— В данном случае мы не проиграем, пан…

— В целом, конечно, друг мой. Но многие из нас потеряют самое дорогое…

Где — то рядом затрещал телефон. Сотник быстро подскочил к нему и схватил зеленую трубку:

— Слушаю… — и вдруг взволнованно закричал: — Кубович, что вы делаете в этом аду? Понимаю… Да… Да… От всего сердца благодарю вас, четарж, а теперь уходите оттуда… Немедленно уходите… Вы меня поняли?.. Я запрещаю вам находиться в зоне огня… Если не подчинитесь, я прикажу вас арестовать… — Он почему — то очень осторожно положил трубку на рычаг, окинул неторопливым взглядом пыльное шоссе, искореженные рельсы, поблескивающую вдали гладь реки и, будто самому себе, сказал:

— Офицер Юргач доложил мне, что связь полетела к чертям, а четарж ее восстановил.

— А вы его гоните! — непроизвольно упрекнул сотника Гавлик.

— Если он будет расхаживать там, где его в любую минуту могут подстрелить, я просто — напросто прикажу запереть его…

Какое — то время он молчал, просматривая окрестности в немецкий полевой бинокль, затем тихо проговорил:

— Мы продержимся здесь от силы день. И для некоторых он может стать последним, если они не одумаются и не переиграют своей партии.

— Но Кубович сам сделал выбор…

— Посмотрите правде в глаза, мой друг. Нам такие люди еще понадобятся… Что — то ведь у нас в будущем изменится, непременно изменится. И кто — то должен растолковать людям, какой будет эта новая жизнь… Плохое мы и сами увидим, а хорошее… хорошее на расстоянии видят только такие, как Кубович. Давайте же постараемся сберечь их. Через десять лет людей, подоб-. ных им, будет, вероятно, немало. Они воспитают молодое поколение, жаждущее знать больше, чем знали мы. Но если мы их не убережем, некому будет закладывать фундамент будущего общества…

— А вас это волнует?

— Волнует, хотя вам это, наверное, кажется странным, — ответил сотник, отложив бинокль, и предложил десатнику немецкую сигарету. — Впрочем, и мне все, что произошло со мной за последнее время, иногда представляется неким чудом. И тогда я особенно радуюсь, что вы помогли мне укрепить здесь оборону и теперь этих мерзавцев мы сможем задержать подольше… Эх, если бы в Бистрице было побольше таких людей, как четарж Кубович…

— Но руководить военными операциями…

— Пошли вы к черту с вашими оговорками! Наши союзники из рейха тоже, между прочим, надеялись быстро разделаться на востоке с армиями, которыми, как они повсеместно трубили, командуют неквалифицированные люди. Однако через три года они запели по — другому. Теперь свое отступление на востоке они объясняют необходимостью сократить линию фронта… И Словакия сейчас является последним уголком порабощенной Европы, где немцы еще способны одерживать победы…

— Вы думаете, что Кубович и Лубелан…

— Речь не о том, сможет ли Кубович командовать дивизией… — Сотник почесал в затылке и снова посмотрел в полевой бинокль туда, где слышалась стрельба. — Однако я бы чувствовал себя гораздо спокойнее, если бы моим начальником был человек именно такого типа…

Затрещал телефон. Сотник взял трубку и, нахмурившись, слушал, лишь время от времени вставляя отдельные фразы:

— Пусть лезут… Подождем, пока не подойдут ближе… Ну а слева? Что слева? — Он торопливо приложил бинокль к глазам. — Оставили вас в покое? Сосредоточьте все усилия на шоссе. Кто там за командира? Кубович? — Он покачал головой и положил трубку.

— А теперь давайте прощаться, — сказал на рассвете сотник.

За ночь немцы успели подтянуть свои батареи из Плахтице и обрушили на позицию Габриша ураганный огонь. Казалось, ничто живое не сможет противостоять такому натиску превосходящих сил противника.

К этому времени сотник уже покинул командный пункт и расположился на переднем крае, откуда панорама боя просматривалась невооруженным глазом. Ему было отчетливо видно, как, продвигаясь короткими перебежками, приближались к ним серые фигуры вражеских солдат. Он взял ручной пулемет, проверил его и изготовился к стрельбе. Гавлик последовал его примеру.

— Я уйду только вместе с вами, пан сотник! — взволнованно воскликнул он.

