Нет. Хотя все заинтересованные лица знали, что война с Японией лишь вопрос времени, каждое агентство собирало информацию своими силами: нет никаких свидетельств правительственного «заказа» на национальном уровне.

И снова нет. Внутри конкретных служб (военно-морская разведка занималась японским флотом, ФБР — японскими шпионами) планы и задачи, безусловно, существовали, но взаимодействия между ними не было, в результате чего задачи дублировались или, наоборот, оставались нерешенными.

Нет. Каждое агентство действовало без оглядки на коллег. Например, в 1941 году шефом отдела ФБР в Гонолулу был некто Роберт Шиверс, основной обязанностью которого было обеспечение безопасности: борьба со шпионами и подрывной деятельностью. Учитывая большое количество японцев, проживавших на Гавайях, ФБР подходило к этой задаче очень ответственно, несмотря на недоверие Гувера к агенту «Трициклет» и его составленной абвером анкете. В рамках проводимых мероприятий Шиверс осуществлял еженедельный обмен данными со своими коллегами на островах: коммандером Джо Рошфором из разведки флота и подполковником Джорджем Бикнеллом из армейской разведки. Шиверса особенно интересовала деятельность генерального консула Японии на Гавайях, и его очень обрадовало известие о том, что военно-морская разведка уже год прослушивает рабочий телефон консула. Так как прослушка официально находилась в компетенции ФБР, Шиверс решил установить и свои «жучки». К сожалению для него, телефонная компания немедленно уведомила инициатора этой меры, капитана Мэйфилда из разведки флота, о том, что другое федеральное агентство хочет вступить в игру. Обеспокоенный возможной утечкой информации и политическими последствиями в случае, если японцы обнаружат прослушку, 2 декабря 1941 года Мэйфилд решил умыть руки и приказал немедленно прекратить прослушивание переговоров консула. Однако Шиверсу об этом никто не сообщил, а он не нашел ничего лучше, чем также свернуть свою деятельность. Таким образом, в решающие дни перед нападением ни одно агентство не прослушивало переговоры японских дипломатов, и никто так и не понял, что прослушка прекращена вообще.

И опять нет. Отдельные службы и агентства копили массивы данных, совершенно не заботясь об общей картине, и передавали дозированную информацию (и то не всегда) своему начальству. Современные разведчики сказали бы, что у них отсутствовала «интегрированная база данных» по японцам.

И да и нет. Например, секретная переписка «Мэджик» была верно расценена как сигнал о приближающейся войне. Несмотря на то что местонахождение японского транспортного флота было проигнорировано или же неверно определено военно-морской разведкой, большая часть данных сомнений не вызвала. Проблема заключалась в том, что при верной оценке значения событий на их последствия должного внимания не обращалось. Нельзя также не учитывать и психологический фактор: глубокое презрение к азиатам-японцам, «не годившимся» на роль настоящего врага. Те, кто занимался истолкованием полученной разведывательной информации, начиная с самого президента, все как один недооценивали японцев — ив технологическом, и в военном отношении.

Нет, нет и еще раз нет — таким будет ответ на этот вопрос. И действительно, президенту и его администрации не была вовремя представлена ключевая, четырнадцатая часть шифровки японского министерства иностранных дел; никто в последнюю минуту не предупредил адмирала Киммела и гавайский гарнизон; отсутствовала связь между Гавайями и военно-морским министерством; незадачливый командир армейского гарнизона пребывал в полном неведении. Передача информации перед бомбежкой Перл-Харбора была не просто неудовлетворительной — она была ужасной. Глобальная интеграция материала, оценка и своевременная передача данных лицам, имеющим право на получение такой информации, отсутствовали напрочь.

Если и существует некий единый фактор, связывающий все провалы американской разведки в 1941 году, то это как раз та самая «глобальная интеграция». Сегодня аксиомой является то, что конкретный орган, ответственный за прогнозирование и постановку задач, должен координировать свои действия на государственном уровне, относясь к разведданным как к любому другому дефицитному ресурсу. Этот принцип легко декларировать, но крайне трудно претворить в жизнь. У каждого агентства есть монополия на свои секреты, и оно весьма неохотно делится ими со своими коллегами. Причин тому две: одна заслуживает похвалы, другая — порицания. Первая называется требованиями безопасности. Секретная информация, уходящая в другое агентство, не имеющее строжайших параметров доступа к ней, обычно рассматривается как возможность утраты контроля над ключевым ресурсом и, как следствие, над секретностью. Вторая причина не столь благородна, но понять ее также можно. Любое бюрократическое агентство, обладающее монополией на секретные сведения, гарантирует себе доступ в высшие политические круги и к прочим влиятельным лицам. В ходе постоянной подковерной битвы за политические преференции различные службы неохотно делятся своими преимуществами с конкурентами, стремясь, напротив, заполучить больше полномочий и финансовых средств.

Все это накладывает необычайную ответственность на политиков, так как они единственные из тех, кто обладает властью и контролем над национальными ресурсами, способны побудить разрозненные агентства к совместной работе. Даже если существует специальный координирующий орган (как Объединенный комитет разведслужб в Великобритании), всегда нужна личность, способная объединить общие усилия. В конечном счете политики должны обеспечить симбиоз гражданских служащих и военных.

В Вашингтоне в декабре 1941 года бросающимся в глаза недостатком было отсутствие верховного штаба по постановке и оценке задач разведки, который бы имел доступ ко всему массиву разведданных. В обстановке театра абсурда, когда Рузвельт получал информацию от флотской разведки по нечетным дням, а от армейской — по четным, он сам выступал в роли постановщика задач и координатора деятельности политической и военной разведки. Надо сказать, что делал президент эту работу из рук вон плохо, что неудивительно, учитывая огромный круг его обязанностей и недооценку Японии как таковой. Он не был и не мог бьггь специалистом по воинственному менталитету японцев, и к тому же не знал того, о чем его не информировали. Главы разведслужб США поставили его в нелепое положение, точно так же как их самих в нелепое положение поставили собственные подчиненные. Дело было в том, что и они, и нация в целом упорно недооценивали как возможности, так и намерения Японии как своего потенциального противника.

Какими бы ни были отговорки и какой бы катастрофической ни была цепочка провалов на всех уровнях, неумолимые факты говорят нам, что в распоряжении Соединенных Штатов было достаточно данных о готовящейся внезапной атаке японцев на Тихом океане и, возможно, в районе Перл-Харбора. Источников, оповещавших об этом, хватало. По причине того, что главе исполнительной власти страны вовремя не удалось создать государственную разведывательную организацию, способную контролировать вашингтонскую бюрократию, погибло свыше 2000 американских военнослужащих, а Америка оказалась вовлечена в войну.

Настала пора сказать, что в катастрофе Перл-Харбора были виновны президент и правительство Соединенных Штатов при непосредственном участии высших чиновников. Козлы отпущения Киммел и Шорт оказались такими же жертвами, как убитые и раненые 7 декабря. Не существовало никакого заговора по вовлечению США в войну, хотя Черчилль и выразил радость по поводу того, что Соединенные Штаты стали союзником Великобритании. (Точно так же, как ни странно, отреагировал и Адольф Гитлер, выразив удовлетворение от вступления Японии в войну. Именно эйфорией от этого можно объяснить его недооценку вступления в конфликт Америки, а также поспешное объявление ей войны. Получив новости о Перл-Харборе, фюрер пришел к своему старому товарищу по партии, Вальтеру Хевелю, и воскликнул: «Сейчас у нас есть союзник, который остается непобедимым на протяжении всей своей трехтысячелетней истории!»)