– Так как же его зовут, этого миллионера? – снова спросил Арчи.

– А не ваше дело, – отрезала Дейзи и встала с кресла, подсунув костыли под мышки. В ледяном молчании она надела плащ, ловко передвинув костыли, пока просовывала руки в рукава. Затем она заковыляла к стойке и сказала бармену: – Выкинул бы ты этих двух засранцев. У них дурные манеры.

Пока она шла к выходу, Арчи сказал:

– Перестарался.

– Ты слишком давил на нее. Только больно ей сделал.

– Ага. Надо же – проститутка с принципами! Кто бы подумал!

– Думаешь, она правду говорила?

– Кто знает? В остальном она не врала, это уж я точно знаю. Они бегают за ней, словно кобели за сукой в течке. Но миллионер в Пост-Миллз? – Арчи пожал плечами.

– Почему бы не выяснить? – сказал Алекс.

– Я как раз и хочу это сделать, – ответил Арчи. – Добычи будет выше крыши, так ведь?

– А как ты будешь ее брать?

– Трудно, что ли, обчистить квартирку, пока шестидесятичетырехлетний старикан трахается в лесу с одноногой шлюхой?

Оба расхохотались.

Алекс вернулся к дому на Уэст-энд-авеню в восемь вечера. Они вместе с Арчи сходили еще на один фильм, а затем поели в кафе на Бродвее. Он хотел одного – добраться до постели, посмотреть телевизор и заснуть часиков этак в десять. Он намеревался завтра еще раз заглянуть в тот вестибюль, если только будет погожий день, а потому ему с утра надо было быть бодрым и внимательным. До сих пор его видел только один жилец, и Алекс хотел, чтобы так и было в дальнейшем. Если уж придется попасться на глаза в день ограбления, так пусть это будет единственный раз, когда его здесь заметят.

Возле подъезда дома Алекса поджидал детектив второго класса Энтони Хокинс. Он явно забрался уж слишком далеко – его участок был от Четырнадцатой до Тридцать девятой, между Пятой авеню и Ист-Ривер. Хокинс был шести футов ростом, смуглый крепкий парень, который гордился своим прозвищем Ястреб[1], пусть даже так его пренебрежительно называли воры. Именно поэтому Хокинс считал себя похожим на Барта Рейнольдса, хотя на самом деле ни капельки похож на него не был. Рейнольдс играл когда-то в недолго прожившем телесериале «Ястреб» как раз о нью-йоркском детективе. Хокинс был полуангличанином – полуирландцем («да еще с пятой частью шотландской крови», как он любил отмечать), но это не мешало ему получать удовольствие от того, что сериал был назван именем нью-йоркского копа. Когда Барт Рейнольдс отрастил усы, Хокинс сделал то же самое. Рейнольдс побрился – и Хокинс тоже. Если бы у Рейнольдса обнаружилась язва, Хокинс постарался бы ее себе заполучить. Хокинс был тем еще дерьмаком. Именно он арестовал Алекса и засадил его в Синг-Синг. Он носил пальто с поясом, что, наверное, позволяло ему чувствовать себя еще более деловым копом. Хокинс стоял под дождем. Очень характерно для копа – не сообразить, что от дождя можно и спрятаться.

– Привет, Алекс, – весело поздоровался он.

– Что ж, привет, мистер Хокинс, – ответил Алекс.

– Как поживаешь? – спросил Хокинс, но руки не протянул. Коп никогда не ручкается с ворами, пусть порой даже знает этого вора лучше своего деверя. И коп всегда обращается к вору по имени, думая, что это дает ему какое-то психологическое преимущество. Если коп застукает вора, только что осуществившего блестяще задуманный план ограбления Форт-Нокса, и этого вора будут звать Израэль Голдберг, коп автоматически спросит: «Ну, Иззи, что ты нам об этом расскажешь?» Если Иззи сообразительный вор, он станет называть копа «мистер» и «сэр» и заговорит его до смерти, не рассказав ничего. Это все часть одной игры.

– Ушли бы с дождя, – от души сказал Алекс. – Вы меня ждали?

– Тебя, – ответил Хокинс.

– И долго?

– С полчаса.

– Да войдите же в дом, – сказал Алекс. – Давненько не виделись.

Они вошли в вестибюль, Алекс закрыл зонт и стряхнул его. Хокинс все время смотрел на Алекса. Детективы любят считать, что могут узнать, о чем думает человек по тому, как он движется, даже если он всего лишь отряхивает зонт или сморкается. Алекс встряхивал зонт, и Хокинс пристально ловил каждое его движение. Наконец Алекс поднял глаза и спросил:

– Итак, что завело вас на окраину?

