– Где мы? Я что-то ничего не различаю. Может, ослеп?

– Посмотри на небо. Звезды видишь?

– Вижу.

– Кости целы?

– Как будто. А что случилось?

– Должно быть, бросили бомбу в машину. Где Зернов?

– Не знаю.

Я встал и снова обошел остатки разбитой машины, пристально вглядываясь в трупы конвоиров. Зернова не было.

– Плохо, – сказал я, вернувшись. – Никаких следов.

– Ты кого-то разглядывал.

– Трупы охранников. У одного голову оторвало, у другого – ноги.

– Мы в кузове были – и живы. Значит, и он жив. Ушел, должно быть.

– Без нас? Чушь.

– Может быть, вернулся?

– Куда?

– В настоящую жизнь. С этой ведьмовской свадьбы. Вдруг ему повезло? А вдруг и нам повезет?

Я тихо свистнул.

– Выберемся, – сказал Мартин, – поверь моему слову: выберемся.

– Тише! Слышишь?

Массивная дверь за нами протяжно скрипнула и открылась. Вырвавшийся сноп света тотчас же срезала тяжелая дверная портьера. Стало опять темно, но в погасшей вспышке мне показалась фигура женщины в вечернем платье. Сейчас виднелась лишь ее неясная тень. Из-за портьеры за дверью откуда-то издалека глухо доносилась музыка: играли популярный немецкий вальс.

Женщина, все еще неразличимая в темноте, сошла по ступенькам подъезда. Теперь ее отделяла от нас только ширина узкого тротуара. Мы продолжали сидеть.

– Что с вами? – спросила она. – Что-нибудь случилось?

– Ничего особенного, – ответил я, – только разорвало нашу машину.

– Вашу? – удивилась она.

– Ту, в которой мы ехали, или нас везли, если быть точным.

– Кто ехал с вами?

– Кто мог ехать, по-вашему? – Меня уже раздражал этот допрос. – Конвоиры, разумеется.

– Только?

– Хотите собрать их по частям?

– Не сердитесь. Должен был ехать начальник гестапо.

– Кто? Ланге? – удивился я. – Он остался в гостинице.

– Так и должно было случиться, – сказала она задумчиво. – Так и тогда было. Только они подорвали пустую машину. А вы откуда? Неужели и вас придумал Этьен?

– Нас никто не придумал, мадам, – оборвал я ее. – Мы здесь случайно и не по своей воле. Вы меня извините, я плохо говорю по-французски. Трудно объясниться. Может быть, вы знаете английский?

– Английский? – удивилась она. – Но каким образом…

– Этого я не смогу объяснить вам даже по-английски. К тому же я не англичанин.

– Алло, мэм, – перебил Мартин, – зато я из Штатов. Знаете песенку: «Янки Дудль был в аду… Говорит: „Прохлада!“» Уверяю вас, мэм, в этом аду жарче.

Она рассмеялась:

– Что же мне делать с вами?

– Я бы промочил горло, – сказал Мартин.

– Идите за мной. В раздевалке никого нет, а швейцара я отпустила. Вам везет, мсье.

Мы прошли за ней в слабо освещенную раздевалку. Мне бросились в глаза немецкие военные плащи на вешалке и офицерские фуражки с высокими тульями. Сбоку находилась крохотная комната-чуланчик без окон, оклеенная страницами из киножурналов. Вмещала она только два стула и стол с толстой регистрационной книгой.

– У вас отель или ресторан? – спросил Мартин у женщины.

– Офицерское казино.

Я впервые взглянул ей в лицо и обмер. Даже не обмер, а онемел, остолбенел, превратился в подобие жены Лота. Она тотчас же насторожилась.

– Вы чему удивляетесь? Разве вы меня знаете?

Тут и Мартин сказал нечто. По-русски это прозвучало бы так: «Ну и ну… совсем интересно».

А я все молчал.

– Что все это значит, мсье? – удивленно спросила женщина.

– Ирина, – сказал я по-русски, – ничего не понимаю.

Почему Ирина здесь, в чужих снах, в платье сороковых годов?

– Боже мой, русский! – воскликнула она тоже по-русски.

– Как ты здесь очутилась?

– Ирэн – это моя подпольная кличка. Откуда вы ее знаете?

– Я не знаю никакой подпольной клички. Я не знаю, что у тебя она есть. Я знаю только то, что час назад мы с тобой ужинали в отеле «Омон» в Париже.

– Тут какое-то недоразумение, – сказала она отчужденно и холодно.

