Действительно, единственным заметным проявлением насильственного введения аргентинцами своего режима, помимо комендантского часа и отключения света по вечерам, был приказ о переходе на правостороннее движение. Если какой-либо островитянин начинал возмущаться этим предписанием, аргентинцы деликатно указывали на то, что так будет безопаснее для всех, включая островитян, поскольку Порт-Стэнли в настоящий момент заполнен грузовиками с восемнадцатилетними новобранцами за рулем, не имеющими представления о том, как ездить по левой стороне улицы. Островитянин со вздохом соглашался.
И все же факт оставался фактом: аргентинцы захватили суверенную территорию силой оружия. В тот момент, когда дипломатический раунд в Нью-Йорке под председательством США, казалось, близился к компромиссу, Королевский военно-морской флот был вынужден прийти в состояние боевой готовности. В течение следующих двух месяцев, по мере постепенного перехода от морской блокады к полномасштабной воздушной, сухопутной и морской войне, в море тонули военные корабли, с неба падали горящие самолеты и в траншеях на серых склонах гор пехотинцы с почерневшими от копоти лицами забрасывали друг друга гранатами и кололи штыками. 14 июня 1982 года все было кончено; над Порт-Стэнли развевался «Юнион-Джек», и тысячи замерзших и усталых аргентинских солдат брели в аэропорт, чтобы быть отправленными на родину — разбитыми и униженными. Многие из их командиров улетели еще до начала последнего наступления британцев, чем вызвали бескрайнее удивление у аргентинских новобранцев и навлекли на себя открытое презрение победителей.
Цена оказалась высокой. Более тысячи человек погибли и более двух тысяч получили ранения. На отвоевание островов было израсходовано огромное количество британской крови и денег — по иронии судьбы, намного больше, чем стоило бы содержание корабля «Эндью-ранс» или пары других военных судов в Южной Атлантике для защиты британских интересов в 1981 году. После войны уже не могло быть и речи о передаче островов
Аргентине, так что в результате одного из типичных парадоксов истории для жителей Фолклендов дело кончилось тем, что на место одной оккупационной армии пришла другая. В 1986 году для защиты островитян была выстроена новая дорогостоящая военно-воздушная база, и к затратам Великобритании на оборону заморских территорий прибавилась стоимость содержания крупного бездействующего гарнизона из трех родов войск. Вопрос об уступке островов Аргентине отпал на долгое время.
Рассуждая задним числом, понятно, что всего этого можно было избежать. Обе стороны конфликта ввели друг друга в заблуждение. Различие между фолклендским кризисом и многими другими международными конфликтами заключается в том, что ни одна из сторон не хотела воевать. Четкий сигнал или добросовестная интерпретация разведывательных данных наверняка изменили бы ход событий.
В основе конфликта лежали два важных момента. Британцы никогда по-настоящему не понимали, с каким трепетом аргентинцы относятся — обоснованно или нет — к nuestras Islas Malvinas. Достаточно было осмотреть тела погибших в бою аргентинских солдат и увидеть поздравительные письма, адресованные безымянными аргентинскими школьниками «нашим храбрым солдатам на Мальвинах», чтобы понять, насколько глубоко было укоренено притязание на острова в национальной жизни и культуре Аргентины. Ученики начальной школы охотно писали «моему старшему „брату” на островах». Аргентинская угроза всегда была серьезной. Британские послы и военные атташе понимали это и докладывали наверх, но, преломляясь в искажающей призме эгоизма и холодного рассудка Уайтхолла, латиноамериканская страстность приобретала черты пустопорожнего шума и буффонады.
Это был серьезный просчет. Если аргентинская угроза действительно была реальной, получалось так, что британцы блефуют. В этом состояла вторая причина конфликта. Невозможно было даже представить, чтобы в 1979—1981 годах правительство Ее Величества занялось обороной Фолклендов. Это было немыслимо для Уайтхолла, всецело озабоченного сокращением государственных расходов, необходимость в котором была вызвана реальной угрозой государственного банкротства в 1978—1979 годах, заставившей чиновников пойти на поклон в Международный валютный фонд.
Госпожа Тэтчер сформулировала эту проблему в своем выступлении перед палатой общин после вторжения: «В прошлом уже неоднократно возникала угроза вторжения. Единственным способом... предотвратить ее было бы держать там крупный флот... Ни одно правительство не могло позволить себе этого... это потребовало бы огромных расходов». В результате, столкнувшись с реальной угрозой, британцы не предпринимали никаких усилий ни по урегулированию проблемы путем переговоров, ни по отстаиванию своей позиции, пока уже не стало слишком поздно. Британцы не только блефовали, но даже не попытались провести различие между угрозами Аргентины применить военную силу и теми реальными действиями, к которым могла бы прибегнуть Аргентина, если бы решила проверить, блефуют британцы или нет.
Британцы оказались примерно в том же положении, в каком находились израильтяне перед войной Судного дня 1973 года. Израильтяне настолько часто позволяли египтянам вводить себя в заблуждение, что в конце концов на самом высоком уровне приняли решение игнорировать любые тактические военные индикаторы предстоящего нападения, чтобы сконцентрироваться исключительно на политически обусловленных стратегических предпосылках как абсолютных индикаторах враждебных намерений (таких как альянс Египта и Сирии). Сталкиваясь с регулярными угрозами со стороны Аргентины, британцы проявляли еще большую беспечность, чем израильтяне. Они не разработали вообще никакой более или менее цельной системы индикаторов реального нападения. Они либо игнорировали проблему, пребывая в полной уверенности, что вторжение не может состояться в принципе, либо, в лучшем случае, позволяли сотрудникам МИДа самим определять разведывательные индикаторы, устраивающие МИД. Это был непростительный идеализм, хотя бы потому, что аргентинцы не читали сценарий МИДа даже с малой долей тех усердия и прилежания, с какими это делали заместители министра иностранных дел Великобритании. На основании сказанного можно обозначить главный разведывательный просчет, лежащий .в самой основе фолклендского конфликта: британский МИД никогда не пытался взглянуть на ситуацию глазами противника. Британцы не приложили ни малейших усилий к проведению разведывательной оценки угрозы Фолклендам с точки зрения Аргентины.
Любая подобная оценка высветила бы два решающих изменения в ситуации в 1982 году: во-первых, аргентинцы перестали надеяться на переговоры с Британией как на средство восстановления своего суверенитета над островами, во-вторых, Британия четко просигнализировала о своем намерении избавиться от Фолклендов (островитяне перестали быть полноценными британскими гражданами, а сторожевой корабль Королевского ВМФ был списан без замены). С аргентинской точки зрения это были совершенно недвусмысленные сигналы. При таком стечении обстоятельств любое нормальное правительство, имеющее территориальные притязания, попыталось бы добиться расположения островитян, вложило бы деньги, начало бы пропагандистское наступление и постепенно погасило бы подозрительность и упрямство келперов теми экономическими благами, которые благодаря более тесной интеграции потекли бы к ним с южноамериканского континента.
Хунта генерала Гальтиери, однако, не была нормальным правительством, как это особенно любил подчеркивать Форин-офис. Чтобы понять это, не нужно быть экспертом по Аргентине. Хунта была националистическим авторитарным режимом в стране с отчаянным экономическим положением и металась в поисках какого-нибудь способа отвлечь недовольных граждан от их внутренних проблем. В обстоятельствах 1982 года шанс группы политически безрассудных южноамериканских генералов добиться своих целей долгим, политически сложным и затратным путем практически равнялся нулю. Думать иначе означало бы не считаться с опытом и здравым смыслом.
