– Сколько? – деловито спросил он.

Амалия замялась.

– Двести рублей. – По правде говоря, прижимистый Багратионов согласился выделить любовнику Лины в случае успеха только сто рублей, но Амалия решила увеличить сумму за свой счет. – Все дополнительные издержки – за счет нашей службы.

– А аванс? – всполошился Казимир. – Я не могу без аванса.

– Дядя, – ледяным тоном спросила Амалия, – вы мне не доверяете?

– Аванс укрепляет доверие, – не моргнув глазом ответил дядюшка.

– Хорошо, – вздохнула Амалия. – Зайдите ко мне вечером, и вы получите… м-м… задаток. Что-нибудь еще?

– Я в жизни этим не занимался, – вздохнул Казимир.

Тут, признаться, Амалия утратила дар речи вторично.

– Чем вы не занимались? – сердито осведомилась она, когда голос вернулся к ней. – Не обольщали женщин?

Если с матерью Амалия обычно общалась на «ты», то с дядей все обстояло сложнее: с глазу на глаз она чаще употребляла «ты», но иногда переходила и на «вы», как того требовало обращение к старшему родственнику или некие смысловые оттенки, которые она пыталась таким образом выразить.

– Я никогда не делал этого за деньги, – пояснил дядюшка. – Главное, чтобы это не вошло в привычку, – задумчиво прибавил он.

Тут Амалия догадалась как следует всмотреться в глаза Казимира – и по их блеску она поняла, что он подтрунивает над ней. Признаться, Амалия и сама ценила хорошую шутку, но сейчас, когда на карту была фактически поставлена жизнь человека…

– Дядюшка! – возмутилась она.

– Хорошо-хорошо, я все понял, – покладисто согласился Казимир. – Итак, во-первых, не двести рублей, а пятьсот. Во-вторых, мне нужен предлог, чтобы познакомиться с Линой и понаблюдать ее вблизи.

– Она дает концерт в пятницу, – сказала Амалия, благоразумно решив пока не обсуждать пункт первый. За пятьсот рублей в благословенном Петербурге тех лет можно было неплохо прожить целый год.

– Я не люблю музыки, – поморщился Казимир. – И не вижу смысла стоять в толпе ее поклонников, которые все будут сражаться за ее внимание. Нет, тут нужно что-то другое, менее официальное.

Амалия задумалась.

– В воскресенье Лина будет на дне ангела княгини, жены немецкого посла, – сказала она. – Споет несколько песен, но в остальное время она будет свободна. Правда, особняк посла – не самое удобное место для общения… Но если ты настаиваешь, я сделаю так, чтобы нас пригласили.

– День ангела сгодится, – кивнул Казимир. – Кстати, в газете правду говорят, что она приезжает на Северном экспрессе?

– Да, а что?

– Так, ничего. Впрочем, раз уж я ввязался в это дело, мне понадобится как можно больше подробностей о Лине, ее друзьях, ее привычках… Ну, ты сама понимаешь. Что она любит, что ненавидит, и так далее.

– Она любит духи и экзотические цветы, но больше всего – драгоценности, – сказала Амалия. – Если понадобится, то у меня есть фамилия ювелира, который их нам даст, потому что тратить на них казенные деньги строго-настрого запрещено. Что касается ненависти… Есть, скорее, чисто женская неприязнь. Ты слышал о Марии Фелис?

– Ты имеешь в виду танцовщицу? Испанку?

– Да. Лина и Мария терпеть друг друга не могут. Они соперничают во всем – в количестве любовников, дорогих подарков, портретов, которые с них пишут знаменитые живописцы. Кстати, Мария Фелис тоже приезжает в столицу. Будет выступать в том же театре – дирекция сделала гениальный ход. Две главные звезды сцены в одной программе!

– Хм, – задумчиво сказал Казимирчик. – А Мария Фелис приезжает на том же экспрессе и тоже будет выступать в эту пятницу? – Амалия кивнула. – Знаешь, я бы посмотрел на нее на этом концерте. Ну и на Лину тоже, само собой. Чем черт не шутит, может быть, мне удастся обратить на себя ее внимание – хотя я на это не слишком рассчитываю: наверняка все петербургские ротозеи сбегутся на Лину поглазеть и будут расточать ей пошлые комплименты. Трудно иметь дело со звездами, – горестно продолжал Казимирчик, глядя на тающую в кружке пену, – потому что их уже ничем не удивишь, и приходится как следует постараться, чтобы они тебя заметили.

