Эта пламенная антиизраильская риторика имела два следствия. Она, как и следовало ожидать, получила поддержку большинства арабского мира, но в то же время напугала Запад, который начал видеть в Саддаме Хусейне скрытого милитариста. Запад был прав, хотя Саддам и не предпринимал никаких конкретных действий, направленных на разжигание войны. Более того, в 1990 году он попытался убедить как Израиль, так и США, что его риторика была не более чем риторикой. «Ирак не хочет войны,— заявил он.— Мы сражались в течение долгих восьми лет, и мы знаем, что такое война». Для большей убедительности он повторил эти же слова во время официального визита одного британского дипломата.
К июню 1990 года западные разведаналитики, отвечающие за Ирак, должны были бы забить тревогу. Факт был налицо: хорошо вооруженный и финансово несостоятельный Саддам Хусейн все яростнее выступал с угрозами в адрес как своих соседей, так и Израиля. Угрозы Израилю значительно повысили его престиж в большинстве арабских стран, но почти не принесли денег. В результате Саддам стал своего рода новым Насером, только без необходимых денежных средств, чтобы повести за собой арабов. По всем объективным критериям иракский лидер стал столь же непредсказуемым и опасным, как отвязавшаяся пушка. Саддам ничем не мог подкрепить свои хвастливые заявления, и он находился в отчаянном положении. Единственный вопрос состоял в том, что он собирается делать дальше. Чем он поддержит свои воинственные речи? Каковы его намерения?
С исторической точки зрения вторжение в Кувейт было вполне предсказуемым. Ирак с давних времен претендовал на владение своим крошечным южным соседом. Начиная с 1871 года, когда османский наместник Абдалла правил Кувейтом как территорией в составе Басры (самой южной провинции Ирака), Багдад заявлял свои территориальные права на «семнадцатую провинцию Ирака». Изобилующий нефтью Кувейт был одним из самых богатых эмиратов Персидского залива и, будучи почти беззащитным, являлся привлекательной перспективой в глазах любого сильного наследника Ассирийской империи. Для такой личности, как Саддам Хусейн, соблазн решить свои экономические проблемы одним махом, безусловно, был непреодолимым.
В прошлом Ирак не только заявлял свои права на Кувейт, но и пытался овладеть им. В 1961 году слабеющее правительство иракского лидера генерала Касема объявило о мобилизации с целью вторжения. Постимперская Британия, по-прежнему имевшая интересы к востоку от Суэца, предвосхитила действия Ирака, произведя высадку десанта и танков для поддержки встревоженного кувейтского режима. Другие арабские государства предприняли аналогичные меры. Демонстрация силы сработала. Устрашенные готовностью британцев применить силу, иракцы тогда пошли на попятную.
ВОЙНА В ПЕРСИДСКОМ ЗАЛИВЕ
1990—1991
Для аналитиков разведки в Вашингтоне, Лондоне, Париже и Москве картина вокруг Кувейта должна была быть предельно ясной. Подобно вору, готовящемуся к своему следующему преступлению, Саддам Хусейн имел причины, возможности и средства для вторжения в Кувейт. Тем более что его страна уже едва не сделала это прежде. Если бы Саддам не предпринял никаких срочных мер, он лишился бы власти в своей стране и стал бы посмешищем в глазах всего арабского мира как очередной самонадеянный автократ, возмечтавший присвоить деньги своего соседа. Кувейт был идеальной жертвой для эффектного международного ограбления. В начале 1990 года Саддам дал еще одну подсказку аналитикам разведки. Выступив с серией публичных нападок в адрес правителей Кувейта, представителей династии ас-Сабах, которые, по его мнению, были безразличны к «империалистическому сионистскому заговору, занесенному, как клинок, чтобы быть вонзенным в спину Ирака», он невольно признался в своем отчаянном положении.
