1851 год. Лондон. Одновременно со Всемирной выставкой организуется первый в истории шахмат подлинно представительный турнир межнационального масштаба.

Чтобы обеспечить финансовую сторону мероприятия, в главных европейских столицах было проведено множество подписок. Предполагалось, что в Лондон приедут мастера из Германии, Франции, Италии, России, Австро-Венгрии и Америки.

В преамбуле приглашения, датированного 8 февраля 1851 года и разосланного шахматным клубам европейских стран и предполагаемым участникам, организаторы писали:

Всех собрать не удалось: не смогли приехать представители Америки и России. И все же первый блин отнюдь не вышел комом: 27 мая 1851 года в борьбу вступили шестнадцать шахматистов из Германии, Франции, Венгрии и Англии. Выдающееся соревнование проводилось по олимпийской системе: на первом этапе играли до двух побед, в последующих матчах — до четырех. Как мы уже упоминали ранее, победителем вышел великий немецкий мастер Адольф Андерсен.

Если отвлечься от сложившихся позднее традиций, напрашивается вывод: лондонское соревнование гораздо больше походило на первый чемпионат мира, нежели состоявшийся тридцать пять лет спустя матч Стейниц — Цукерторт. Почему же Лондонский турнир не окрестили чемпионатом мира? Да просто потому, что это никому не пришло тогда в голову, а к 1886 году вопрос об официальном титуле уже назрел! Почему же не попытались вновь собрать крупный форум со многими короткими матчами между сильнейшими? Возможно, потому, что на тот момент шахматная общественность была убеждена в превосходстве Стейница и Цукерторта над остальными мастерами. Ну, а если бы было иначе, и в мире насчитывалось бы десять-пятнадцать приблизительно равных по силе мастеров? Это была бы уже другая история, и, возможно, сегодня мы имели бы иные традиции.

Итак, определимся: традиция выявлять чемпиона в матчевой борьбе возникла отчасти случайно, в основном же в силу инерции, причиной которой послужил тот естественный факт, что в век, предшествовавший научно-технической революции, матчевая встреча двух игроков была проще всего организуемой, а следовательно наиболее распространенной формой шахматного соревнования.

Практически одновременно возникла еще одна сомнительная традиция: не было выработано объективной системы выявления наиболее достойного претендента на матч с чемпионом мира; любой шахматист мог вызвать чемпиона, а чемпион мог ответить на вызов согласием или отказом. Конечно, зачастую шахматная общественность оказывала давление на чемпиона, а порой и честь шахматного короля требовала удовлетворения, и все же при такой системе понятно и объяснимо стремление чемпионов уклониться от матчевых встреч с наиболее опасными конкурентами. Мы еще не раз будем анализировать все эти нюансы, пока же вернемся к Стейницу.

Вильгельм Стейниц родился в Праге в многодетной семье мелкого торговца скобяными товарами. Нам неизвестно в каком возрасте первый чемпион начал серьезно заниматься шахматами, хотя этот вопрос представляет несомненный интерес. Мы знаем, что успехи пришли к Стейницу поздно: когда он впервые появился в венском шахматном кафе «Куропатка», будущему чемпиону мира шел 23-й год. Морфи, почти ровесник Стейница, уже с блеском завершил свою карьеру! Отнюдь не спринтер по натуре, Стейниц скорее походил на тех бегунов, которые медленно разгоняются, зато успешно выдерживают длительную дистанцию, обретая на ходу второе дыхание и черпая силы из интереса к самому бегу.

Международный дебют Стейница состоялся в Лондоне в 1862 году и принес относительный успех — VI приз. После этого турнира Стейниц остается в Лондоне; скорее всего, ему показалось, что шахматная активность в английской столице выше, нежели в Вене. Еще несколько успехов выдвигают Стейница в ряд ведущих мастеров Европы, а матчевая победа в 1866 году над самим Адольфом Андерсеном приносит ему неофициальную репутацию первого шахматиста мира.

По-видимому, именно анализируя партии своего матча с Андерсеном, Стейниц впервые усомнился в правильности господствовавшего в то время стиля игры и начал работать над созданием новой теории.

Стейниц взял под сомнение общепризнанную, благодаря победам Морфи и Андерсена, аксиому о необходимости атаки и разработал стройную универсальную теорию позиционной игры. Подробный анализ теории Стейница не входит в нашу задачу. Отметим лишь, что Стейниц произвел подлинную революцию в игре, и его открытия в шахматах сравнимы с достижениями Дарвина в естествознании и Маркса в социологии. Конечно, поначалу Стейница не понимали, но он жил уже в иные времена, нежели Филидор: постепенно «новая школа» обрела приверженцев, а в XX веке «по-новому» заиграл весь шахматный мир.

Почему же Филидора, сформулировавшего лишь простейшие основы позиционной игры современники не поняли, а за Стейницем, создавшим сложнейшую теорию, последовали? Ответ прост: во времена Филидора шахматы были лишь «кафейной» игрой, а в конце XIX века, когда шахматы сделались спортом, сила уже не могла не уважаться, и тот факт, что первым чемпионом мира стал основатель «новой школы», породил целое поколение адептов позиционного направления, и королевская игра приобрела научные очертания.

Таким образом, можно считать закономерным, что шахматы включили в себя элементы науки приблизительно в то же самое время, когда был учрежден официальный титул «Champion of the World».

Стейниц никогда не занимался тем, что мы сегодня называем «шахматной политикой». Насколько нам известно, он не получал персональных гонораров за участие в турнирах и всегда наравне с другими мастерами боролся за призы, установленные организаторами; он не искал себе легких партнеров для матчей на первенство мира — напротив, всегда «поднимал перчатку» самого достойного претендента; он никогда не пытался при помощи закулисных переговоров с организаторами отстранить от участия в соревновании опасного конкурента. Все это пришло в шахматы после Стейница. Когда «пришло», как развивалось, и кто являлся «законодателем мод» в каждом конкретном случае, нам предстоит разбираться. Стейниц же, вероятно, даже не задумывался о некоторых «дополнительных возможностях», которые предоставлял ему чемпионский титул. И как мыслителя, и как игрока Стейница всегда прежде всего интересовала истина.

Кто был самым выдающимся шахматистом всех времен и народов? Объективно ответить на такой вопрос невозможно — в большой степени это «приз зрительских симпатий». Если бы автора этих строк попросили присудить такой приз, он без колебаний вручил бы его Вильгельму Стейницу.

После победы над Цукертортом Стейниц выиграл еще три поединка за шахматную корону: в 1891 году в Нью-Йорке у Исидора Гунсберга и дважды — в 1889 и в 1892 годах в Гаване — у Михаила Чигорина. Наконец, в 1894 году Стейниц был побежден Эмануилом Ласкером. И лишь один матч, который Стейниц должен был сыграть в пору своего чемпионства, он не сыграл (хотя и тут он отнюдь не уклонялся!) — с Таррашем. На этом эпизоде стоит задержаться, ибо он дает пищу для интересных размышлений.

В 1890 году Гаванский шахматный клуб (как видим, он был в ту эпоху видным шахматным спонсором) предлагает провести матч на первенство мира между Стейницем и доктором медицины из Германии Зигбертом Таррашем, очень достойным претендентом, добившимся крупных успехов в международных турнирах. Чемпион согласен, но неожиданно отказывается претендент! Такого никогда больше не повторится: чемпионы будут уклоняться от борьбы, но отказ сильного претендента от шанса на шахматную корону навсегда останется явлением беспрецедентным.

Тарраш сослался на занятость врачебной практикой. Причина вроде уважительная, и все же возникают сомнения. В те годы Тарраш много играл в турнирах — значит практика позволяла отлучаться? Через год он вызвал на матч Чигорина — почему не Стейница?