Мы разъясняли крестьянам, что антоновцы разрушают железнодорожные пути и для того, чтобы сорвать подвоз хлеба к крупным городам и промышленным центрам и тем самым сорвать выпуск изделий, столь необходимых крестьянству, и для того, чтобы отрезать деревню от города, лишить крестьянина пролетарской помощи, сельскохозяйственных орудий, ситца, спичек, керосина, соли. Антоновцы быстро теряли почву под ногами. Конным и пешим бандам приходилось все туже и туже.
Помню выступление одного крестьянина на деревенской сходке, созванной сразу после нашего прихода.
— Большевики землю нам дали, — говорил он. — А что дали антоновские «партизаны»? Смерть да разорение! Голоду они помогают! Сеять запрещают, грозят расстрелять… А большевики пекутся о нашем брате — мужике. Вот, говорят. Ленин продразверстку отменил, продналог ввел. А что такое продналог? Я так понимаю: что после уплаты налога — все наше, мужицкое. Распоряжайся как хочешь. Верно?
— Эдак мы понимаем! — послышались голоса из толпы. — Пусть красноармейцы нам сами расскажут! Пусть говорят!..
Но в одной из деревень произошел случай, который мог серьезно испортить наши взаимоотношения с крестьянами.
Было это 2 июня 1921 года в небольшой деревне с красивым, каким-то песенным названием Сестренки, расположенной неподалеку от села Бакуры в пределах Саратовской губернии.
Встретили там нашу бригаду радушно, гостеприимно. И стар и млад — все вышли на улицу. Всюду светились приветливые улыбки. Женщины выносили молоко и простоквашу в крынках и кувшинах, угощали бойцов кусками хлеба, поили холодным квасом. Тащили ведра с водой, чтобы напоить коней.
Незаметно пролетели часы короткой дневки. Когда время перевалило за полдень, прозвучала команда строиться. И снова вся деревня на улице. Кругом слышатся голоса:
— Как бы поскорее укротить этих ворогов…
— Они и нас к себе зазывали, да мы не пошли…
— Не успели нас мобилизовать. А теперь-то мы никогда к ним, супостатам, не пойдем!..
И тут мой слух уловил женский голос, который звучал диссонансом в этом радостном говоре.
— Товарищи командиры!.. Товарищи командиры!.. У меня беда приключилась…
Я быстро обернулся: сквозь толпу крестьян пробиралась старая женщина.
— Что случилось, гражданка? — спросил я, подходя к этой женщине. — Какая беда?
Подошли командиры полков Н. Криворучко, И. Попов и комиссар полка И. Данилов.
— Да вот какое дело, родимые мои… — начала было крестьянка и замялась: чувствовалось, что тяжело, неловко как-то заводить ей этот разговор. — Было у меня девичье серебришко да золотишко. Дочку надо замуж выдавать, так это ей в приданое… И штоф водки был… Я бы ему водку и сама отдала, зачем она мне… Да вот золотишко это… Кто без приданого-то возьмет?..
Оживленный гомон вокруг нас сразу стих. Воцарилась тягостная тишина.
— Кто же у вас был, хозяюшка? — спросил я, стараясь говорить как можно спокойнее.
— Да я и не помню толком-то. Фамилию-то я не спросила. Чернявый такой…
— Может быть, вы сами отдали, подарили? — спросил кто-то из-за моей спины.
— Нет, не отдавала я… Вышла это я из избы, а потом вернулась. Смотрю, шкатулка пустая… Я, дура, не сдержалась, прибежала сюда. Вы уж простите меня, мы люди бедные…
Я подошел к Котовскому и тихо предложил:
— Единственный выход — построить всех в один ряд…
— Правильно! — кивнул Котовский и отдал команду.
Через несколько минут бригада спешилась и выстроилась на деревенской улице.
Котовский громовым голосом приказал: кто повинен в мародерстве — пусть выйдет из строя.
Шеренга не шелохнулась, никто не вышел.
— Ну, ладно, — проговорил комбриг. — Сейчас проверим…
— Пойдемте, мамаша, — попросил я старушку. — Покажите, кто к вам заходил.
И мы, Котовский, командиры полков, я и эта крестьянка, медленно пошли вдоль строя. Старушка вглядывалась в лица бойцов и отрицательно покачивала головой: «Нет, не этот». Когда мы поравнялись с невысоким черноволосым бойцом с темными глубоко посаженными, бегающими глазами, старушка шепнула мне:
— Боюсь грех на душу брать… Но вот этот больше всех похож.
Так дошли мы до конца шеренги. Старушка убежденно сказала мне:
— Нет, только тот, чернявый.
Котовский подступил вплотную к бойцу, на которого указала нам старушка, и негромко сказал:
— Ну, говори…
Боец стал отнекиваться: ничего не знаю, ничего не брал. Мы обыскали его. Заглянули в сумки, пристегнутые к седлу. Там в белье лежал неполный штоф водки. Подозвали крестьянку:
— Этот?
— Да вроде такой, как у меня был. Они ведь все похожие. Вот также половина осталась…
Я взглянул на Котовского и почувствовал, как ярость перехватила у него дыхание. Он обнажил шашку.
— Признавайся!
Чернявый повалился на колени, расплакался.
— Не брал я ничего! Не я это!..
Мы обыскали его сумки вторично и нашли золотые и серебряные вещи, неприметно завязанные в рубахе. Вина стала бесспорной.
Отошли в сторону — Котовский, я, Криворучко и Данилов.
— Ну, какое ваше мнение, что будем делать? — спросил Котовский.
Решили: за мародерство в напряженнейший момент борьбы с белокулацким мятежем расстрелять на глазах крестьян в этой же деревне.
Приговор был приведен в исполнение.
Крестьяне в Сестренках говорили потом:
— Страх-то какой! За такую малость — и смерть! Жизнь отняли!.. «Партизаны» все забирали, что хотели, коней угоняли, и никто из их командиров и бровью не повел, никого пальцем не тронули. Одно слово — бандиты!.. А тут сразу видно: другой солдат, нашенский, из Красной Армии.
Жители Сестренок оказали нам немалую помощь. Они показали нам, где повстанцы зарыли при отходе артиллерийское орудие, сказали, куда ушел конный отряд мятежников. И предупредили нас:
— Захватите с собой бревна, а то сядете на первой же переправе…
Взяв с собой подводы с бревнами (пилы и топоры у нас были), котовцы двинулись в путь. Предупреждение крестьян оправдалось. Нам пришлось восстанавливать первый же мост, сожженный отступавшими антоновцами.
То и дело нам приходилось вступать в ожесточенные стычки с антоновскими бандами. Мне особенно запомнился бой с крупным конным отрядом повстанцев.
Было это так. Наши дозоры сообщили штабу бригады, что конная банда в пятьсот сабель, загнанная нами накануне в Подыскляевский лес, ночью вырвалась оттуда и устремилась в расположение красноармейских пехотных частей, расположенных между селами Рождественское и Нижне-Спасское.
Бригада была поднята по тревоге и пошла по следам антоновцев. Те, заметив преследование, дали тягу за реку Осиновку, на хутор Шкарино.
Наши кони были вымотаны до предела, люди не могли удержаться в седлах, не могли стоять на ногах. Но упускать банду было нельзя. И как только мы настигли ее, забыв об усталости, с криками «ура!» с ходу ринулись в атаку. Врезались в середину антоновского отряда и расчленили его. Два наших эскадрона устремились на фланги противника.
Бой принял жестокий характер. Рубились, стреляли. Кругом рвались «лимонки». Бойцы, под которыми падали лошади и у которых ломались клинки или отказывали револьверы, буквально с голыми руками бросались на конных антоновцев, стаскивали их с лошадей и приканчивали на земле… Красноармеец 1-го кавалерийского полка Константин Мартынов спас в бою помощника командира бригады командира полка Н. Криворучко. Группа бандитов окружила Криворучко и хотела захватить его живым. Он был ранен в руку. Здоровой рукой продолжал отстреливаться и ранил нескольких антоновцев. Но кольцо вокруг него сжималось все больше и больше. И вот в эту минуту Мартынов подскочил на коне, спешился и открыл меткий огонь по антоновцам. Двое были ранены, а остальные бежали в такой панике, что даже оставили поблизости своих коней.
Алексей Ткаченко, командир взвода 1-го кавалерийского полка, врезался в отряд антоновцев, огнем и клинком сразил восемь человек, а потом, захватив вражеского коня с седлом, невредимым ускакал к своим. Ткаченко был храбрым и стойким бойцом революции, участвовал во многих боях, которые выпали на долю бригады Котовского. Советское правительство наградило его орденом Красного Знамени. Спустя несколько лет после разгрома антоновщины Ткаченко погиб смертью героя в неравном бою с басмачами в Туркестане.