Я вскипел:

– Меня не узнала? Протри глаза.

– А кто вы такой?

Я не замечал ни этого «вы», ни платья сороковых годов, ни обстановки, воскрешенной чужими воспоминаниями.

– Кто-то из нас сошел с ума. Мы же с тобой приехали из Москвы. Неужели ты и это забыла? – Я уже начал заикаться.

– Когда приехали?

– Вчера.

– В каком году?

Тут я просто замер с открытым ртом. Что я мог ей ответить, если она смогла это спросить?

– Не удивляйся, Юри, – шепнул сзади Мартин: он ничего не понял, но догадался о причине моей взволнованности. – Это не она. Это оборотень.

Она все еще смотрела отчужденно то на меня, то на Мартина.

– Память будущего, – загадочно произнесла она. – Наверно, он думал об этом когда-нибудь. Может быть, даже встретил вас и ее. Похожа на меня? И зовут Ирина? Странно.

– Почему? – не выдержал я.

– У меня была дочь Ирина. В сороковом ей было около года. Ее увез в Москву Осовец. Еще до падения Парижа.

– Какой Осовец? Академик?

– Нет, просто ученый. Работал с Полем Ланжевеном.

Какая-то искорка вдруг прорезала тьму. Так иногда, ломая голову над, казалось, неразрешимой проблемой, вдруг видишь еще смутный, неопределенный, но уже гипнотизирующий тебя проблеск решения.

– А вы и ваш муж?

– Муж уехал с посольством в Виши. Поехал позже, уже один. Остановился у какой-то придорожной фермы – вода в радиаторе выкипела или просто пить захотелось, не знаю. А дороги уже бомбили. Ну и все. Прямое попадание… – Она грустно улыбнулась, но все-таки улыбнулась; видимо, уже привыкла. – Я потому так держусь, что меня именно такой воображает Этьен. На самом деле мне все это горше досталось.

Все совпадало. Осовец тогда еще не был академиком, но уже работал с Ланжевеном – об этом я знал. Очевидно, он и воспитал Ирину. От него она узнала и о матери. И о сходстве, наверно. Только при чем здесь портье из отеля?

Я не удержался и спросил об этом. Она невесело засмеялась:

– А я ведь его воображение. Он, наверное, думает сейчас обо мне. Был влюблен в меня без памяти. И все же предал.

Я вспомнил слова Ланге: «Он предал даже самую дорогую для него женщину, в которую был безнадежно влюблен». Он так хотел предать! Значит, это было до нашей встречи с гестаповцами. Значит, у времени в этой жизни совсем другая система отсчета. Оно перемешано, как карты в колоде.

– Может, вы проголодались? – вдруг спросила она совсем по-человечески.

– Я бы выпил чего-нибудь, – сказал Мартин, догадавшись, о чем идет речь.

Она кивнула, чуть зажмурив глаза, совсем как Ирина, и улыбнулась. Даже улыбки у них были похожи.

– Подождите меня, никто сюда не придет. Ну а если… Оружия у вас нет, конечно. – Она сдвинула какую-то планку под брюхом стола и достала ручную гранату и небольшой плоский браунинг. – Не игрушка, не смейтесь. Отличный и точный бой. Особенно на близком расстоянии.

И ушла. Я взял браунинг, Мартин – гранату.

– Это мать Ирины, – сказал я.

– Час от часу не легче. Откуда она взялась?

– Говорит, Этьен ее выдумал. Была с ним в Сопротивлении во время войны.

– Еще один оборотень, – сказал Мартин и сплюнул. – Всех бы их этой гранатой. – Он хлопнул себя по карману.

– Не горячись. Их же людьми сделали. Люди, а не куклы. Сэнд-Сити не повторяется.

– «Люди»! – зло передразнил Мартин. – Они знают, что повторяют чью-то жизнь, даже будущее знают… тех, чью жизнь повторяют. Ты «Дракулу» видел? Фильм такой есть о вампирах. Днем мертвые, ночью живые. От зари до зари. Вот тебе и люди. Боюсь, что после такой ночки смирительную рубашку наденут. Если, конечно, здесь не пристукнут. Интересно, что тогда скажут газетчики? Убиты гостями из прошлого господина Ланге. Призраки с автоматами. Или как?..

– Не гуди, – оборвал я его, – а то услышат. Пока все еще не так плохо. У нас уже оружие есть. Поживем – увидим, как говорят по-русски.

Вошла Ирина. Я не узнал ее имени и мысленно по-прежнему называл Ириной.