То же обстоятельство, что в гастрольный репертуар "Комеди Фран­сез" включены трагедия Расина "Британник" и "Электра" Жана Жиро­ду — пьесы, между которыми пролегли три века, — на наш взгляд, да­леко не случайно.

Поставленные разными режиссерами, оформленные разными ху­дожниками, это тем не менее спектакли одного театра. "Британник" и "Электра" — произведения одной и той же непрерывающейся на протя­жении столетий во французском драматическом искусстве традиции, согласно которой театральная сцена отдается во власть поэзии, несущей с собой познание мира и человека, пробуждающей в нем духовные си­лы, стремление к добру, к справедливости.

Разумеется, поэтическое восприятие мира проявляется по-разному в трагедии Расина, где все подчинено противопоставлению героев во имя раскрытия темы психологической и политической, и в пьесе Жиро­ду, где все построено на поэтическом иносказании, где ирония подсве­чивает трагическое и не так-то легко угадать мысль драматурга, раство­ренную в душевных движениях героев. Но спектакли театра, полностью сохраняя это различие, совпадают в стремлении поднять зрителя над прозой жизни, вселить в него "искательные тревоги". Условность и те­атральность вообще, насколько мы можем судить, свойственные поста­новочному стилю "Комеди Франсез", здесь присутствуют в той мере, в какой служат этим задачам. Свет театральной рампы здесь— свет по­эзии, свет мысли художников.

Особую роль этот свет поэзии играет в "Британнике". Мы проника­ем во дворец Нерона в час утренних сумерек и покидаем его глубокой ночью. Будет время, когда мрачный зал, охваченный полукольцом по­темневших от времени колонн, опоясанный зловещими дворцовыми переходами, зальет яркий дневной свет. То будет краткое и обманчивое мгновение, когда у Британника (Мишель Бернарди) и Юнии (Женевьева Казиль) появится надежда на счастье, когда честный, прямодушный Бурр (Рене Арьё) поверит в справедливость и благородство своего мо­лодого императора.

Тщетные надежды — тьма опять сгустится, обернется кровавым преступлением.

И самая условность времени классической трагедии станет поэти­ческим выражением трагизма мира, в котором любви и чести нет места, а жизнь человека— всего лишь игральная карта в том соперничестве интересов, в которое вовлечены протагонисты — Нерон и Агриппина.

Да, они соперники и враги— Нерон Жака Дестопа и Агриппина Анни Дюко — сын и мать. Их противостояние подчеркнуто определен­ными до резкости мизансценами, контрастом костюмов (костюмы ху­дожника Франсин Гайяр-Рислер в этом спектакле служат раскрытию общей концепции). В то же время нельзя избавиться от ощущения, что этот Нерон — истинный сын своей матери, что увещевания, с которыми эта Агриппина обращается к сыну, корыстны и злокозненны точно так же, как и его замыслы. Словом, в спектакле Мишеля Витольда неожи­данно и глубоко раскрывается тождество героя и героини, равно одер­жимых эгоистическими и бесчеловечными страстями.

Игра А. Дюко и Ж. Дестопа очень рельефна, поэтически приподня­та. Вместе с тем в лучшие моменты спектакля в ней чувствуется непод­дельная страсть (к сожалению, не всем участникам постановки удается такое соединение правды чувств с их поэтическим выражением)— так объясняются Агриппина и Нерон в ключевом, четвертом акте. В этом скрещении двух воль актерами находятся емкие и чеканные психологи­ческие детали, полно проявляется натура Нерона, по слову Расина, "рож­дающегося чудовища".

"Чудовище" берет верх в Нероне благодаря заботам Нарцисса. Об­раз искушенного в интригах царедворца, созданный Полем-Эмилем Дейбером, — одно из высших достижений спектакля — весьма в нем важен. Только благодаря таким вот хладнокровным и расчетливым "ко­медиантам", умеющим быть вкрадчивыми и казаться честными, благо­даря таким равнодушным "ловцам удачи" и совершаются преступления, развязываются кровавые трагедии, похожие и непохожие на ту, которую запечатлел Расин в своем "Британнике".

