- А теперь спойте что-нибудь, - попросила Лариса. - Романс какой-нибудь.

- Да вы что, Лариса Евгеньевна! Вот уже что не могу - то не могу. Мне в детстве медведь на ухо наступил, - принялся он, шутя, отказываться, а сам подумал: «Гитару-то она не ради красоты над кроватью держит, вероятно, сама играет и поет!» - Спойте лучше вы, Лариса Евгеньевна. Чует мое сердце, ох, как вы петь умеете!

Вероятно, Лариса только того и ждала, когда ее попросят. Она смущенно взяла гитару, довольно уверенно пробежала пальцами по струнам, вызвав звучный и неизвестный Лесовскому мотив.

- Ну, Лариса Евгеньевна, да вы же виртуозно владеете инструментом! - польстил он.

Она нежно улыбнулась ему, но тут же сосредоточилась, вся ушла в себя и запела:

- Чудо, - тихо и искренне, без тени лести, вымолвил Лесовский. - Да вы цены себе не знаете...

Слышала ли она его слова, или только по движению губ определила, что он говорит что-то очень приятное, но с еще большей глубиной и отрешенностью зазвучал ее грудной чарующий голос:

«Боже, как же несправедлива судьба, - подумал Лесовский. - Да ей бы сейчас петь на театральных подмостках Петербурга, Москвы, Парижа, а она прозябает в каком-то ничтожном, полузасыпанном песком Бахаре! Ее даже слушать здесь некому! Не приставу же с его лысым черепом и лошадиной мордой, с его волчьими ухватками - во что бы то ни стало где-то что-то раздобыть!»

- Почему вы здесь, Лариса Евгеньевна? - спросил он взволнованно, едва она кончила петь. - Вы загубите себя и свой голос, если немедленно не броситесь прочь отсюда! Вы учились пению или талант сам по себе?

- Ах, Николай Иваныч, ни у кого ничему я не училась, - призналась она. - А теперь уже и время упущено. В кои годы мы теперь вернемся в Москву! Папаше даже отпуска положенного вовремя не жалуют. Другие офицеры летом ухитряются ехать, а его отпускают зимой, когда в России сырь да холод.

Расчувствовавшись, Лесовский, и сам того не замечая, взял барышню за руку - она не убрала ее. Держа в ладони ее тоненькие, хрупкие пальчики, он думал, какое было бы счастье повенчаться с ней! Сколько красоты, душевного тепла и нежности в этом прелестном создании. «Зачем, зачем я хочу, чтобы она бежала отсюда?! - вдруг пожалел он. - Может быть, Лариса здесь именно для того, что судьба моя обернулась ко мне своей щедрой стороной! Судьба свела нас, чтобы мы были всегда вместе!» И он, волнуясь, сбивчиво начал убеждать себя и ее:

- Не правда ли, странно? В далекой закаспийской глуши встречаются два существа, и оба из Белокаменной. Ведь мы могли бы и в Москве знать друг друга. Я живу на Второй Мещанской, вы - в Коломенском... Мы бежим из Москвы - вероятность нашей случайной встречи вовсе сводится на нет, и вдруг встречаемся на какой-то зачуханной станции, в чужом краю! Не судьба ли это, Лариса Евгеньевна?

- Все может быть, - согласилась она и кокетливо посмотрела на него. - А вы долго еще будете кяриз копать?

- Должно быть, всю зиму.

- Ну гак заезжайте к нам почаще в гости. Тут же недалеко, верст пять.

- Шесть, - уточнил Лесовский. - На лошади - это не расстояние. - Он чувствовал, что слишком дол го удерживает ее руку в своей. Но высвобождать ее пальчики, не проявив каких-то более нежных чувств, ему показалось насмешкой и кощунством, и он поцеловал сначала пальчики, затем запястье.

- Что вы, что вы! - испуганно отстранилась Лариса. - Как можно. Первая встреча - и сразу...

- Вторая, Лариса Евгеньевна. Первая была в приставстве. Уже тогда я понял, что непременно приеду сюда, чтобы еще хоть раз увидеть вас.

- Ой, льстец! Ой, льстец! - мягко пожурила она Лесовского и дотронулась пальчиком до его носа. - Давайте лучшем споем. Что вы больше всего любите?

- «Гнедых», - тотчас ответил он.

- Представьте, это мой любимый романс, - обрадовалась она. - Вообще, люблю Апухтина.

