Люк со скрежетом закрылся, и меня обступил непроницаемый мрак. Что-то сырое шваброобразное легло вокруг моей шеи, словно меня обняла гигантская морская звезда.

Я пытался побороть нарастающее отвращение. Потом я почувствовал, как сверху что-то стало давить мне на голову.

Что-то надо делать!

Давление заметно усиливалось. Ведь альдебаранит мне все до мелочи объяснил! Но я, видно, перегрузил мой расслабленный отпуском мозг поиском правдоподобного объяснения своей потливости. Я выдавливал свою память, как половинку лимона. От боли и отчаяния я скрежетал зубами. В камере раздавался грохот и скрип, словно раскачивалась гигантская ржавая чугунная калитка.

У меня было ощущение, что на мой череп взгромоздилась слониха. И ничего не приходило мне в голову, что можно было бы сделать. Меня и без того часто упрекали в слабой памяти, а тут недостаток моего мыслительного аппарата грозил обернуться просто трагедией.

Слониха все прибавляла в весе. Когда мой позвоночный столб стал издавать угрожающий треск, я понял, что больше не выдержу. Мне захотелось вскочить и скорее вскарабкаться к люку, пусть эти Мира-планеты катятся хоть к черту, хоть к дьяволу, меня они больше не интересовали, я хотел назад, на Землю, в мою квартиру, к своему Антею, каждый день убирать входную лестницу, всегда уступать место, когда в трамвай входят пожилые люди, все делать не так, лучше, чем прежде, только не умирать в таких мучениях!

Но что там, когда я не мог даже пошевелить бровью. Словно сосулька на карнизе крыши, висел я на этом проклятом столбе.

Что-то с силой отрывало мой нос от лица, а в большом пальце правой ноги было такое ощущение, какое, видимо, испытывал мой приятель Адальберт, который в водах у берегов Таити не нашел лучшего места для своей ноги, чем в клешнях мстительного омара.

Лишь благодаря последним резервам своих сил мне удалось раскрыть рот для крика. От натуги я выдавил кадык из шеи, но никто не сжалился надо мной, напротив, к слонихе присоединился еще объевшийся бегемот.

Я уже собрался сдаться на милость судьбы, когда чудовищный груз отпал от меня, как насосавшаяся пиявка, а звук открывающегося люка наполнил мою душу еще никогда не испытывавшимся мной чувством благодарности.

Шатаясь, я выбрался наружу – восставший из мертвых. Никогда больше, ни за какие богатства галактики не переступлю я порог этой камеры пыток. Я дотащился до того места, где еще перед спуском в сниго-камеру успел заметить что-то плоское для сидения. На ногах моих словно висело по центнеру, я отдувался в изнеможении. Слава богу, альдебараниты в последнюю минуту, кажется, услыхали мой вопль о помощи!

– Уф! – Я рухнул на низенькую скамейку, точнее, на то место, где по моим понятиям, она находилась. О своем заблуждении я понял тогда только, когда мое седалище провалилось вниз на полметра ниже запланированного и заныло от боли. Мой помутневший разум еще не успел как следует все это переварить, как ко мне подошел широко расставивший руки альдебаранит и со всей сердечностью провозгласил:

– Добро, пожаловать в хрустальный рай Солнца Мира, достопочтенный гость! Желаю вам приятного пребывания у нас!

Ужасное подозрение охватило меня и заставило тут же принять вертикальное положение.

– Как? Что такое? Я думал… – с трудом выдавил я, и снова мой лоб от страха покрылся липкие потом.

– Да, да, путешествие немного утомительно, – сказал дынеголовый.

Все еще не веря, я осведомился:

– Я действительно в системе Мира? – А когда он дружески подтвердил, спросил с наигранным спокойствием: – А как мне попасть обратно на Альдебаран?

Не может того быть, чтобы он не заметил, как дрожал мой голос. Он посмотрел на меня, будто я спросил его о количестве его носов. “Точно так же”, – ответил он. Для него это было естественнейшей вещью в мире.

…Несколькими минутами позднее он объяснил мне, что после его ответа я упал плашмя, как сложившаяся стремянка.

Избавьте меня от описания моих душевных мук! Что мне еще оставалось, кроме как примириться с не-преодолимыми фактами.