— Боюсь, друг мой, вам придется долго ждать этого.

— Но ведь мы здесь не удержимся!

— Знаю… Но прежде чем они начнут праздновать победу и разливать по кружкам свой паршивый брандвейн, их похоронной команде придется изрядно попотеть…

— Нам же не уйти отсюда живыми! — продолжал волноваться десатник.

— Да, на войне иногда убивают… — меланхолично заметил сотник, внимательно наблюдая за полем боя. — Читайте побольше военных романов, там об этом написано.

Гавлик медленно перевел на него взгляд. Заострившийся профиль, рубашка мятая, вся в грязи… Однако в его лице было столько твердости и непримиримости, что десатник понял: Габриш позиции не оставит. Мысли о том, что сотник сознательно стремится умереть, он не допускал.

— Разве это принесет кому — нибудь пользу, если вы погибнете? — спросил он сотника.

— Я мог бы наказать вас за препирательство со старшим, да нет времени. Однако, если мы здесь погибнем, то погибнем не напрасно. Понимаете, наша смерть — это плата за честь нации, которой не дорожат наши правители из Братиславы.

— Но почему же плата должна быть столь высокой?

— Потому что это настоящий бой, а не опереточный фарс. Мы и так все время отступаем и один за другим сдаем врагу словацкие города. Пора наконец остановиться и сказать: дальше этого рубежа враг не пройдет… Иначе, друг мой, это не восстание, а только игра в него. Я, к примеру, больше отступать не хочу. Не хочу я не могу… Мне просто стыдно отступать, десатник… Собственно говоря, по какому праву вы затеяли эту дискуссию?

— Но мне тоже стыдно…

— Бросьте вы ваши разглагольствования, десатнлк. Дело дрянь… Уходите! — коротко приказал он и дал короткую очередь. — Уходите!

— Пан сотник…

— Марш отсюда!

— Вы не мой начальник и не имеете права мне приказывать! — возмущенно воскликнул Гавлик и выпустил сразу четверть патронов из диска своего автомата.

Серые фигуры на несколько мгновений залегли, но быстро поднялись и пробежали еще несколько метров.

— Берегите патроны! Ведите прицельный огонь! — кричал сотник, пригнувшись к своему грохочущему пулемету.

В них стреляли уже и с другой стороны, и на голову им то и дело сыпалась земля.

— Помните, десатник, я для вас начальник на земле, в небесах и в аду… Подчиненный, десатник, обязан… выполнять приказы старшего по званию… беспрекословно… — прерывисто хрипел Габриш, не прекращая стрельбы ни на минуту. — Выполняйте приказ!

— Но, пан сотник…

— Молчать! Отправляйтесь со своим дозором в штаб. Передайте там, что противник блокировал железную дорогу и шоссе и вышел к реке. Мы попробуем продержаться до тех пор, пока ваша тактическая группа не окопается. Какое — то время мы уже выиграли. — Оп сплюнул набившуюся в рот землю.

— Пан сотник, — стараясь перекричать ужасающий грохот, умолял Гавлик, — позвольте мне остаться с вами…

Сотник покачал головой.

— Но вы — то остаетесь здесь…

— Долг солдата и офицера меня обязывает, — коротко и просто ответил Габриш. — Поверьте, это не пустые фразы.

— Неужели вам так хочется погибнуть? Или вы совсем не дорожите жизнью?

— Конечно дорожу, — ответил сотник, лицо которого оставалось по — прежнему суровым. — Даже больше, чем вы думаете. Только существует нечто такое, что мы называем честью и долгом…

Его последние слова потонули в бешеном грохоте стрельбы. Фуражка слетела с его головы, которая тряслась в такт подпрыгивающему прикладу пулемета, на землю. И вот — у Гавлика даже в глазах потемнело от ужаса — прямо на бруствере около командира разорвался снаряд…

Когда клубы дыма и пыли рассеялись, Гавлик увидел неподвижно лежавшего сотника. Его широко раскрытые глаза смотрели в небо, а из страшной раны возле переносицы струилась кровь…

— Я понимаю, это своего рода идеал… — проговорила она в раздумье. — Дети в качестве идеала, как правило, выбирают какого — то конкретного человека. Вот почему они обычно так хотят стать железнодорожниками, летчиками, космонавтами… А впрочем, кем они только не хотят стать!..