Игнат Нестерович покачал головой, вынул из кармана маленькую яйцевидную гранату и подал Андрею:

– Спрячь. На всякий случай.

– А может быть Родэ уже в доме?

– Я буду это знать, – сказал Игнат Нестерович, – у меня на улице дежурит человек… Ну, пошли!

Тризна свернул за угол. Андрей торопливо последовал за ним…

А в это время в подвальном помещении Госбанка, где теперь размещалось гестапо, шел допрос.

В углу небольшой, под мрачными сводами комнаты, освещенной керосиновой лампой, на табуретке сидел человек. Обросший, исхудавший, с кровоподтеками под глазами, он выглядел стариком.

Человек молчал. У стола пристроилась Тряскина. Родэ, заложив руки в карманы, медленно расхаживал по комнате.

– Спроси его, – обратился Родэ к Варваре Карповне, – кто ему дал распоряжение впустить ассенизаторов во двор электростанции.

Варвара Карповна перевела вопрос на русский язык.

Арестованный равнодушно, не меняя позы, не шевельнувшись, ответил, что такого распоряжения ему никто не давал.

– Значит, сам впустил? – зашипел Родэ.

Арестованный утвердительно кивнул. Родэ зло выругался и подошел к столу.

Варвара Карповна опустила голову. Она боялась смотреть в глаза Родэ. Ей казалось, что он прочтет в ее взгляде затаенную мысль, которую она вынашивала эти дни. Сегодня он почему-то особенно пристально и долго смотрел на нее. Тряскиной казалось, что вот-вот тонкие губы Родэ сложатся в злую улыбку и он скажет: «Все знаю, дорогая, все мне известно. Ты хочешь убрать меня… хе-хе… Скорее умрешь ты…» Но Родэ только щурил глаза и молчал. Были минуты, когда Варвара Карповна чувствовала себя близкой к обмороку. «Почему я об этом думаю? Ведь, кроме меня и Ожогина, никто ничего не знает. Разве Родэ может прочесть мысль? Нет, нет… Просто нервы…» Варвара Карповна сжимала губы, старалась отогнать тревожные мысли, но они опять лезли в голову.

А что если сам Ожогин уже выдал ее, пошел и рассказал гестапо, и сейчас же, вслед за этим арестованным…

– Господи! – почти вслух произнесла Тряскина.

– Что ты бормочешь? – спросил Родэ.

Сердце у Варвары Карповны замерло.

– Пусть скажет, кто эти ассенизаторы. Пусть назовет их фамилии, – потребовал он.

Варвара Карповна торопливо перевела.

Арестованный не знал фамилий ночных гостей и никогда их до этого не видел.

– Сволочь, – прохрипел Родэ, и его худое лицо стало страшным. – Сейчас ты у меня заговоришь!

Став против заключенного, он начал медленно засучивать рукава мундира.

– Мне можно идти? – спросила побледневшая Тряскина и поднялась с табурета.

– Иди! – бросил Родэ. – Зайдешь через десять минут – поедем…

Через десять минут она открыла дверь.

Тюремщик-гестаповец держал полотенце и лил горячую воду на руки Родэ. Родэ с брезгливой гримасой смыл с пальцев кровь, смочил их одеколоном и вытер…

Без двадцати минут час от здания гестапо отъехала малолитражная машина. В ней сидели Родэ и Варвара Карповна. Оба молчали. Женщина старалась не дышать, чтобы не выдать своего состояния. От одной мысли, что скоро, через каких-нибудь полчаса, а может быть, и того меньше, произойдет что-то страшное, неизбежное, по всему ее телу пробегала дрожь. Ей казалось, что она стоит на краю бездонной пропасти и что если сама она не бросится вниз, ее все равно столкнут туда. Ожидание было невыносимо, и Тряскина мысленно торопила шофера. А машина, как назло, ползла медленно, карабкаясь по выбоинам дороги.

Наконец она остановилась. Варвара Карповна быстрым движением руки смахнула слезы и вытерла платком лицо. Шофер открыл дверцу. До дома оставалась сотня метров. Родэ отпустил шофера и приказал ему подъехать через час.

На стук никто не отозвался. Родэ постучал вторично – тишина. На третий удар отозвался женский голос:

– Кто там?

– «Лейпциг»… – хрипловатым, надтреснутым голосом ответил Родэ.

…Не более как через минуту в доме раздались один за другим четыре глухих выстрела, – будто кто-то ударил несколько раз палкой по тугому матрацу, а еще через минуту показались Тризна и Грязнов.

Не торопясь, они прошли некоторое расстояние по тротуару, а потом разошлись в разные стороны.

