К этому разговору Горго готовилась как к серьёзному испытанию. У неё было время всё обдумать и взвесить. Леонид затеял этот непростой разговор с женой, лишь спустя два дня после того случая в её спальне. Возвращение Мегистия из Эпира и споры в герусии то и дело отвлекали Леонида от беседы.
Благородство взяло в Горго верх. Она призналась супругу, что влюблена в Леарха. При этом как могла выгораживала Дафну.
По спартанским обычаям, вина Горго, собственно говоря, не считалась виной. Увлечение юношей, увенчанным победными венками на Олимпийских и Немейских играх, только подтверждало выдающиеся душевные качества. Единственно, о чём Горго не следовало забывать, как жене царя, это о соблюдении приличий.
Об этом Леонид и завёл речь, вернувшись из дома сисситий.
— Я знаю, Горго, что ты меня не любишь и супружество со мной тебе в тягость, — такими словами Леонид начал этот нелёгкий разговор. — Наш брак с самого начала был похож на холодный очаг, в котором никогда не будет огня. Поверь, я с тяжёлым сердцем оставил свою первую жену, повинуясь эфорам, чтобы взять тебя в жёны. Ты всегда была для меня как дочь. Но по воле рока мне пришлось стать твоим супругом и обагрить ложе твоей девственной кровью. Что делать, Горго, царям порой приходится платить за трон и гораздо большую плату. Царь Эдип, к примеру, в Фивах был вынужден жениться на родной матери, которая родила от него детей[100]. Эдипа извиняет то, что он к моменту свадьбы не знал, что Иокаста приходится ему матерью. А что извиняет меня? Иногда, глядя в твои печальные глаза, Горго, мне кажется, что я не достоин прощения за то, что сделал тебя несчастной.
Исповедь Леонида глубоко тронула Горго, которая и прежде знала, что он не менее несчастен, поскольку вынужден делить ложе с племянницей и в то же время тайно навещать любимую женщину, свою прежнюю жену. Вот почему Горго не стала лгать и изворачиваться, а сразу поведала мужу о своих чувствах к Леарху.
Леонид сел рядом с Горго и приобнял её за плечи, как делал в ту пору, когда был жив её отец. Царь Клеомен никогда не запрещал дочери слушать мужские разговоры, поскольку в них не было ничего непристойного. Маленькая Горго обычно садилась рядом с кем-нибудь из друзей отца. Чаще всего она садилась подле Леонида, зная, что он непременно мягко обнимет её за плечи, не прерывая беседы с друзьями.
Объятие Леонида вдруг напомнило Горго её детство, проведённое в основном в мегароне отца, а не на женской половине дома.
— Хорошо, что твоя любовь к Леарху взаимна, — сказал Леонид. — Хорошо и то, что он стал моим «младшим возлюбленным». Значит, у вас с ним не будет беспокойства по поводу встреч. В стенах этого дома чужой, а тем более завистливый глаз вас не потревожит. Это даже замечательно, Горго, что именно в доме своего отца ты испытаешь истинное женское счастье. Мой брат Клеомен очень хотел, чтобы ты была счастлива.
Леонид тяжело вздохнул. Его всегда охватывала печаль, когда он вспоминал своего старшего брата.
Растроганная Горго обвила руками шею Леонида, уткнувшись лицом в его густые светлые волосы. Ей нестерпимо захотелось разрыдаться.
Эту ночь супруги провели вместе, довольные тем, что положили конец взаимной неприязни. Отдаваясь Леониду, Горго не выглядела скованной как обычно.
Она охотно подставляла мужу губы для поцелуя и обнимала его крепче, чем всегда. В эту ночь на ложе с Леонидом была совсем другая женщина, хотя и в облике Горго, страстная и неутомимая.
А утром пришла расстроенная Дафна и поведала, что её муж вознамерился поехать добровольцем к персидскому царю.
— Сперхий в обиде на эфоров и старейшин за то, что те лишили его звания лохага. Он говорит, что из-за случайного ранения в спину многие сограждане утратили уважение к нему, но стараются не показывать вида. А он, мол, это всё равно чувствует.