Кажется, что стены царского дворца в Аргосе сложены из того же камня, что и дворец Нерона; что одеяния героев пьесы Жироду, в кото­рый-то раз взявшегося за изложение трагического мифа об Электре-отмстительнице, казнившей рукой брата отцеубийц— свою мать Кли­темнестру и Эгисфа, чуть ли не сняты с плеч персонажей "Британника"; кажется, наконец, что сама атмосфера "Электры", насыщенная безу­держными страстями, нетерпимостью, в которой преступление карается ничуть не меньшим преступлением, ничем не отличается от атмосферы расиновской трагедии...

Жироду рассказывает древний миф, почти не отступая от его сю­жета. Между тем в пьесе (и в спектакле) события, как бы существенны они ни были, ничего еще не решают. Решают аргументы, которые в сво­ем споре приводят отчаянно сражающиеся стороны — Электра и Орест, Клитемнестра и Эгисф, — и цели, к которым они стремятся.

В пьесе Жироду, стоящей как бы "над схваткой", всему действию придан философски обобщенный, поэтически абстрактный характер, определяющий известную неясность, "неуверенность" концепции само­го драматурга. Но эта "неуверенность", если воспользоваться словами Альбера Камю, "порождает мысль" зрителя, и неожиданно образы пье­сы смыкаются с сегодняшней современностью.

В спектакле "Комеди Франсез" (постановщик Пьер Дюкс, худож­ник Жорж Вакевич) точно воссоздан мир "Электры" — причудливый и контрастный, подвижный и чреватый взрывами, самоуничтожением. И каждый персонаж здесь — зеркало, в котором этот мир по-своему отра­жается.

Вот Старейшина — Жорж Шамара. Обманутый муж, плоский обы­ватель, одним словом, шут гороховый. Вот его жизнелюбивая супруга Агата — Поль Ноэль, неглубоко берущая в жизни, но тем не менее жа­ждущая свободы, счастья. Это осколки. А вот — зеркала.

Эгисф. Жорж Аминель сделал своего героя рыцарем с виду и госу­дарственным человеком. Да, он убил Агамемнона и готов к расплате. Но когда к стенам Аргоса подступают полчища коринфян, он просит от­срочки. Его правда — спасение отечества.

Клитемнестра. Да, она убила Агамемнона, но жизнь с этим "царем царей" была для нее мучением, его смерть принесла ей свободу. Кли­темнестра Анни Дюко ищет в Электре понимания, тщетно взывает в ней к женщине.

Орест. Юноша, рожденный для счастья, он сладко улыбается во сне. Жизнь, люди хороши, несмотря ни на что, верил герой Жака Десто­па. И вот, побуждаемый Электрой, он обагряет свой меч кровью матери.

Электра. Против нее все — Клитемнестра, Эгисф, эвмениды. Даже Орест. Она несчастна, Электра Женевьев Казиль. Она одинока, слаба. Но девиз ее — правда во что бы то ни стало, справедливость, чего бы она ни стоила, — непреоборим.

Мертвы враги, гибнет Аргос. "Я получила справедливость. Я полу­чила все", — повторяет Электра. И как, однако, безрадостна ее победа...

Нет среди героев "Электры" победителей, нет правых и виноватых.

О чем же эта пьеса, в которой на стены дворца ложится зарево за­нимающегося пожарища? Ответ в какой-то мере дают персонажи, кото­рые в спектакле заметно обособлены от других его героев. Простодуш­ный Садовник и ироничный, прозорливый Нищий. Эти образы, блиста­тельно созданные Жаном-Полем Русийоном и Полем-Эмилем Дейбером (с нашей точки зрения, это лучшие актерские работы нынешних гастро­лей театра), при всем очевидном их несходстве, развивают одну и ту же мысль: человек рожден для счастья.

Мы расстаемся с театром с чувством благодарности, с ощущением того, что "Британник" и особенно "Электра" раскрыли живую заинтере­сованность художников старейшего театра Франции проблемами, не отошедшими в прошлое, и те большие возможности, которыми обладает их искусство.

("Комеди Франсез" // Советская культура. 1969. 19 апр.).

Театр "Комеди Франсез"