Несколько мгновений я серьезно взвешивал, не остаться ли мне на этой планете, попросив у альдебаранитов работу, но мысль о моем несчастном Антее побудила меня отказаться от этого намерения.

Ну и ладно, раз уж я здесь, могу же я спокойно осмотреть это хрустальное чудо.

Когда я, мало-мальски оправившись, покидал сниго-станцию, из утомленной груди моей исторгся вопль безграничного воодушевления. Утыканный бриллиантами собиратель хрусталя был бы бедным светом свечи перед сверкающим великолепием планеты.

Под ногами хрустели блестящие осколки минералов, словно я шел по замерзшим волнам ослепительного на солнце сказочного моря. Гигантские хрустальные блоки были словно облиты акварельными красками, а вершины стекловидных гор в свете заходящего Мира ослепительно блестели, словно жидкое золото.

Али-Баба наверняка был так же восхищен, когда после своего знаменитого “Сезам, откройся!” узрел сокровища сказочной горы.

Это было мерцание, блеск, искрение, свечение и излучение? Правда, надо всем этим витала приглушенная затхлая вонь, которая порой исходит от грязных носков.

Запах становился таким назойливым, что я поднял голову и попытался, принюхиваясь, определить источник зловония. Поворачивая слева направо свой орган обоняния, я шел по хрустальному миру, не обращая внимания на дорогу.

Когда я споткнулся об обломок хрусталя размером с футбольный мяч, я получил ужасный удар по носу. Утерев слезы, брызнувшие из глаз, я ощупывал свой онемевший обонятельный орган и даже забыл на время об отвратительном запахе. В большом же пальце, которым я ударился о хрустальный обломок, я ощущал всего лишь легкое жжение. Насколько хватал глаз, кругом не было видно никого, кто мог бы меня так предательски хлопнуть по носу. Может, я натолкнулся на почти прозрачного газофага?

Оглядываясь по сторонам, я обнаружил выпуклую отражающую поверхность на лопнувшем октаэдре и в этом зеркале – искаженное изображение своего лица. Вид был такой, что я зарычал: мое лицо напоминало надутый воздушный шар, а нос имел поразительное сходство с моим большим пальцем ноги.

Согласен, меня легко рассмешить. Даже неприхотливые шутки растягивают мой рот в улыбке. Неудивительно, что в комнате смеха я иной раз просто сотрясаюсь от судорог.

Следующая зеркальная поверхность, попавшаяся мне, походила на хромированную стиральную доску. Игра начинала меня затягивать. Мое собственное изображение ухмылялось мне словно с экрана испорченного телевизора – с оттопыренными ушами, заостренным черепом и оригинальным носо-пальцем.

Теперь мне не терпелось увидеть – с нарастающим интересом – мое искаженное отражение в хрустальных гранях. Равномерно выпуклые плоскости разломанного светло-зеленого камня представили меня стоящим на голове.

Случаю было угодно, чтобы мой нос упорно принимал форму большого пальца. Представьте себе – посреди лица пухлый мясистый палец!

Я предался фантазии и не без удовольствия рисовал себе картины, какие преимущества появились бы у меня, находись мой правый большой палец, которым я перед этим хотел убрать с дороги обломок хрусталя, действительно на месте носа.

Прежде всего переместился бы на новое место упорный мозоль, мучивший меня вот уже несколько недель и на каждом шагу отзывавшийся колющей болью. На лице он уже не имел бы такой возможности безжалостно напоминать о несовершенстве человеческого тела.

Мне не нужно было бы сильно обрезать ноготь, и я мог бы отрастить себе настоящий ястребиный клюв.

Хихикнув, я принялся искать очередную зеркальную поверхность.

Странно, на моем лице, на фантастическом носо-пальце красовался толстый прыщ, удивительно похожий на мою мозоль! Одновременно, озадаченный, я установил, что мой постоянный мучитель во время ходьбы действительно не давал о себе знать! Не веря себе, уставился я на собственное отражение.

Дикое подозрение медленно просачивалось в мое сознание. Я мял и массировал свой деформировавшийся орган обоняния и с ужасом отметил, что в этот же самый момент кто-то пожимал мой большой палец на ноге! Скажите, вы видели когда-нибудь человека, у которого спинка носа обросла роговым пальцевым ногтем?