– Я уверена, дядя, – серьезно сказала Амалия, – что у тебя все получится.

– Я постараюсь, конечно, – степенно ответил дядюшка, – но сама понимаешь, в таком тонком деле гарантировать ничего не могу. Конечно, я приложу все усилия… – Он допил пиво и поднялся с места. – А это дело – оно действительно такое важное, как ты говоришь?

– Важнее не бывает, – заверила его Амалия.

– Охо-хо, – непонятно к чему промолвил ее собеседник. – Как все это неожиданно… и некстати… Плохи, значит, дела у Российской империи, раз она не может обойтись без Казимира Браницкого…

Тут Амалия потеряла дар речи в третий раз, а Казимирчик гордо просеменил к выходу – и был таков.

Амалия вполне справедливо считала, что принадлежит к людям, которые за словом в карман не лезут, и то, что дядюшка трижды в течение одного разговора заставил ее утратить дар речи, не на шутку ее задело. Она топнула ногой, сердито посмотрела на пустые бутылки и кружку с остатками пены на дне – и отправилась излить душу матери, которая в одной из соседних комнат дожидалась окончания трудных семейных переговоров.

Умом Амалия понимала, что жаловаться Аделаиде на ее брата было совершенно бессмысленно, потому что мать всегда его защищала. Но больше всего моей героине хотелось излить свою досаду, а никто другой, кроме матери, для этого не подходил.

Амалия вкратце пересказала состоявшийся с новоиспеченным агентом империи разговор, не забыв упомянуть о том, что Казимир проявил себя как настоящий вымогатель, и закончила предположением, что он наверняка провалит задание, а Амалии придется с позором уйти из Особой службы.

– Не понимаю, что ты хотела, – сказала Аделаида Станиславовна, пожимая своими ослепительными плечами, которые с возрастом почти не изменились. – Бесполезно пытаться изменить Казимира, надо принимать его таким, какой он есть. И я понимаю, отчего он не выразил восторга от того, что ты втянула его в историю без его ведома…

– Это получилось случайно, – буркнула Амалия. По правде говоря, она уже сейчас горько сожалела, что при генерале Багратионове упомянула о своем дядюшке.

– Ну разумеется, но ведь именно Казимиру придется все расхлебывать, – напомнила мать. – Если бы не твоя неосмотрительность…

– Знаешь, я вовсе не удивлена! – завелась Амалия. – Ты всегда на его стороне!

– Он мой брат, на чьей же стороне мне еще быть? – добродушно ответила Аделаида. – И потом, если бы в моей жизни его не было, я бы, наверное, повесилась.

– Мама, не говори глупостей, пожалуйста, – проворчала Амалия.

– Это вовсе не глупости, – резче, чем ей хотелось, возразила мать. – Ты просто не понимаешь, что такое быть сиротой почти без денег среди людей, которые говорят о деньгах круглые сутки… Что такое быть молодой и красивой – и нищей, когда ты ничего не можешь себе позволить и из милости донашиваешь платья за дальними родственницами, которые попрекают тебя каждой коркой хлеба! – Она распрямилась, глаза ее засверкали при одном этом воспоминании. – Так вот, я говорю тебе, я бы сто раз повесилась еще до того, как познакомилась с твоим отцом, если бы не Казимир. Он никогда не произносил, знаешь, всех этих книжных речей о том, что мы должны выстоять, держаться и все такое прочее, но он всегда был рядом, и я знала, что могу на него положиться.

С точки зрения Амалии, полагаться на Казимирчика было примерно то же самое, что тащиться в самую глубь болота в надежде обрести там твердую землю; но она уважала мать и свое замечание предпочла оставить при себе.

– Я не могу понять, почему Браницкие так обеднели, – сказала Амалия, чтобы перевести разговор на другую тему. – Один из Браницких был женат на Шарлотте фон Мейссен из очень старого рода, у ее семьи был замок где-то возле Рейна, если я не ошибаюсь…