– Да все продолжаю интересоваться тобой и твоими дружками, – улыбнулся Хокинс. Он считал, что когда улыбается, он больше похож на Барта Рейнольдса. На самом-то деле рожа у него становилась совершенно отвратной. Холодная улыбка Хокинса тоже была частью игры. Алекс иногда думал, что он оставил бы эту игру, если бы не копы. Что интересного в игре, если на другой стороне нет игроков?

– Ну и что вас интересует на этот раз? – спросил он.

– В первую очередь – ограбление, которое имело место 21 марта.

– Ох, – вздохнул Алекс.

– Думаю, ты ничего об этом не знаешь.

– Ничегошеньки, – ответил Алекс.

– Я не стал бы им интересоваться, если бы оно не произошло на моем участке, – сказал Хокинс. – Я был тогда в отпуске. Возил жену в Пуэрто-Рико.

– В Пуэрто-Рико хорошо, – протянул Алекс.

– Меня не было три недели, – продолжал Хокинс. – Я вернулся вчера и имел долгий разговор с полицейским, который получил сигнал. Он новенький, только что переведен из Двадцать пятого отряда в испанском Гарлеме. Я также разговаривал с ребятами из отделения по борьбе с грабежами.

– Ох, – снова вздохнул Алекс.

– И я спрашиваю об этом именно тебя, Алекс, потому что это слишком похоже на твою марку.

– А я и не знал, что у меня есть какая-то марка, – сказал Алекс.

– Я имею в виду разбитое окно.

– Я не лазил в окна с детских лет, – ответил Алекс.

– В том-то и дело. Окно было разбито изнутри, Алекс. Кто-то пытался сделать так, чтобы подумали, будто грабил дилетант.

– Ну, тут я чист, – ответил Алекс, – вы не по тому следу... – Он резко замолчал, потому что за его спиной открылись двери лифта и в вестибюль вышла супружеская пара. Алекс не хотел, чтобы там, где он жил, кто-нибудь из жильцов видел, как он разговаривает с копом. – Может, поднимемся наверх? – спросил он Хокинса.

– А зачем? – ответил тот.

Алекс пожал плечами и скривился, надеясь, что Хокинс уловит намек. Но когда супруги остановились открыть зонт прямо перед входной дверью, Хокинс нарочито громко сказал:

– А, ты не хочешь, чтобы твои соседи узнали, что ты вор?

Взгляд Алекса стал жестким. Он посмотрел на дверь. Похоже, супруги не расслышали слов Хокинса. Как только они вышли, Алекс спросил:

– Чего вам надо? Я пытаюсь вести здесь добропорядочную жизнь...

– Конечно. И где ты вел свою добропорядочную жизнь, когда двадцать первого марта обчистили квартиру на Восточной тридцать шестой улице?

– Я ничего не знаю об этом.

– Дом 132, Восточная тридцать шестая.

– Не знаю такого адреса.

– Особняк.

– Я ничего об этом не знаю.

– Передняя дверь была взломана, внутренний замок вырван. А затем окно в спальне выбили изнутри, чтобы грабеж выглядел погрубее. Именно так ты и сделал, когда я тебя взял. Ты выбил окно изнутри.

– Да, но я усвоил урок, – ответил Алекс. – С той поры, как я вышел, я чист. Я даже близко не подхожу ни к кому из тех, кто замаран.

– Да? Даже к Томми Палумбо?

– А что с ним? Он тоже чист.

– Ты видел его с тех пор, как он вышел?

– Да, видел. Он мой друг. Конечно, я его видел.

– Я слышал, он хочет купить пушку?

– Мне он ничего такого не говорил.

– Когда увидишь его, скажи, что мы знаем о его замыслах.

– Скажу.

– Скажи ему, что он выпущен условно, а это само по себе нарушение.

– Я уверен, что он об этом знает. Он не дурак.

– Вы все дураки, – отрезал Хокинс.

– Послушайте, я не имею отношения к тому грабежу, так чего вам еще надо?

– Я хочу, чтобы ты знал – я вернулся из отпуска, вот и все. Спи спокойно, – сказал Хокинс, изобразил свою квази-рейнольдовскую улыбочку и вышел под дождь.

«Сукин ты сын, – подумал Алекс и нажал кнопку лифта. – Что я, единственный вор в Нью-Йорке, который когда-то высаживал окна изнутри? Ладно, это сделал я. По наводке Вито. Получил три тысячи баксов. Но если предположить, что это не я? На самом деле речь-то шла о том, что ты ошиваешься вокруг любого, кто хоть что-нибудь когда-то сделал, сукин ты сын. Чего же удивляться, что ты тут не появился раньше, раз ты был в отпуске! Как жаль, что никакой латинос не всадил тебе пулю в башку, пока ты был в Пуэрто-Рико. Не стой у меня на дороге, Хокинс, или пожалеешь».