В родной городок канадец въехал на четыре минуты раньше «поезда» и был встречен с торжественностью римских триумфаторов. Девушки осыпали его розами, норовили сунуть подарок: то бутылку с соком, то бутерброд. Каждый стремился хотя бы дотронуться до его плеча. Кто-то запихнул ему в карман десятидолларовую бумажку. Когда позади остались восторженные толпы шумных земляков, Хасенфордер спокойно сошел с велосипеда, уселся на обочине и принялся жевать подаренные сандвичи.
Таким его застал накатившийся «поезд». Хасенфордер, встав, поклонами поблагодарил каждого. «Мерси, месье, мерси!» — кричал он до тех пор, пока все гонщики не прокатились мимо. Потом на глазах у изумленного, мало что понимающего каравана догнал «поезд» и занял свое место в хвосте. С улыбкой вспоминались плакаты, поднятые над толпой в родном городе Хасенфордера:
«Ты мал ростом, но велик своей славой!»
Роже не доводилось выступать в родном городке — тот лежал далеко в стороне от популярных велосипедных трасс.
«Интересно, — думал Роже. — Что пережил этот весельчак, когда обманывал себя и весь город? Что скажут его земляки, узнав, что он, возможно, и не доберется до финиша? Впрочем, такие люди живут настоящей минутой. Им наплевать, что будет завтра. Так и жить легче. А тут рассчитывай каждый шаг на много ходов! Жизнь от этого иногда становится до омерзительности тошной. Кстати, о расчете. Похоже, что бельгийцы что-то замышляют...»
Роже крикнул Мишелю:
— Присмотри за бельгийцами!
Он проверил по шпаргалке номера. Один из бельгийских лидеров явно занимал атакующую позицию. Роже мысленно представил себе схему профиля трассы. Приближалось место, где начинались подъемы и цепь из трех горных премий. Причем одна из трех премий — высшей категории трудности. Она приносила сто пятьдесят долларов и бонус в одну минуту. Все понимали, что бросаться таким бонусом грешно. Роже разыскал глазами Эдмонда и подозвал энергичным жестом. Оглянувшись, увидел вокруг себя только русских и англичан, Роже спросил Эдмонда:
— Попробуешь первый прим? Я прикрою...
— Я не люблю горы...
— А ты без любви! Во-первых, попробуй. Во-вторых, после твоей атаки и мне будет легче проглотить горку!
— Заманчиво, Роже. Но, боюсь, кишка тонка. Впрочем...
Эдмонд энергично полез вперед.
«С таким настроением много не выиграешь! Сегодняшнее молодое поколение сильнее, но у нас в свое время было больше честолюбия. Интересно, что будет с велосипедом через десять лет? Никто не хочет работать в седле. Хуже того — никто не хочет рисковать! Все предпочитают тихо делать большие деньги. Готовы даже оставаться без побед... И это не старческое брюзжание — подтверждение тому на каждом шагу! И мы, старики, будем долго ловить молодых на отсутствии честолюбия и бить их!»
Бельгиец Хак, внезапно встав в седле и, как олень, закинув крупную красивую голову, закричал:
— Эй, вы, тише! Пьяноу! — смешно картавя, добавил он по-итальянски.
Провожая Эдмонда вперед, Роже успел крикнуть ему в последнюю минуту:
— Не дави, если не пойдет! Поберегись!
Увидев алчный блеск в глазах Эдмонда, Роже подумал, что, пожалуй, ошибся, предположив, будто тот лишен честолюбия. Если особого честолюбия в действительности и не было, но явно проступали признаки хорошей спортивной злости.
«Мой совет «поберегись!» не к месту. Этот пойдет сегодня до конца».
Увы, предположение оказалось пророческим. Эдмонд явно превысил лимит своих возможностей. Когда они впятером настигли его у подножия горы, Эдмонд уже «наелся». Увидев погоню, он попытался рвануться, но начался подъем. Эдмонд еще недолго продержался впереди, а затем завилял по дороге, становившейся все круче. Из последних сил он старался сохранить движение. Его мышцы горели. Вены вздулись, готовые вот-вот лопнуть.
Погоня во главе с Роже прокатилась мимо Эдмонда, словно тот сидел не на велосипеде, а на неподвижном камне. На этот раз Эдмонд даже не сделал попытки зацепиться за кого-нибудь из лидеров. «Поезд», разношерстный и усталый, обошел его так же легко, как и первая пятерка.
Сквозь залитые потом глаза Роже видел, что Эдмонд остался один корчиться на дороге. Боль до неузнаваемости исказила лицо. Эдмонд обреченно бросал свое тело на каждую педаль. Он нагибался так низко, как только позволяла машина.
