Британцы пользуются среди своих соседей репутацией лицемеров. Заслуженная или нет, она основана не только на их привычке говорить одно, а делать другое (в качестве примера можно привести страсть к морализаторству в массовых периодических изданиях), но и на откровенно нечестном умении делать из нужды добродетель. Так, если какая-либо идея кажется им неприемлемой, британцы либо отвергают ее как вовсе несуществующую, либо вкладывают в нее совершенно иной смысл, который как раз вписывается в рамки проводимой в данный момент политики.
Пример. В 1960-е годы, когда войска блока НАТО стояли на границе с Восточной Германией, потенциальным противником блока был СССР, державший в одной только этой стране 20 тысяч танков. В те времена считалось, что лучшей защитой от танка служит другой танк. Но танки — дорогое удовольствие, и НАТО серьезно уступал своему противнику по их количеству. Армии США и Германии ломали голову над тем, как пополнить свои танковые резервы, чтобы компенсировать свою тактическую слабость. Экономные британцы продемонстрировали выдающийся образец умственной эквилибристики, заявив, что сами испытывают нехватку вооружений, и ловко обойдя проблему танков рассуждением о том, что на самом деле ее не существует, так как их новая схема противотанковой обороны вообще не требует большого количества танков. Их тактическая доктрина, мол, специально рассчитана на применение малого количества танков, так что новые танки попросту не нужны, они, по сути, бесполезное бремя для оборонного бюджета, который и без того перегружен. Этот образчик двоемыслия тогда никого не обманул, однако он отлично иллюстрирует умственный процесс, который в глазах иностранцев выглядит в лучшем случае как самообман, в худшем — как лицемерие.
В науке существует название для феномена, когда люди игнорируют то, что не соответствует их взгляду на мир, либо делая вид, что этой вещи не существует, либо просто уходя от разговора. Психологи именуют это состояние «когнитивным диссонансом»; оно проявляется в раздражающем невнятном бормотании, содержащем не больше смысла, чем лепет ребенка, закрывшего уши ладонями и упорно твердящего: «Я не слушаю, я не хочу слушать, это неправда». В случае едва научившегося говорить малыша такой когнитивный диссонанс может забавлять или раздражать. Для разведки он может быть губительным. В 1982 году когнитивный диссонанс у британских государственных чиновников и членов правительства стал одной из главных причин Фолклендской войны. Британцы игнорировали многочисленные предупреждения разведки единственно потому, что те не отвечали их политическим желаниям и не соответствовали взглядам высокомерного британского МИДа. Британским военным пришлось дорого заплатить за просчеты Уайтхолла.
В основе Фолклендского конфликта лежала проблема принадлежности группы островов в далекой Южной Атлантике, открытых голландскими мореплавателями в 1600 году. В 1690 году капитан Джеймс Стронг присвоил проливу между двумя главными островами имя виконта Фолкленда и покинул этот крошечный архипелаг, расположенный в 400 милях к северо-востоку от южной оконечности южноамериканского континента.
Дело усложнилось тем, что первых поселенцев на Фолкленды доставил француз де Бугенвиль, в 1764 году построивший форт Порт-Луи на восточном острове. На первых порах архипелаг носил французское название lies Malouines, так как напоминал французам острова напротив города Сен-Мало. Год спустя, в 1765-м, на горизонте снова появились британцы. Не зная о присутствии французов на восточном острове, они высадились на западном, подняли флаг, объявили о присоединении территории к владениям короля Георга III и уплыли восвояси.
Год спустя на островах появились первые британские поселенцы, которые к своему удивлению обнаружили процветающее французское поселение Порт-Луи на Восточном Фолкленде. В тот период Франция и Испания были союзниками, и, поскольку весь район подпадал под испанскую юрисдикцию, в 1767 году острова перешли к Испании и стали именоваться Мальвинскими, а Порт-Луи был переименован в Пуэрто-Соледад. В течение трех лет испанцы изгнали британцев. Разразилась дипломати-чесная борьба, проводившаяся в хаосе, характерном для отношений между морскими державами в XVIII веке. Договор 1790 года окончательно закрепил за островами статус испанской колонии со столицей в Буэнос-Айресе, и бронзовая доска осталась единственным напоминанием о притязании британцев на Западный Фолкленд.
С утратой Испанской империей ее территорий в Латинской Америке острова были брошены на произвол судьбы и попали во владычество пиратов. В 1832 году военный корабль Соединенных Штатов «Лексингтон» очистил Пуэрто-Соледад от разбойников и в одностороннем порядке объявил город «свободным от любого правления». От чьего лица было сделано это громкое заявление, остается только гадать. Возникшую неразбериху уладил Королевский флот Великобритании, пославший на место событий хорошо вооруженный военный корабль, и в 1837 году острова были объявлены частью владений британской короны. Именно с этого момента острова стали именоваться Фолклендскими и 1 апреля 1982 года по-прежнему носили это название.
Аргентинцы, которые называют эти острова Мальвинскими, заявили на них свои права еще в начале XIX века, когда свергли испанское колониальное правление; британцы претендовали на острова на том основании, что они непрерывно осваивали их начиная с 1837 года и, самое главное, на том основании, что крошечное население островов состояло из британских подданных, которые хотели оставаться таковыми и имели на это право.
Любой, кто посещал Фолклендские острова, неизменно поражался их отдаленности и унылости. Как выразился один испанский священник в 1760-х годах: «Я прозябаю в этой жалкой глуши, вынося все страдания из любви к Господу». Его настроению созвучны слова одного лейтенанта Королевского военного флота Великобритании, написавшего: «Заявляю, что это самое отвратительное место, где мне когда-либо приходилось бывать».
Два столетия спустя, в начале 1980-х годов, другой офицер британских ВМС описал островитян (или келперов, как они сами себя называют) как «сборище спившихся, опустившихся, аморальных и ленивых отбросов... во всех слоях и за редкими исключениями». Это было резкое, но обоснованное суждение. К 1982 году на островах проживал своеобразный народ, безразличный ко всему на свете и выживавший исключительно за счет денег британских налогоплательщиков и экономической деятельности Falkland Islands Company, пользовавшейся на островах почти феодальными полномочиями. Один член парламента от Лейбористской партии охарактеризовал их жителей как «рабов компании». Это маленькое, эгоцентричное и неустойчивое общество имело лишь одну объединяющую черту: подавляющее большинство хотело оставаться под властью британской короны. С учетом провозглашенного ООН принципа самоопределения народов это желание служило серьезной помехой для вполне объяснимого нежелания британского МИДа, чтобы мнение 1800 отсталых островитян мешало поддержанию хороших дипломатических отношений с 250 миллионами жителей Южной Америки. К несчастью для МИДа, в силу вышеназванного принципа кел-перы располагали правом вето на любое решение министерства, которое не отвечало их узконациональным интересам.
В рамках общего процесса распада империи МИД рассматривал Фолкленды как мелкую, хотя и досадную административную проблему. Для аргентинцев Мальвины издавна были делом национальной чести, а британское владычество — унизительным пережитком колониального прошлого. Большинство стран — членов ООН были на стороне аргентинцев. Камнем преткновения для обеих сторон было упорное нежелание жителей Фолк-лендов признать географические реалии и их стремление оставаться гражданами Великобритании. Согласно статье 73 Устава ООН, гарантирующей право народов на самоопределение, они имели соответствующее право и были полны решимости отстаивать его. С учетом сомнительной внутренней политики, проводившейся многочисленными режимами в Аргентине после 1945 года, трудно осуждать их за такое предпочтение.
