преждевременная потеря близких, болезни - многие умерли от чахотки - приносили страдания. И это научило замечать горе и беды других, сострадать, сопереживать. Несомненно, что эти человеческие качества сохранились и приняли новую форму во время жизни в Кареве, о чем будет сказано в отдельной главе. Чуткость, деревенскую непосредственность и искренность сохранила Юлия Ивановна и тогда, когда жила с Филаретом и Модестом в Петербурге. После смерти Петра Алексеевича Юлия Ивановна вела хозяйственные дела, заботилась о содержании и воспитании детей, когда они учились и вступили на службу.
Новые находки И. Б. Голубевой в Калининском архиве открывают, что в это время брат композитора Филарет, старший в семье, становится наследником всех владений. Юлия Ивановна, как бывшая опекунша, передает ему все движимое и недвижимое имущество. Документ, датированный 10 марта 1858 года, написан матерью композитора в виде письма с обращением: "Милый друг Филарет Петрович!" А заканчивается так: "С истинным доверием и любовью к Вам были и навсегда будем, милый друг наш, Вас истинно любящая мать Ваша Юлия Ивановна дочь Мусорская за себя и по долгу попечительницы за сына своего лейб-гвардии Преображенского полка прапорщика Модеста Петровича Мусорского второго..."
В дальнейшем, когда Модест достиг совершеннолетия, имения Мусоргских находились в совладении братьев. Письмо-доверенность интересно тем, что это второй известный нам после стихотворения документ, написанный матерью.
В одной из биографических книг говорится: "Мусоргский был увлечен открывшейся перспективой бездумной и беспутной жизни гвардейского юнкера, а затем офицера".
Можно ли серьезно воспринимать такое суждение? Обратимся опять же только к фактам.
Когда началась служба в полку, Модест, как и другие офицеры, участвовал в учениях, парадах, нес караульную службу. В свободное время он находился не в казарме, а дома, в квартире, которую снимала мать на Ямской улице. Здесь же жили и каревские дворовые из прислуги. Документы показывают, что с Псковщины часто ездили в Питер крестьяне и дворовые Мусоргских, и они всегда находили приют у своих господ. Радушно принимала Юлия Ивановна и друзей Модеста, а знакомился он в основном с теми, кто тянулся к искусству, любил музыку. Однажды во время дежурства в госпитале произошла его встреча с А. П. Бородиным. "Я был дежурным врачом, он дежурным офицером. Комната была общая, скучно было на дежурстве... мы разговорились и очень скоро сошлись..." - писал в своих воспоминаниях Александр Порфирьевич.
Однополчанин Мусоргского Федор Вонлярский познакомил Модеста с Александром Сергеевичем Даргомыжским, а позже в доме знаменитого композитора произошла встреча с Цезарем Кюи и Милием Балакиревым.
Модест начинает регулярно заниматься с Балакиревым. "Играли в четыре руки... весь существующий тогда репертуар музыки классической, старинной и новейшей, а именно: Баха, Генделя, Моцарта, Гайдна, Бетховена, Шумана, Берлиоза и Листа",- писал Милий Алексеевич и при этом отмечал, что Модест был "превосходным пианистом". Однако сам Мусоргский стремился к большему совершенству и решил продолжать занятия дома. Юлия Ивановна с готовностью выделяет деньги для приобретения дорогого инструмента. Балакирев помогает выбрать рояль фирмы Беккер. Когда покупку доставляют домой, Модест пишет: "Я сегодня так хватил по этой машине, что у меня в кончиках пальцев началась какая-то жгучая, острая боль, точно мурашки заходили, а машина ничего, хоть бы одна струна зазвенела. Тон прекрасный, басы очень хороши, я совсем доволен инструментом..."
Прапорщик М. П. Мусоргский
Через два дня в присутствии Юлии Ивановны Модест и Милий еще раз обновили рояль, исполнив в четыре руки 2-ю симфонию Бетховена.
За музыкальные занятия с сыном Юлия Ивановна щедро платила Балакиреву. С материнской сердечностью принимала она его в своем доме, старалась повкуснее накормить, лечила травами, которые летом собирались на каревских лугах, заказывала на скромные уже средства билеты в театр на оперу, даже помогала Милию собирать записи народных песен. А ведь, скажем откровенно, характер у Балакирева был "не мед", на манер тургеневского Базарова, и общаться с ним было непросто. Но Юлия Ивановна находила подход ко всем, с кем дружил Модест, потому как жила только заботами младшего сына. Они вместе посещали театры, выставки, концерты. Юлию Ивановну интересовали и опера Глинки "Руслан и Людмила", и спектакль "Бригадир" Фонвизина в Александровском театре, и премьеры балета в Мариинке, и домашние спектакли, и литературные новинки в журнале "Современник", который Мусоргские читали постоянно даже в Кареве. А после всего увиденного, прочитанного устраивались семейные обсуждения. И при всей разносторонности увлечений Юлия Ивановна оставалась заботливой матерью, радушной и хлебосольной хозяйкой, сохранившей гостеприимные традиции наумовского и каревского домов. Она больше других верила в талант сына и первая благословила на трудную жизнь в искусстве, в то время как даже дальновидный Стасов не одобрил поначалу этого решительного шага Модеста.
