«Нельзя же так, – размышлял Мазай про себя, – все запрет и запрет, нельзя же тоже так, чтобы все в кон: пусть сто раз в кон, а один раз к празднику можно и за кон».

Рыжий очень недолго в лесу ломал сушины и хлопал суками о сухие звонкие валежины. Лось выкатил на берег, кинулся в воду, поплыл. Из-за мысочка наперерез ему выехал скоренький легкий ботничек, петля взвилась над головой зверя, и в один миг лось был заарканен. При ужасе появления людей лосю мало прибавилось беды от аркана, только, может быть, чуть он понатужился, и ботник, хорошо прикрепленный к новой вожже, стрелою полетел к тому самому месту, где затаился Мазай.

И вот уже близок берег, вот уже Мелкодырчатый приготовил топор и Мазай навел свою винтовку в голову и держал ее на мушке, как вдруг встречные солнечные лучи ударили в глаза лося и они стали огненными.

– Пыль подколесная! – воскликнул Мазай про себя, – да ведь, кажется, он не слепой.

И показался на Горбе во весь свой великаний рост.

В то самое мгновенье, как лось увидел Мазая, он так круто повернул, что ботник порядочно прихватил своим левым бортом воды. Но самая беда вышла, когда лось с приглубого места возле круч подплыл к отлывному и вдруг коснулся ногами дна и махнул ногами своими длинными не по воде, а по земле.

– Руби, руби скорее веревку! – крикнул Павел Иванович с кормы своему товарищу.

И еще оставалось одно мгновенье, чтобы рубить по вожже топором, и рубнул бы Мелкодырчатый, будь вожжа эта старая или не своя. И, конечно, в таком трудном случае не пожалел бы Мелкодырчатый срубить и новую свою вожжу, и вся разница в поведении при новой или про старой вожже была та, что при новой надо было какое-то мгновенье подумать, рубить вожжу или же как-нибудь и так обойдется. Вот это мгновенье и погубило все дело. Зрячий матерый лось, огромной силы, выхоженной на осиновой коре и на травке болотной, на отлывном-то месте с такой силой хватил ботником о камень, что лодка вмиг разлетелась на мелкие щепки. Мелкодырчатый же с Павлом Ивановичем, конечно, нырнули в холодную воду, но вскоре выплыли и стали: воды им было всего по пояс.

А лось, рассекая новой вожжой отлывное место, бросился потом в глубину, поплыл и потащил за собой всю вожжу.

– Пыль подколесная! – кричал сверху Мазай. – Какая скотина, а вы говорили, слепой.

– Вожжи-то, вожжи, – стонал в холодной воде Мелкодырчатый.

– С вожжами простись! – отвечал ему сверху Мазай.

Лось же, влача за собою вожжу, все плыл и плыл по разливу до первой копейки, чуть вздохнул тут и поплыл до второй и со второй скоро добрался до родной своей земли.

Ариша после рассказывала нам, как он стремительно ринулся вперед, когда понял под собой свою землю, и до того близко прошел возле нашего домика, что чуть-чуть не пропорол ногой надутую резиновую лодку.

Когда реки под напором Волги повернули обратно и, выливаясь из берегов, затопляли места обычного пребывания зверей и некоторых птиц, рыбам это обратное движение рек очень помогало: их продвижение на места нереста вверх по реке очень облегчалось обратным движением рек. На ветвях затопленного елового леса любит в это время лещ откладывать свою икру, и Мазай даже нарочно рубит еловые лапы, закрепляет их для леща под водой, для судака же ставит колодины: тот любит метать икру на таких гнилушках.

День пришел теплый такой, что чуть-чуть зеленой дымкой отметилась лоза, березы стали как шоколадные, а в осинах так густо от их цветов-червячков, что тетерев, когда сядет на нее, то так и скроется. По тихой воде всюду появлялись кружки, и Мазай, радуясь великой красоте Неодетой весны, так загадал себе, что так и быть, если только попадется ему хороший жирный лещ или судак, эту первую свою рыбу он поднесет Арише и в этот раз уж непременно решится открыть ей свою душу.

– Конечно, – говорил он сам с собой, – я не молод и мало ей во мне интересу, но ведь и она тоже не молода: всего через каких-нибудь пять лет ей будет сорок, а сорок лет бабий век.

В то время как Мазай раздумывал о своем счастье, один очень большой лещ искал места, где бы ему можно было поудобней освободиться от икры. У леща такая повадка, чтобы метать свою икру непременно на чью-нибудь чужую. В поисках такой икры и плавал лещ в это утро, поглядывая на затопленные еловые ветви и на неглубоких местах на старые замшелые колодины. Оглядывая такие колодины, Мазай вспомнил, что прошлый год как раз на этом месте судачиха-икрянка метала икру. Туда сейчас он и поплыл и не ошибся. Новая икрянка как раз на то же место привела и нынче молочника и выметала икру и уплыла, а молочник остался возле колодины стеречь икру. Так вышло счастливо, что и лещ тоже как раз приплыл к этой колодине, рассмотрел чужую икру и совсем упустил из виду молочника-сторожа. Стерегущий этот судак, заметив приближение леща, с такой силой на него бросился, так ударил, что от леща чешуя полетела. И с таким азартом хлестал судак леща, что и не заметил, как на своем легком ботничке подкрался Мазай и одним ударом посадил на зубцы своей остроги и судака и леща.

Приятно, конечно, в лучший день Неодетой весны плыть по тихой воде к своей возлюбленной не с пустыми руками. В такой день каждому живому существу, зверю, птице и даже рыбе, хочется показать себя чем-нибудь. Вот и наши дятлы Майор и Минор вздумали показать силу башки своей перед их какой-то возлюбленной. Майор с такой силой хлестал клювом и всей башкой своей по звонкому дереву, что эта его барабанная трель долетела через пойму на Ожогу, и оттуда другой дятел, Минор, тоже такую пустил свою барабанную трель, что она долетела до наших Варвариных Куженек и возбудила Майора к новым барабанным достижениям. Казалось, вся пойма внимала состязанию дятлов, и даже лягушка-царевна взлезла на чурбан и слушала, по-своему соображая, какой из этих барабанщиков бьет сильней. И Мазай тоже, после того как поздоровался с Аришей и поднес ей приятный подарок, прислушался к дятлам и сказал ей:

– Наш бьет много сильней.

Умная Ариша, конечно, очень обрадованная подарком, постаралась из уважения к Мазаю тоже вникнуть в состязание дятлов и ответила нежным своим голоском:

– Наш дятел близко, а тот далеко, и понять, кто сильней, нам нельзя.

С этим согласился Мазай и предложил Арише покататься с ним на лодочке, заехать на середину и там решить, какой из дятлов барабанит сильней. Ариша с удовольствием согласилась проехаться, но только попросила Мазая немного переждать, пока она рыбу перечистит.

Мазай решил этим воспользоваться, сел рядом с ней на приступочек, с тем чтобы прямо же ей тут все и сказать. Но Мазай. как и все влюбленные, ошибался: все сказать невозможно, и оттого язык его сразу не повернулся. Тогда он стал бродить глазами, с тем чтобы найти хоть что-нибудь и о чем-то сказать. Увидев лягушку-царевну на чурбане, он погрозил ей пальцем и крикнул:

– Бесстыдница!

Ариша засмеялась и сказала Мазаю:

– Этот чурбан пример каждому мужику: будешь дураком и на тебя непременно, как на чурбана, лягушка залезет.

Мазай эти шутливые Аришины слова перевел на себя: не он ли этот чурбан и не она ли лягушка?

– Ну, а ты-то, – спросил он, – как думаешь, что чурбану посоветуешь, как ему оборониться от лягушки, чтобы она на него не залезла?

Ариша задумалась и Мазаевы слова перевела на себя.

– Против этого есть у человека два орудия: всякий человек может спастись от искушения молитвой и постом.

– Милая Ариша, – ответил Мазай, – ты, конечно, и постница и умница, только же ведь этого нету.

– Чего нету, бога? Кто тебе сказал, что нету?

– Никто этого сказать не может, и если скажет, все равно не поверю: бога никто не видел, а кто и скажет, – соврет.

– Ты это правду говоришь, – сказала Ариша, – бог невидимый.

– Невидимый, – засмеялся Мазай, – вот то-то и есть, что невидимый.

– Эх, какой ты, Мазай, – ласково сказала Ариша, – жалко мне тебя, есть ведь много такого, ты не видишь, а оно есть.