— Но насколько мне известно, старейшины вынесли постановление лишь на время лишить Сперхия звания лохага, пока не заживёт его рана на спине, — удивилась Горго. — Разве рана не зажила?
— Рана-то зажила, — печально промолвила Дафна, — но шрам на спине остался. Потому-то старейшины и постановили сделать Сперхия не военачальником, а урагом[101].
— По-моему, ураг — почётная должность в войске. Без них невозможно обойтись при построении войска в фалангу, тем более такую глубокую, как спартанская. Неужели Сперхий не понимает, что урагами становятся самые опытные воины?
— Ураги занимают место в самой задней шеренге фаланги, — вздохнула Дафна. — Бывает, что битва завершается победой даже без их участия. Вот это и не нравится Сперхию. Ты же знаешь, какой он рубака! Ему непременно надо быть в самой гуще сражения!
— Хочешь, я сама поговорю со Сперхием, — предложила Горго.
— Поздно, милая, — уныло проговорила Дафна. — Он уже ушёл к эфорам, чтобы поставить их в известность о своём намерении умереть за Спарту. Я сказала Сперхию, что жду от него ребёнка. Умоляла не жертвовать собой столь бесславно! Ничего не помогло. Мой упрямый муж ушёл в эфорейон и даже не оглянулся.
Горго погладила Дафну по волосам.
— Ты и впрямь беременна?
Та молча кивнула.
— Тогда, если родится сын, назови его Сперхием.
Вторым добровольцем стал спартанец Булис, сын Николая.
Если Сперхий всё-таки успел получить достаточно почестей, пока был лохагом, то Булису в этом не повезло. К пятидесяти годам он смог дослужиться всего лишь до филарха: самый младший военачальник в спартанской фаланге. Филарх начальствовал над восемью воинами, составлявшими единый ряд в фаланге, развёрнутой в боевой порядок: воины выстраивались в затылок друг другу.
Филархи всегда занимали место в передней шеренге боевого строя, это были воины испытанной храбрости и с большим военным опытом. Главной обязанностью филархов было сохранение строя фаланги, невзирая ни на какие трудности или потери. Мощь фаланги основывалась прежде всего на слаженном взаимодействии множества гоплитов, слитых в единый боевой строй. Малейший сбой хотя бы в одной из шеренг мгновенно ослаблял силу фронтального удара. Потому-то у младших командиров фаланги всегда было больше работы и в сражении, и во время учений новобранцев по сравнению с теми же лохагами. По сути дела, именно филархи являлись важнейшими звеньями фаланги во время перестроений на поле битвы.
Все высшие военачальники спартанского войска начинали когда-то с филархов, постепенно выдвигались в эномотархи[102], пентакосиархи[103] и лохаги. Кто-то задерживался в филархах на год-два, кто-то лет на пять. Были и такие, кто выше филарха не поднимался, несмотря на все старания. Булис, сын Николая, был из их числа.
Никто не знал, сколько злобного, неудовлетворённого честолюбия накопилось в душе этого угрюмого на вид человека за долгие годы службы в младших военачальниках. Почти все друзья Булиса и даже его младший брат превзошли его военным рангом. Они понемногу отдалились от него, чувствуя к себе скрытое недоброжелательство, порой переходящее в ненависть.
Даже с женой Булису не повезло. Он женился на женщине честолюбивой, хотевшей соединить свою судьбу с выдающимся военачальником, чтобы со временем дети благодаря заслугам отца смогли занять ещё более высокое положение в спартанском войске. Женщину звали Геро. Она была из небогатой многодетной семьи, которая не могла похвалиться ни громкой славой кого-либо из предков, ни выдающимися деяниями своих ныне живущих родственников.
В юности Геро не блистала красотой. Если её фигура, благодаря танцам и гимнастике, к двадцати годам обрела почти совершенные формы, то из-за грубых черт лица Геро долго не могла выйти замуж. Ей было уже двадцать четыре года, когда к ней посватался Булис, которому было тогда под сорок. Родители понимали, что другой возможности выдать старшую дочь замуж у них может не быть, поэтому без колебаний отдали Геро в жёны Булису.