«Держись, Эдмонд, — подумал Роже. — Пока в седле, ты еще не бит. Зря я спровоцировал тебя на атаку. Хотя ты мне здорово помог своим рывком...»
Роже сменил передачу. «Компаньола» сработала с громким пугающим скрежетом — и она не выдерживала нагрузки!
Машина прессы шла едва в десяти метрах перед французом. Пара объективов смотрела на Крокодила с бесстыдным нахальством. А он от усталости даже не мог, как обычно, с ненавистью подумать о сибаритствующих за рулем мощного автомобиля. Роже лишь тупо уставился на сверкающий бампер. Он стал как бы его путеводной звездой.
«Достать! Достать во что бы то ни стало! Коснуться рукой, хотя бы на мгновение!» Роже старался ставить себе такие микрозадачи, когда становилось невмочь. Они позволяли обмануть себя и гору и сделать огромную недостижимую цель — добраться до вершины — как бы расчлененной на десятки вполне доступных по силам задач.
Серпантин узкой, третьестепенного значения дороги висел над прекрасной четырехрядной автострадой, плавным изящным полукругом обходившей гору, похожую на яйцо. Редкие зрители, бросившие свои машины внизу, вскарабкались сюда посмотреть, как будут в муках корчиться те, кто гнал свои велосипеды вверх, вместо того, чтобы согласно обычной житейской логике объехать гору по ровной и благоустроенной дороге.
«Уверен, из каждых двух тысяч тысяча девятьсот девяносто девять пришли на дороги не ради того, чтобы посмотреть, как мы побеждаем, а как мы сдаемся! Нет, сегодня Крокодил не доставит вам такого удовольствия! Я буду на вершине и буду первым!»
Для сидевших в машине Жаки и Оскара эта ситуация выглядела иначе. Естественно, никто из них даже не догадывался, — да и не думал об этом, — что происходит в душе Крокодила. Они просто видели, как вяло шедший на подъем Роже словно включил другую скорость. Он встал в седле и потянул наверх с упорством взмывающего ввысь самолета.
— Роже! Пошел! Пошел!.. — бубнил Жаки, то высовываясь в окно по пояс, то вновь ныряя в кузов и стараясь заглянуть в глаза Оскара: видит ли тот? — Пошел! И о больном ни слова!
Оскар, стиснув зубы, глядел на дергавшуюся спину Роже.
— Вижу, вижу, — только и процедил Платнер.
«Что это? — думал Оскар. — Отчаяние? Последний взлет перед окончательным падением?»
Оскар оглянулся на Мадлен, сидевшую на заднем сиденье. Они взяли ее в «техничку», чтобы хоть немного показать гонку. Гостевой автобус, предоставленный Вашоном для разных окологоночных деятелей, уходил сразу же после старта и, другими дорогами обогнав гонку, приходил на финиш задолго до «поезда». Посоветовавшись с Оскаром, Жаки пригласил Мадлен к себе в машину. Вообще это было нарушением статуса гонки, но пока никто ничего не заметил, все могло сойти с рук.
— Только уговор — сидеть и не дышать, — пошутил Оскар.
— И не давить запасные колеса, а то вечером придется перетягивать, — добавил Жаки. — Сумочку твою, Мадлен, давай я положу сюда, в ящик. А то, уверен, при замене колеса на дороге она непременно окажется в спицах запаски...
Мадлен рассмеялась:
— Если бы мне не хотелось посмотреть гонку, наверняка отказалась бы от услуг таких требовательных джентльменов. Особенно ваших, Жаки!
Надо отдать должное Мадлен. Она вела себя почти примерно, не считая нескольких несвоевременных вскриков, когда на гонке ничего не происходило. Но и в таких случаях Мадлен старалась испуганно прикрыть рот ладошкой. Чтобы дать возможность женщине, впервые попавшей в этот бедлам, хоть как-то разобраться в «многодневке», Жаки просидел пол-этапа повернувшись к Мадлен лицом. Он рассказывал о гонке, о людях в ней, о том, что означают определенные понятия. Оскар, внимательно следя за «поездом» и дорогой, прислушивался к их разговору лишь изредка. Неожиданно для себя он открыл, что Жаки, когда хочет, оказывается остроумным и галантным собеседником, а совсем не таким циничным, грубым простачком, за которого себя часто выдает. Но открытие это Оскар не успел толком осмыслить. Началась очередная атака бельгийцев в головке «поезда». Оскар вернулся к разговору, лишь когда Жаки спросил:
