— К тому же, — продолжала велосипедистка, — Чарли сам готовит мою машину для гонки, и я в ней совершенно уверена. Знаю, все будет сделано прилично. В гонке мне тогда гораздо спокойнее. Не потому, что считаю, будто наши механики работают нечестно. Совсем нет. Просто личная заинтересованность и свой глаз всегда лучше.

— А муж сейчас с вами? — спросил Роже в слабой попытке остановить бесконечное словоизлияние.

— Нет. Он не смог приехать. У него дела. А что? — вдруг спохватилась она.

— Да нет, ничего, — неопределенно ответил Роже.

— А то я здесь совершенно свободна, — деловито сообщила велосипедистка и сморщила рожицу.

Но, видно, не надеясь на силу собственных чар, она снова заговорила о своем:

— Однажды перед финалом гонки я страшно замерзла и была голодна. По программе было трудно представить, когда придется выступать. От этого, вы знаете, зависит, что есть, — обычно перед гонкой я съедаю бифштекс...

Роже закрыл глаза, вдруг представив себе, как редкие и острые зубы Велосипедистки-Гаргантюа впиваются в полусырое мясо.

— Тогда же я не могла есть ничего. Даже сахар. Он расслабляет, вы знаете? К тому же я не великая любительница сладкого. Мне больше удовольствия доставляют мужчины — настоящие мужчины, сидящие в седлах...

Это уже было ничем не прикрытое приглашение на продолжение знакомства. В любой другой момент Роже бы передернуло от предложения такой каракатицы, но сейчас он обреченно подумал:

«А почему бы нет? Проклятый Оскар! Ты, и только ты, виноват во всем. Видит бог, я хотел провести вечер с Мадлен и пойти с ней в какой-нибудь славный ресторанчик. А получилось вот что...»

Роже спросил:

— А до отеля, где ты остановилась, далеко?

— Рядом, два шага...

Все утро только и говорили, что о допинге. Анализы контрольных проб подтвердили наличие бензадроловых — оба швейцарца были дисквалифицированы.

Проштрафившиеся швейцарцы — весельчак, шумный и сейчас, и его молчаливый спутник, весь заплаканный, — собирали вещи. Поскольку сборы проходили в общем зале, на глазах «поезда», готовившегося к старту, страсти — по крайней мере словесные — накалялись с каждой минутой. Роже прекрасно знал психологию толпы. И чувствовал, что достаточно одной искры, чтобы полыхнул всепожирающий огнем бунт.

«Чего галдеть?! Надо было сразу же после финиша спокойно сдать мочу, а попались — прикидываться дурачками. После скандального нежелания сдать пробы кто же поверит в невиновность! Однажды Форментор, сам Форментор, попытался обойти контроль, и то его заставили подчиниться. Правда, в телевизионном интервью он подпустил организаторам ежа в постель, заявив, что все мы, профессионалы, принимаем различные стимуляторы. Так это сказал Форментор. Он мог себе позволить такое признание».

Роже с улыбкой вспомнил, как выступил в защиту Форментора.

«Я сказал тогда администраторам от спорта, что пора пересмотреть глупый закон о допингах и серьезно взглянуть на профессию гонщика. Прямо спросил эту обезьяну-президента, проверяет ли кто-нибудь его мочу в конце рабочего дня. У него так глупо вытянулось лицо! И я добавил, что нам многое «нельзя»!

А чем закончился весь шум? Да ничем. Хозяева сделали как хотели. Я и Форментор лишь потеряли деньги и должны были работать вдвое больше, чтобы оплатить неустойки по контрактам. А с вами, сопляками, Вашоны живо разделаются! Надо подойти к швейцарцам, — подумал Роже, — и сначала к тому, заплаканному. Мало приятного в положении ребят...»

На соседней койке Макака, судя по тому, как внимательно слушал его Эдмонд, рассказывал новый анекдот.

— Жаки, — тихо окликнул Роже, — не знаешь, как зовут того печального швейцарца?

— Который все плачет? — переспросил Жаки. — Кажется, Рочер. — Жаки нашел листок среди бумаг, наваленных невесть когда и для чего на тумбочке возле кровати, и подтвердил: — Да, точно, Рочер.