Юргенс встал с постели, как обычно, в девять утра и занялся гимнастикой. Он любил твердый распорядок дня. Даже война и тревожные события, с ней связанные, не изменили его привычек. Служитель никогда не спрашивал, что ему делать сегодня, завтра, через неделю… Он знал свои обязанности, как таблицу умножения, и выполнял их абсолютно точно.

В столовой ожидал завтрак. Юргенс уже хотел сесть за стол, как вдруг его внимание привлек необычный шум на улице. Он подошел к окну и раздвинул шелковые занавески. Солдаты, наводнившие мостовую и тротуары, брели без всякого порядка. На голове у многих были пилотки, обвязанные сверху женскими платками, шапки-треухи, фетровые шляпы; поверх шинелей – фуфайки, овчинные полушубки, штатские, простого покроя пальто; на ногах – валенки, сапоги, ботинки, а у одиночек даже веревочные или лыковые лапти. Изредка мелькали офицерские фуражки.

– Какая гадость! – процедил сквозь зубы Юргенс, задернул занавески и подошел к телефону.

Начальник гарнизона охотно удовлетворил любопытство Юргенса. Он объяснил, что в город прибыли на кратковременный отдых и переформирование остатки разбитой немецкой дивизии, вырвавшейся из окружения.

Через полчаса в передней раздался звонок, и служитель ввел в кабинет посетителя. Юргенс чуть не вскрикнул от удивления: перед ним стоял его родственник подполковник Ашингер. Он был одет в куцый, изодранный пиджак. Сквозь дыры в брюках просвечивало грязное белье, на ногах болтались большие эрзац-валенки. Небритый, с лицом землистого цвета и впалыми щеками, он ничем не напоминал того вылощенного, развязного офицера, каким видел его Юргенс в последний раз.

– Что за маскарад? – спросил Юргенс, хотя он уже догадался о происшедшем.

Ашингер молча добрался до кресла, бросился в него и, уронив голову на руки, заплакал, неестественно подергивая плечами.

– Этого еще не хватало! – с досадой сказал Юргенс, выходя из-за стола.

– Не могу… не могу… Какой позор! – выдавил из себя подполковник, захлебываясь слезами и по-мальчишески шмыгая носом.

– Что за шутовской наряд?

– Если бы не он, я едва ли остался бы жив, – И Ашингер изложил подробности разгрома дивизии.

– Но нельзя же доводить себя до такого состояния! – укоризненно покачал головой Юргенс.

– Тебе хорошо говорить! – возразил Ашингер. – А я бы хотел видеть твое состояние после того ада, в котором мы находились!

– Хм, – фыркнул Юргенс, – с русскими я познакомился немного раньше тебя, мой дорогой…

– Но если я не ошибаюсь, ты в первом же бою поднял руки и сдался в плен?

– Так надо было… – немного смутившись, ответил Юргенс. – Ванну подполковнику. Быстро! – обратился он к вошедшему служителю.

Ванна оказала благотворное влияние на Ашингера, а бокал вина окончательно привел его в равновесие, и он начал довольно спокойно рассказывать о пережитом.

После третьего бокала подполковник уже с трудом выражал свои мысли; он встал, нервно прошелся по комнате и, чувствуя себя неловко в плохо сидящем на нем штатском платье, опять сел за стол. По его мнению, не надо было связываться с Россией: не надо было лезть в это пекло.

Юргенс пристально посмотрел на подполковника:

– Последнее время тебе стоит только открыть рот, и ты обязательно скажешь какую-нибудь глупость.

– Это не глупость…

– Глупость! У нас еще есть сильнейшее секретное оружие…

– В существование которого ты и сам не веришь! – рассмеялся Ашингер.

Юргенс закусил губу и ничего не сказал. Ему было досадно, что Ашингер говорит то, что он сам думает и чувствует. Ашингер же доказывал, что дело не в оружии, а в том, что к войне с Россией Германия плохо подготовилась. В семидесятом году, перед франко-прусской войной, начальник немецкой полиции Штибер разместил по всей Франции до тридцати тысяч своих людей, преимущественно среди сельского населения. Только по кафе и ресторанам у него насчитывалось девять тысяч женщин-агентов. К началу войны четырнадцатого года в одних гостиницах Парижа немцы имели около сорока тысяч разведчиков, а в России на Германию работало большинство живущих в ней немцев, которых насчитывалось в то время более двух миллионов. А с чем пришли немцы к этой войне? Что они имели в России? И можно ли назвать это хорошей разведывательной сетью? Большевики своевременно нанесли ловкий удар по гитлеровским кадрам. Это не Западная Европа. Там шпионы проникли в армию, в промышленность, в правительство, завладели газетами, стали хозяевами радио.