Несколько лет назад питерский телеканал «100 ТВ» выпустил документальный сериал «Дети блокады» об известных жителях Петербурга, переживших блокаду, в число которых попал и я. Съемочная группа сначала снимала меня на 7-й линии у ворот моего старого дома, а потом в Музее истории Санкт-Петербурга на Английской набережной Невы, где есть большой отдел, посвященный блокаде. Меня привели в маленькую комнатушку, имитирующую блокадную пору: буржуйка, окна, заклеенные крест-накрест бумажными полосками, черная тарелка репродуктора на стенке – и усадили на узкую койку. «Подождите пару минут, – сказали операторы, – мы сейчас принесем камеру и будем вас снимать». С этими словами они вышли. Через две минуты в уши мне неожиданно ударил вой сирены, и из включившегося репродуктора хорошо знакомый, как бы возникший из подкорки моей памяти голос закричал: «Воздушная тревога! Воздушная тревога!» Сердце мое бешено заколотилось. Я съежился, обхватив голову руками. Глаза мои вылезли из орбит, и на них выступили слезы. Оказывается, все это время операторы снимали меня скрытой камерой, а потом вставили это в фильм. Ну и методы! Почти как у Анджея Вайды в картине «Все на продажу»! Через пару дней после показа этого фильма по телевидению мне позвонила моя давняя приятельница, литературный критик Ирина Муравьева: «Я хотела поговорить с тобой о блокаде, но я видела по телевизору фильм и не буду тебя тревожить». Тает в часах песок. Вся голова в снегу. Черствого хлеба кусок Выбросить не могу. Не понимает внук Мой полуночный бред. Шепчут, смеясь, вокруг, Дескать, свихнулся дед. Вынь мне из сердца боль, Мой ленинградский Бог, Чтобы муку и соль Не запасал я впрок. Не угождал беде В мире, где тишь да гладь, Веря, что черный день Может прийти опять. В 2014 году, в 70-летний юбилей полного снятия блокады Ленинграда, много шума наделал опрос, проведенный телеканалом «Дождь» о том, что, возможно, следовало бы сдать город немцам и тем самым попытаться спасти миллионы оставшихся в нем мирных жителей. Более половины успевших принять участие в этом опросе проголосовало за то, что город следовало сдать. С сожалением должен сказать, что они, а это в основном молодые люди, не виноваты в своей исторической безграмотности. Виноваты мы, старики. Это мы не смогли объяснить следующему поколению, чем грозило бы падение Ленинграда. Многие до сих пор не знают о планах Гитлера в отношении города, о том, что кормить его население немцы не собирались. Об этом прямым текстом говорится даже в оперативных документах Вермахта: «Относительно города Ленинграда принцип остается прежним: мы не занимаем город и не кормим его население». Ленинград-Санкт-Петербург – располагается в местности со слаборазвитым сельским хозяйством, вокруг него не поля пшеницы, а торфоразработки. При этом группа армий «Север» снабжалась по одной-единственной железной дороге, и ее командующий генерал-фельдмаршал фон Лееб считал, что этой магистрали недостаточно для снабжения его собственных войск, не говоря о населении даже уже занятых Вермахтом пригородов Ленинграда. У немцев имелись планы отгородиться от города колючей проволокой и минными полями. Психологические проблемы расстрела голодных толп мирных жителей они планировали решать стрельбой из артиллерийских орудий с дальних дистанций, превращая скопления людей в кровавое месиво. Поэтому сдача или потеря города в результате штурма привела бы к чудовищной по своим масштабам катастрофе – гибели почти всех, кто оказался в Ленинграде на момент начала блокады. В военном отношении потеря города на Неве имела бы роковые последствия уже для всей страны: уничтожение Балтийского флота, переброска высвободившихся немецких войск на взятие Москвы в решающий момент битвы за столицу, захват железнодорожной линии, идущей на Архангельск и далее вдоль Белого моря к магистрали Петрозаводск-Мурманск. При таком развитии событий Мурманск – в 1941 году единственный пункт, через который шли военные поставки по ленд-лизу – вряд ли бы смог удержаться, и на Севере разразилась бы еще одна катастрофа.
Безусловно, нельзя было допускать блокаду, и тут мы имеем полное право обсуждать ошибки руководства и лично Сталина. Но это – уже другая история. Сдавать Ленинград нельзя было ни в коем случае! Помимо чисто военных и исторических аргументов, есть и другие аргументы – нравственные. Мне, как и всем ленинградцам, сама мысль о сдаче нашего родного города врагу представляется чудовищной. Вспомним блокадные скорбные были, Небо в разрывах, рябое, Чехов, что Прагу свою сохранили, Сдав ее немцам без боя. Голос сирены, поющей тревожно, Камни, седые от пыли. Так бы и мы поступили, возможно, Если бы чехами были. Горькой истории грустные вехи, Шум пискаревской дубравы. Правы, возможно, разумные чехи — Мы, вероятно, не правы. Правы бельгийцы, мне искренне жаль их, — Брюгге без выстрела брошен. Правы влюбленные в жизнь парижане, Дом свой отдавшие бошам. Мы лишь одни, простофили и дуры, Питер не выдали немцам. Не отдавали мы архитектуры На произвол чужеземцам. Не оставляли позора в наследство Детям и внукам любимым, Твердо усвоив со школьного детства: Мертвые сраму не имут. И осознать, вероятно, несложно Лет через сто или двести: Все воссоздать из развалин возможно, Кроме утраченной чести. Новая Голландия Был и я семиклассник зеленый, И, конечно, в ту пору не знал, Что ступаю на землю Коломны, Перейдя через Крюков канал. Поиграть предлагая в пятнашки, Возникает из давних времен Между Мойкой, Фонтанкой и Пряжкой Затерявшийся этот район. Вдалеке от Ростральной колонны Он лежит в стороне от дорог. Был и я обитатель Коломны, Словно Пушкин когда-то и Блок. Здесь следил я, как ранняя осень Гонит желтые листья в моря. Здесь осталась на Мойке, сто восемь, Разоренная школа моя. Здесь, гордынею полон безмерной, Я о славе мечтал перед сном, В коммуналках сырых на Галерной, И на Мойке, и на Дровяном. Здесь влюблялся, темно и случайно, И женился, бездумно и зря, Но кружила над крышами чайка, И гремели в порту якоря. Я ступаю на землю Коломны, Перейдя через Крюков канал, И себя ощущаю бездомным Оттого, что ее потерял. Там кружит над Голландией Новой И в далекие манит края, Прилетая из века иного Белокрылая чайка моя. Прилетая из века иного Невозвратная чайка моя. |