- «Пара гнедых, запряженных с зарею...»

Облокотившись на стол, он слушал, не спуская глаз с ее припухлых губ и серых глаз, полных таинственной глубины. Глаза ее выражали что-то гораздо большее, чем она знала о себе. Она жила сиюминутными обстоятельствами, но взгляд ее, глубокий, обращенный в неведомое, уже высвечивал загадочное грядущее...

Лесовский засиделся допоздна, и расставаться ему с Ларисой Евгеньевной не хотелось. Он готов был просидеть с ней до утра. Да и она не торопила своего нового знакомого. Лишь когда услышала недовольное покашливание отца, красноречиво подсказывающего, что пора и совесть знать, напомнила Лесовскому:

- Николай Иваныч, пора уже, вам завтра рано утром на кяриз, а мне в школу. С утра я учу туркмен русскому языку, а потом иду в приставство. Так что, не обижайтесь, пожалуйста.

Она вышла во двор проводить его. Еще с полчаса они стояли у дерева, договариваясь о следующей встрече. Лесовский не отпускал ее, держа за руки, наконец, осмелился, привлек к себе, поцеловал и, отвязав коня, вскочил в седло. Душа его пела, переполненная мелодиями романсов, а из головы не выходили трепетные слова: «Ларочка, вы мне очень-очень нравитесь!» - «И вы мне...»

«Это - любовь! Любовь пришла ко мне и к ней, - счастливо размышлял он, выезжая из поселка на дорогу. - И как все просто и неожиданно. Мелькали-мелькали две песчинки в пространстве и вдруг встретились. Или как вон те две звездочки - обе мигают, словно приветствуя друг друга. Эх, гой еси, добрый молодец, квартирку бы сейчас тебе! А то ведь приедет Лариса Евгеньевна в Асхабад, и пригласить ее некуда. Не пригласишь же к себе в обшарпанную комнатенку «Северных номеров». Жильцы гостиницы, а особенно женская половина, - потаскухи продажные - увидят меня с ней, крик поднимут, языками чесать начнут. Заранее слышу их голоса: «Нами этот инженеришка брезгует, в гости заглянуть не может, а к себе приволок какую-то фрю!..» Сволочь же, этот Юнкевич. Сколько я его просил, чтобы поселил меня в порядочной гостинице - в «Гранд-Отеле», в «Петербурге» или «Лондоне», но где уж там! На таких, как я, его превосходительство лишний рубль не позволит расходовать. А сами что творят, господа экономные, целомудренные во нравах?!»

Мысли Лесовского, взбудораженного первой в жизни встречей с девушкой, перескакивали с одного на другое, но о чем бы он ни думал - все теперь подчинял одной заботе - надо добиться казенной квартиры, обставить ее, а потом предложить Ларисе Евгеньевне руку и сердце.

Уйдя целиком в себя, он рисовал перед собой картины - одна другой лучше, и не замечал ни темной ночи, ни неба, усыпанного яркими крупными звездами, ни молодого серпика луны, скачущего над песками Каракумской пустыни в сторону Копетдагских гор. Иногда конь спотыкался и выводил седока из глубокого раздумья. Лесовский озирался по сторонам, стараясь угадать местность и определить, долго ли еще ехать до аула Теке-хана. В темноте он едва различал громады гор, холмы и одинокие огоньки. Сбоку от него, у подножия, в зареве топившихся тамдыров, высвечивались кибитки аула Гаплан, впереди тоже мелькали огни. Присмотревшись, Лесовский решил, что они все время передвигаются, и заинтересовался - что бы это могло быть. Не сводя глаз с них, он проехал еще с полверсты, и вдруг конь его остановился. Инженер ткнул ему в бока каблуками, но скакун не подчинился - не пошел дальше. «Черт побери, да он спятил, что ли?!» - с досадой подумал Лесовский и тут увидел впереди нескольких всадников. Они преградили ему дорогу, поджидая, и готовы были вот-вот напасть. Инженер со страхом отметил: «Целая банда, а у меня и защититься нечем - ни пистолета, ни ружья». Он потянул за уздечку, развернул скакуна и пришпорил. Конь охотно подчинился и бросился вскачь, но тут же Лесовский услышал за спиной людские голоса. Оглянувшись, увидел - всадники бросились за ним, заорали и заулюкали.