Крокодил встал и подошел к швейцарцу. Тот молча вытаскивал из фирменного мешка запасные велотуфли, носки, бандажи, какие-то коробки и пакетики — целую аптечку.

«Рановато, парень, перешел на химию. Без нее, правда, нам нельзя, но и злоупотреблять вредно!»

— Хэлло, Рочер! — Крокодил осторожно взял его за плечо; но даже от легкого прикосновения тот содрогнулся всем телом, словно обрушился тяжелый удар. — Хэлло, Рочер, не унывай! Приятного, конечно, мало, но без гадостей наша жизнь не бывает...

Растроганный Рочер взглянул на Роже почти по-собачьи благодарными глазами.

— Ах, месье Дюваллон, если бы вы знали, как это тяжело! Все в гонку, а ты — домой! Я предпочел бы сейчас идти последним, но со всеми...

Вокруг стали собираться гонщики из других команд. Многолюдный митинг не входил в планы Крокодила.

— Может, пройдемся минут десять? — предложил Роже.

— Охотно! — Швейцарец бросил на кровать все, что держал в руках.

Они вышли во двор. Огромный бело-голубой бензовоз заправлял столпившиеся вокруг него ненасытным стадом машины гонки.

— Знаете, месье Дюваллон, этот анализ сломал мне жизнь. Я еще молод, но уже семь лет работаю в велоспорте. А что я буду делать теперь?

— Пустое! Все скоро забудется. Кто из нас не бывал и в более сложных передрягах? Конечно, администраторы от спорта попьют твоей крови. Но обойдется... Не переводятся же гонщики-холостяки, хотя многие велоклубы предпочитают брать на работу женатых гонщиков — известно, что мужчины под женским каблуком работают лучше.

— Я не о хлебе... По профессии я краснодеревщик и всегда смогу себя прокормить. Но как без гонки, без ребят, без спорта?

Они сели за столик небольшого кафе, выставленного прямо на улице. Рочер, не сдерживая слез, механически помешивал ложечкой кофе.

— Только не давай журналистам пищи для сплетен. Мой совет: держись одной версии, как бы неправдоподобна она ни была. Ложь, повторенная сто раз, становится истиной...

— Клянусь, месье Дюваллон, мне нечего скрывать. Прошу вас, поверьте хотя бы вы. — Он умоляюще посмотрел на Роже, еще не очень понимая, с чего это сам Крокодил выказал к нему столько участия. — Не знаю, откуда взялся допинг...

— Что ты пил во время гонки?

— Ничего. Принял несколько обезболивающих таблеток одной итальянской фармацевтической фабрики...

— И конечно, подпольной?

— Кто ее знает...

— Вот это-то как раз надо знать точно. А то живо останешься без лицензии.

— Кому она нужна после такого позора...

— Позор — еще не смерть! Следует помнить, что таким путем нередко убирают строптивых. Однажды чуть не расправились со мной. Но пронесло. В тот раз, — поспешно добавил Роже.

— Все равно мне реветь да реветь, — вдруг по-бабьи признался Рочер и дернул носом, скорей от жалости к себе, чем от желания заплакать всерьез.

— Помнишь скандал с Форментором? — Роже решил отвлечь Рочера рассказом. — Проведя семь часов в седлах, мы тоже заявили, что не в силах пройти медицинское освидетельствование. Тогда-то и решили применить к нам новое правило: не прошел испытания — считаешься нефинишировавшим. Мы дружно посмеялись над федерацией, но веселились всего один день. Нам воткнули по два месяца дисквалификации... — Роже умолк, будто пытаясь сегодня, спустя столько лет, попробовать на зуб горечь тех дней. — Только Форментору дисквалификация обошлась в миллион старых франков. Мы закрутили хвостами. Один объяснил, что не нашел пункта проверки. Другой сказал, что выпил десять бутылок пива, но так и не мог сдать анализ.

Роже взглянул на большие уличные часы: до старта оставалось сорок пять минут. А он все не решался сказать, что ему пора. Боялся обидеть парня.

Об этом тяжелом ощущении Крокодил вспоминал в начале этапа несколько раз.

Сегодня «поезд» работал дружно, и было похоже, что вряд ли кому удастся легко уйти в отрыв. Возможно, дисквалификация швейцарцев придала гонке особый острый привкус. Возможно, сказалось время — пошел уже девятый этап.