Это был предел унижения, которое способен вынести арабский лидер. Сигнал о том, что Саддам и его Совет революционного командования потеряли всякое терпение и переходят к открытой конфронтации со своими недружелюбными соседями, поступил 16 июля 1990 года. Тарик Азиз, министр иностранных дел Ирака, обвинил Кувейт и ОАЭ во враждебном акте против Ирака, состоявшем в «реализации преднамеренного заговора, нацеленного на насыщение нефтяного рынка большим количеством нефти, чем это разрешено уставом ОПЕК». Азиз заявил, что из-за этого бюджет Ирака потерял 89 миллиардов долларов, как оно и было на самом деле. Кроме того, он назвал очевидный casus belli[23], обвинив Кувейт в краже иракской нефти, которую тот совершил путем добычи несоразмерной доли нефти из месторождения Румайла, расположенного на их общей границе.
В этот момент западное разведывательное сообщество должно было бы забить тревогу. Остается загадкой, почему этого не случилось. Трудности, испытываемые сотрудниками западной разведки при анализе нюансов арабских разведданных, отчасти заключаются в языковом барьере. Арабская риторика имеет мало общего с четкими, более прагматично сформулированными сведениями, поступающими по западным каналам. В арабской речи самые страшные угрозы зачастую являются лишь чисто лингвистическим выражением различных степеней неодобрения. При такой постоянной гиперболизации слушателю, не искушенному в арабской культуре, бывает трудно понять, угроза это или нет. Здесь перед аналитиком стоит примерно та же задача, которая стояла перед так называемыми советологами — единственными специалистами, умевшими интерпретировать малопонятный «партийный жаргон» советских заявлений в годы холодной войны. Для Советского Союза средством утаивания реального положения дел и затруднения понимания смысла служил язык марксизма. В случае арабского мира для различения истинных угроз и чисто ритуальных обличений требуется свой особый критерий, или разведывательный дискриминатор.
В данном случае аналитики разведки не смогли распознать смещение в спектре. Сигналы тревоги, которые должны были бы прозвучать в связи с серьезной угрозой конфликта 16 июля 1990 года, всего за семнадцать дней до вторжения в Кувейт, похоже, не сработали.
По какой-то необъяснимой причине явные признаки растущей готовности иракцев прибегнуть к крайним мерам были расценены лишь как очередная попытка иракского лидера усилить дипломатический нажим.
Они были расценены неверно: 15 и 16 июля 1990 года две дивизии элитной Республиканской гвардии Ирака демонстративно двинулись на юг и заняли боевые позиции в пустыне в двадцати милях севернее границы Кувейта. Как впоследствии выразился один аналитик разведки США при НАТО, работавший над проблемой с августа 1990 по март 1991 года, это был «легкий намек» на намерения Саддама.
Буквально на следующий день Саддам собственной персоной поднял ставки еще выше. В качестве платформы для своего обращения к нации по случаю годовщины баасистской революции он выбрал прямую угрозу Кувейту и ОАЭ, обвинив Кувейт в краже иракской нефти, преднамеренной сверхдобыче нефти как враждебном акте и, впервые за все время, в нарушении границ. Это, по его словам, можно было приравнять к преднамеренному акту агрессии. Наконец, чтобы добавить масла в огонь, Саддам заявил, что вероломные кувейтцы вступили с западными и сионистскими империалистами в заговор, направленный на раскол арабского мира. Он потребовал от двух «государств, не признающих международных норм» немедленно одуматься, «пока еще все можно решить мирными средствами», и выступил с открытым предупреждением на тот случай, если они этого не сделают: «Если мы не сможем защитить себя словами, у нас останется единственный выход — прибегнуть к реальным действиям, чтобы исправить положение».
Это подозрительно напоминает ультиматум. Такая речь должна была бы побудить сотрудников разведки и высокопоставленных политиков к принятию срочных мер, особенно с учетом бедственного экономического положения Ирака, передвижений элитных вооруженных дивизий и паранойи Саддама. Совершенно недвусмысленным намеком прозвучали заключительные слова Саддама, после которых у слушателей, по идее, не должно было остаться никаких сомнений. Он сказал, что «для переговоров не осталось времени» и что, если Кувейт не согласится на требования Ирака, «пусть пеняет на себя».
