Заметив, что у юноши от её объятия перехватило дыхание, Дамо ослабила тиски своих гибких и в то же время очень сильных рук.

Леарх пробыл в спальне Дамо целых три часа. Когда, наконец, он вернулся в покои Леотихида, там его ждала записка на восковой табличке. В этой записке хозяин извещал гостя, что неотложные дела заставили его отправиться в герусию. Далее Леотихид писал, что он всегда и в любое время будет рад видеть Леарха в своём доме, И что тот может обладать его женой когда и где захочет.

«Жизнь коротка, поэтому ни к чему отравлять её глупой ревностью», — такими словами завершилось послание.

Спартанские феоры, вернувшиеся из Дельф, привезли такой угрожающий оракул, что эфоры немедленно собрали в герусии царей и старейшин. Надо было обсудить создавшееся положение и возможные начальные последствия, если предсказание пифии сбудется.

Эта причина и заставила Леотихида покинуть своего гостя, впервые навестившего его, и поспешить на зов эфоров.

Оракул, привезённый феорами, гласил:

Всем присутствующим в герусии был понятен намёк, прозвучавший в изречении пифии Дельфийского храма. Действительно, семь лет тому назад в Спарте были умерщвлены послы персидского царя, пришедшие требовать от спартанцев покорности. Символами покорности персы издревле считали землю и воду, которые они принимают от покорённых ими племён и хранят у себя. Небольшой сосуд с водой из реки или озера и горсть земли с пашни значат для персов очень много, они считают, что все люди на земле сотворены богами из земли и воды. Передача покорённым народом персам земли и воды есть священный акт, ибо это означает, что и местные боги переходят под власть высшего божества персов — Ахурамазды.

Помимо земли и воды персы также требуют от покорённых ими племён ежегодной дани лошадьми, скотом, золотом и лесом в зависимости от того, чем богата земля того или иного племени. Покорённые племена обязаны выставлять военные отряды по первому зову персидского царя.

Царю Клеомену показалось, что персидские послы слишком вызывающе держатся перед ним. Необузданный в гневе, он приказал бросить персов в колодец, сказав при этом с издёвкой, мол, пусть там возьмут землю и воду. Захлебнувшихся послов потом извлекли из колодца и ночью погребли где-то на окраине Спарты. Сейчас вряд ли кто-нибудь из спартанцев смог бы отыскать эту могилу, так как люди, хоронившие персов, давно умерли.

Первым взял слово старейшина Евриклид. У него одного семь лет тому назад хватило мужества открыто бросить в лицо Клеомену упрёк в том, что не пристало царю осквернять себя убийством людей, неприкосновенных во все времена.

   — Если бы вы все тогда встали на мою сторону, показав единодушие, то Клеомен, быть может, не решился бы на такое злодеяние, — укорил Евриклид своих коллег-старейшин. — Но куда там! У нас ведь обычно гнева смертного человека страшатся больше гнева богов. Всем кажется, что среди великого множества творимых по свету несправедливостей именно наша несправедливость каким-то образом окажется незамеченной бессмертными обитателями Олимпа. И ещё, нам часто кажется, что у богов гораздо легче выпросить прощение, нежели у смертного правителя. Сколько наивных глупцов вкушало это питье из одной и той же чаши — не перечесть!

Где теперь грозный царь Клеомен? Где жестокие исполнители его воли? Все они давно гниют в земле. Нам же теперь придётся расплачиваться и за святотатство Клеомена, и за своё малодушие. Расплачиваться, — Евриклид повысил голос и поднял руку вверх, указывая на небеса, — перед непредвзятым неподкупным судом, в котором председательствует сам Кронид. Какой карой грозит нам Аполлон, сын Зевса, мы пока не знаем. Однако можно не сомневаться, кара эта нами заслужена.

Старейшины подавленно молчали, не смея возразить Евриклиду. Да и как они могли возразить, ведь истина была на его стороне!

