Стефан Драгоманов удачно женился на дочери гадячского казачьего старшины — Колодяженского и приобрел, благодаря удачному вложению своего мужского естества, отличный дом в Гадяче (теперь — райцентр Полтавской области) и усадьбу под ним в селе Монастырские Будищи. Наличие крепкой экономической базы, основанной на труде крестьян, позволило впоследствии Драгомановым, как и многим русским дворянам XIX века, «дурковать» в свое удовольствие, не слишком заботясь о карьере. Так в лоно этой семьи проникли «прогрессивные» идеи.

Брат деда по материнской линии прапорщик Яков Драгоманов, не зная, чем себя занять, подался в «декабристы». Правда, до Сенатской площади не дошел — сказался больным, но, по решению следственной комиссии, был переведен из Петербурга в Староингерманландский полк без лишения офицерского чина — «под строгий надзор полкового, бригадного и дивизионного начальства». Под «строгим надзором» он пописывал стихи, которые публиковал в петербургских журналах. Естественно, о родных местах, но на русском языке:

В общем графоманствовал понемногу — большого литературного таланта внучке не оставил.

По мужской линии предки Леси Украинки происходили из коронной шляхты Речи Посполитой — правда, православной. Некий Петр Косач служил королю Яну Собесскому и участвовал в битве под Хотином в 1673 году. Со временем Косачи осели на Черниговщине — в Мглине (ныне Брянская область Российской федерации) и влились в состав казачьей старшины. Это удивительные места. Ни Россия, ни Украина — с переходными говорами, представляющими смесь двух языков. Во времена Гетманщины — сотенное казачье местечко. Потом — уездный город Черниговской губернии.

В историю русской культуры Мглин вошел благодаря стихам, написанным Алексеем Константиновичем Толстым, в ответ на эпиграмму Пушкина. Как-то Пушкин обмолвился:

Помещик Мглинского уезда из села Красный Рог Алексей Толстой — великий остроумец и один из создателей Козьмы Пруткова — добавил к этим бессмертным строкам не менее хлесткое четверостишие:

Как видим, из одного и того же уезда и сословия — российского дворянства — могли происходить выдающийся русский поэт Алексей Толстой и никому неведомый папа украинской поэтессы — Петр Косач. Так случается! Причем, по маминой линии Алексей Толстой был прямым потомком гетмана Разумовского. Вот как, оказывается, все переплелось! А нам хотят доказать, что украинцы — это одно, а русские — совсем другое. Как будто это мухи и котлеты!

У папы будущей Леси Украинки было одно лично мне симпатичное качество — он любил делать детей. Поучившись недолго в Петербургском университете и поучаствовав там в каких-то студенческих «брожениях» в 1861 г., Петя Косач перевелся в Киевский университет Св. Владимира, по окончании которого был причислен к министерству юстиции. Заблуждения молодости на его служебной карьере никак не сказались — сразу же после получения диплома молодой человек поступил на службу в Киевскую палату уголовного суда и защитил диссертацию кандидата законоведения. А в 1866 году — всего в 25 лет — получил теплое место председателя Новоград-Волынского собрания мировых посредников.

Как выгодный жених, к тому же имевший явную предрасположенность к вступлению в брак, молодой судейский чиновник легко добился руки Ольги Драгомановой — сестры своего университетского приятеля. Темпераментная и честолюбивая Ольга мечтала стать известной писательницей, но коварный юрист не давал ей сублимировать — стоило ей присесть к письменному столу, как молодой человек увлекал любимую жену в постель и принуждал выполнять супружеские обязанности. Вскоре после свадьбы родился первенец — Михаил. А всего через год — Лариса (будущая Леся). Неугомонный председатель собрания мировых посредников ликовал и жаждал немедленно приступить к созданию третьего ребенка — мол, вся Европа переживает бэйби-бум и мы должны не отставать! Такое страстное желание плодиться и размножаться повергло Ольгу Драгоманову в шок, и она сбежала от ненасытного мужа за границу — под благовидным предлогом поправления здоровья после тяжелых родов.

Но чадолюбивый юрист и тут проявил себя с лучшей стороны! Как пишет официальный биограф Леси Украинки Анатоль Костенко: «Петр Антонович взял отпуск и, советуясь с врачами, сам выхаживал дочь при помощи искусственного питания, которое по тем временам было делом новым и непривычным». Конечно, проще было взять обычную кормилицу. Искусственное питание не прибавило здоровья маленькой Ларисе, как не прибавляет никому и сегодня. Старорежимная сиська — и теперь надежнее! Ничего лучше наука так и не придумала для взращивания здорового потомства. Но не будем забывать — это была передовая семья, стремившаяся экспериментировать даже на собственных детях. К тому же, г-н Косач побаивался ревнивой супруги. А вдруг, вернувшись с курорта, приревнует?

Подкармливая дочь из бутылочки, как медвежонка, папа «в декрете» (неслыханное дело для того времени!) дождался возвращения супруги и тут же сделал ей еще одну девочку. В честь мамы малышку назвали Ольгой. А потом (чего останавливаться на достигнутом!) добавил к выводку своих детей Оксану, Исидору и Николая! Это был настоящий сексуальный гигант! Просто племенной бугай, а не председатель суда, предназначенного для рассмотрения по ускоренной процедуре мелких уголовных дел. Хотя, может, эта «ускоренная процедура», оставлявшая много свободного времени для личной жизни, и была виновата в такой сексуальной активности?

Как бы то ни было, искусственное питание вошло в жизнь будущей поэтессы буквально с пеленок — сначала в прямом, а потом и в идейном смысле. Ее молодая мать, не имея возможности развивать собственный талант, решила сделать знаменитыми писателями своих детей и принялась бурно воспитывать их в псевдонародном стиле. Маленьких Михася и Лосю (так первоначально ласкательно называли в семье еще не переименованную Лесю) одевали в мужицкие костюмчики, стремились оградить от русскоязычной среды и таскали по глухим селам Новоград-Волынского уезда на свадьбы и языческие игрища.

С переодеванием (правда, ткани выбирали дороже, чем у крестьян, сохраняя только фольклорный стиль кроя) все шло по коварному материнскому плану. Во время приездов в Киев ряженные братик и сестричка запомнились своим ровесникам из интеллигентных семей именно диким «туземным» дизайном прикида. «Михаил в серой чумарке, — вспоминала Л. Старицкая, — Леся — в вышитой рубахе, белые волосы аккуратно собраны и перевязаны ленточкой. Уже тогда Леся имела болезненный вид, была тихой, стеснительной».

Хуже обстояло дело с изоляцией от литературного русского языка. Пока сидели в деревне под Новоград-Волынским, оборону более-менее удавалалось держать, как в схроне. Но стоило выехать в город или пригласить в гости кого-нибудь из родственников (а они, как на грех, в отличие от помешавшейся на идее тотальной украинизации, Ольги Драгомановой не желали забывать родной русский язык — особенно сестры Петра Антоновича Косача), и вся «чистота эксперимента» шла насмарку. Бациллы великого и могучего языка Пушкина и Толстого проникали в неокрепшее сознание маленькой Ларисы и шептали: «Ты Лося, а не Леся — помни!».