Начать с того, что, похоже, никто не мог определить точную численность вооруженных сил Ирака. Генерал Шварцкопф, отправляясь на войну 16 января 1991 года, полагал, что под ружьем находятся 600 тысяч иракцев. Позже выяснилось, что истинная цифра составляла не более 250 тысяч. Проблема численности усложнялась слабой оценкой боевой эффективности иракских подразделений. В то время было общепризнано, что Республиканская гвардия представляет собой хорошо экипированную, закаленную в боях и преданную, надежную и хорошо обученную силу. Некоторые аналитики разведки, подыскивая легкую аналогию, даже описывали ее как «эсэсовцев Саддама», оснащенных новейшими техническими средствами советского производства.

Эта неадекватная оценка иракских сил стала результатом неадекватной оценки иракской победы в затяжной и затратной войне с Ираном в 1980—1988 годах. Дело в том, что победа иракцев в первой войне в Заливе досталась им «по умолчанию». Речь должна была идти не столько о победе Ирака, сколько о поражении Ирана (из-за военной некомпетентности и плохого верховного руководства), но вместо этого аналитики внушили себе и другим преувеличенное представление об иракском боевом опыте, снаряжении и профессиональной компетентности. Это ложное представление об иракских возможностях перекочевало в оценки Войны в Заливе в 1990—1991 годах.

Такая переоценка боеспособности на земле серьезно сказалась на оценке соотношения сил в воздухе, где численность и возможности обычно являются предметом тщательного профессионального анализа. Дело не только в количестве техники, находящейся в распоряжении армии; важно также знать, умеет ли армия пользоваться этой техникой. И это прежде всего относится к военно-воздушным силам, где техническая оснащенность имеет первостепенное значение.

Как Ирак, так и Иран обладали огромным количеством современных систем вооружения американского и советского производства (в 1970-е годы шах даже закупил самые дорогие американские истребители F-I4). Но ни одна из сторон не использовала их как следует. Иранцы не умели обслуживать свою американскую технику, а иракцы, получив за счет этого господство в воздухе, все равно оказались неспособны наносить эффективные скоординированные воздушные удары по иранским наземным силам. Хотя в период между 1981 и 1988 годами офицеры воздушной разведки регулярно докладывали об этих профессиональных слабостях, лишь в единичных разведывательных анализах до Войны в Заливе эти серьезные иракские недостатки были акцентированы; большинство аналитиков интересовались численностью иракских ВВС (которая была впечатляющей) и почти не уделяли внимания их эффективности. В итоге даже разведка возможностей свелась к простому подсчету, да к тому же еще и некорректному и неточному. По словам одного эксперта по разведке, это были «не лучшие результаты боевого состава».

Развитие «сточасовой войны» после наземной атаки коалиционных сил 24 февраля 1991 года поставило перед современной западной разведкой еще больше вопросов. Ход боевых действий подробно отражен в документах. Не так хорошо освещены те случаи, когда разведслужбы США и других западных стран оказались неспособны поддержать сухопутных командиров во время боев. Создается впечатление, что чем больше усилий и ресурсов вкладывалось в штаб-квартиру генерала Шварцкопфа в Саудовской Аравии, тем меньше информации доходило до тех, кто находился на поле боя. Гибкие умы могут рассматривать это как торжество оперативной безопасности, но для сердитого командира батальона из пятидесяти танков, прокладывающих себе путь сквозь дым, страх и опасности танкового сражения с дивизией иракской Республиканской гвардии, такая точка зрения звучит малоутешительно. Недовольные старшие офицеры британских танковых частей после войны задавали сотрудникам разведки вопрос, звучавший как зловещее эхо фолклендских событий девятилетней давности: «Где же вы были?» А между тем поток разведданных, поступавших к командирам боевых частей на уровне дивизии и выше, был обильным, как никогда. Проблема заключалась в пресловутом распространении; распространение информации сверху вниз в очередной раз оказалось чрезвычайно трудной задачей.

Причин было две.

Первая — это классическая проблема, состоящая в том, что значительная часть информации является секретной вследствие способа, которым она была собрана (с помощью радиоэлектронной разведки, аэрофотосъемки, средств радиоэлектронной войны и т.д.), и ее передача сверху вниз связана с риском раскрытия источника. «Защитить источник» — таков лозунг мира тайной войны. В системе США таким материалам присваивается гриф «Для специального хранения», и они могут выдаваться только персоналу с особым допуском. Эта мера продиктована опасением, что враг может узнать, сколько вы о нем знаете.

Достаточно продемонстрировать, что вам известны коды врага, и он тотчас сменит их. Некоторые тайны действительно следует тщательно сохранять. Операция «Ультра» в годы Второй мировой войны — классический пример. В 1941—1942 годах целые атлантические конвои подвергались смертельному риску нападения подводных лодок Деница ради защиты секрета «Ультры». Лучше потерять один конвой, чем лишиться возможности защищать каждый будущий конвой. Приведем и два современных примера. Если бы окружение Саддама знало, что ровно в 13.04 по багдадскому времени спутник-шпион США окажется над Ираком и будет проходить над территорией страны в течение ровно 27 минут, вся военная деятельность была бы приостановлена, вся военная техника была бы на полчаса перемещена в ангар. Если бы революционная гвардия Саддама догадывалась, что каждый разговор между Багдадом и дивизионными командирами в Кувейте перехватывается и расшифровывается Агентством национальной безопасности США в Форт-Миде, штат Мэриленд, вся радиосвязь (не считая дезинформационных передач, предназначенных для введения в заблуждение внимательных слушателей в стане врага) затихла бы. Впрочем, поскольку иракцы, всегда трепетно относившиеся к вопросам безопасности, пользовались проводными телефонами, вторая проблема, похоже, никогда не возникала.

Другая причина слабого потока информации во время Войны в Заливе была сравнительно новой, хотя из-за нее возникали проблемы еще во Вьетнаме. Информации было слишком много. Система переполнилась. Один проход спутника (а в распоряжении США находилось до шести спутников Keyhole вместе с радаром высокого разрешения, который может видеть через облака) или один вылет самолета-фоторазведчика означал в буквальном смысле тысячи — целые грузовики — снимков. Их нужно было рассмотреть, проанализировать и проинтерпретировать, чтобы затем сообщить результаты лицам, принимающим решения.

Благодаря технологическому скачку тот вид секретной информации, который в 1944 году был доступен только Черчиллю и Эйзенхауэру, стало возможным преобразовывать в такую форму, в какой эту информацию мог использовать любой командир батальона, имевший доступ к ней через систему распространения вторичных изображений. Эта система была не более чем устройством оптической передачи высокого разрешения, чем-то вроде факс-аппарата, обеспечивающего невероятно четкое изображение. По меньшей мере двенадцать таких систем было отправлено в Персидский залив, но лишь четыре из них работали без сбоев. Тем не менее их наличие означало, что любое боевое подразделение теоретически могло получить доступ к самым свежим разведданным. И в войсках знали это. Поэтому нет ничего удивительного, что все стремились обзавестись такой системой.

В такой ситуации, когда сотни командиров наземных и воздушных сил изо дня в день требовали предоставить им изображения их целей, система распространения, выдававшая информацию о целях, не могла не рухнуть. По словам одного сотрудника разведки, давшего свидетельские показания комитету конгресса США после войны,

...разведывательные данные могли передаваться в режиме реального времени... но ввиду отсутствия общих систем распространения визуальных данных командиры компонентов [отдельных видов вооруженных сил], а также части передового базирования не всегда могли получить своевременный доступ к визуальной информации.