Старейшин попытался защитить Евксинефт.

   — Когда над лесом проносится ураган, уважаемый Евриклид, — сказал эфор-эпоним, — то какие-то деревья неистовая стихия валит наземь, какие-то вырывает с корнем, какие-то ломает. И только могучий дуб стоит неколебимо! Все мы знаем, что царь Клеомен был страшен в гневе и часто творил расправу, не задумываясь и не соблюдая закон. Такой уж он был человек. Ты зря укоряешь всех нас в малодушии и робости, любезный Евриклид. Не всё же в этих стенах обладают такой крепостью характера, как ты. Не все из нас готовы забыть про своих родных, про саму жизнь ради возражения взбалмошному царю, который всё равно сделает по-своему. В конце концов Клеомен сам погубил себя. И то, что многие из нас участвовали в заговоре против него, говорит о том, что наша робость перед Клеоменом была до поры до времени. Разве не так?

Евксинефт повернулся к старейшинам, ища у них поддержки. Те одобрительно загалдели, соглашаясь с Евксинефтом.

   — В том-то и дело, что вас в первую очередь заботит собственное «я», а также всевозможные выгоды, — проворчал Евриклид. — Законность и справедливость соблюдаются вами, если это не вредит выгодам. Я же считаю, что перед всякой несправедливостью каждый из нас должен быть подобен тому дубу во время урагана, с которым ты сравнил меня, уважаемый Евксинефт.

   — Клеомена нет в живых, поэтому и ураган нам ныне не страшен, — усмехнулся кто-то из старейшин. — Кары же богов неизбежны в этом мире. Одной карой больше, одной меньше.

Кому-то из эфоров показалось странным, что гнев богов за преступление Клеомена снизошёл на спартанцев лишь по прошествии столь долгого времени. В этом были усмотрены козни жрецов Дельфийского храма, они были в своё время возмущены тем, что Клеомен сумел подкупить пифию, которая оболгала Демарата от имени бога Аполлона. Это открывшееся злодеяние долго будоражило Дельфы. Смерти Клеомена радовались многие жители Дельф и уж конечно жрецы Аполлона Пифийского.

   — Не является ли нынешнее изречение пифии местью жрецов спартанцам за то, что мы так и не вернули из изгнания Демарата, как на том настаивали жрецы и власти Дельф, — высказал предположение эфор Архандр. — Не намекают ли тем самым дельфийские прорицатели, что избежать гнева богов можно, лишь исправляя свои прежние ошибки.

   — Но в изречении пифии явственно упоминаются незаконно умерщвлённые индийские послы, — заметил Евксинефт. — Про Демарата в оракуле нет ни слова.

   — Персидских послов нам всё равно не воскресить, — стоял на своём Архандр, — а вернуть в Спарту Демарата — вполне осуществимо. По-моему, жрецы не упомянули Демарата в оракуле из опасения выдать своё расположение к этому человеку, тяжко пострадавшему по вине Клеомена. Ведь это обычный приём дельфийских прорицателей — начинать издалека, давать двоякие ответы, нагонять туману...

   — А может, в Дельфах не желают, чтобы Спарта помогала родосцам против персов, тем самым навлекая на Элладу гнев их царя, — сделал другое предположение эфор Стафил.

   — Может быть... — задумчиво проговорил Евксинефт. — Однако в оракуле сказано, что беды Лакедемону грозят не из-за подмоги Родосу, а за убийство персидских послов.

Желая прекратить разгоревшийся спор, слово взял царь Леонид. Он предложил вновь послать феоров, ко на этот раз в Олимпию с тем же запросом.

   — Гнев Аполлона, а также дельфийских жрецов против Спарты вполне объясним, — сказал Леонид. — Пусть по этому же поводу выскажется царь богов и отец Аполлона. Тогда многое прояснится и нам легче будет смотреть в будущее, как бы печально оно ни было.