Окруженному подобными советниками Сталину не составляло труда систематически обманываться насчет германского вторжения. Когда Черчилль (имевший в распоряжении достоверные расшифровки «Энигмы», подтверждающие, что элитные дивизии СС находятся вовсе не на Балканах, а в районе Кракова) в апреле 1941 года принял решение лично уведомить Сталина, сославшись на «проверенного агента», Сталин, как говорят, черкнул на полях этого сообщения: «Очередная провокация англичан!» — и никак не отреагировал. Своевременное предупреждение Черчилля было, конечно же, не единственным. В наши дни, когда мы можем восстановить картину событий и проследить подготовку разведок разных стран к плану «Барбаросса», такая слепота Сталина поражает особенно ярко.
Уже 22 июля 1940 года (то есть до того, как Битва за Англию достигла своей кульминации) начальник штаба вермахта генерал Франц Гальдер отмечал, что нынешней целью Гитлера является «начало планирования наступления на Россию». Неделю спустя Йодль и Гитлер в своей беседе сошлись на том, что с Россией необходимо покончить; 9 августа 1940 года высшее командование вермахта издало директиву, вводящую в действие план «Отто» — наметки стратегии наступления на восток весной 1941 года. 8 сентября 1940 года новый генерал-квартирмейстер вермахта положил в сейф своего кабинета в Цоссене черновик приказа о вторжении в Россию. Нет никакого сомнения, что Сталин был осведомлен обо всех приготовлениях своих союзников.
1 июля 1940 года Черчилль передал Сталину записку с предупреждением о намерениях Гитлера. Хотя послание премьер-министра не базировалось на стопроцентных данных, сам он был не той фигурой, которой Сталин мог бы доверять. К тому же после Дюнкеркской операции[4] и постигших Британию трудностей время для послания было выбрано неудачно. Советский диктатор расценил его как неуклюжую попытку втянуть СССР в проигранную Англией войну, как очередную провокацию, затеянную ярым антикоммунистом Черчиллем. Более того, он передал записку германскому послу фон Шуленбургу как еще одно доказательство коварства Альбиона. Никому не удастся обвинить товарища Сталина в нарушении советско-германского пакта о ненападении, герр Гитлер!
Сигналы шли отовсюду. Агентурные сети в министерствах и ведомствах воюющих государств исправно поставляли в наркомат госбезопасности весьма надежные сведения. Например, Джон Кернкросс (позже известный как «пятый человек КГБ» в Великобритании), личный секретарь лорда Хэнки, министра, курировавшего деятельность разведки в правительстве Черчилля, передал Москве, по словам Олега Гордлевского, буквально «тонны документов» после своей вербовки в сентябре 1940 года.
Сведения из Британии подтверждались и другими источниками: шпионской сетью под руководством Хар-ро Шульце-Бойзена в люфтваффе, «Красной капеллой» Леопольда Треппера и советским агентом в германском посольстве в Варшаве Рудольфом фон Шелиха. Все эти тревожные донесения поступали на стол генерала Голикова в Москве. Все содержали одно ключевое утверждение: Гитлер и его генералы планируют вторжение в СССР весной 1941 года.
При всей своей наглядности, план «Барбаросса», как и любая другая военная операция, задуманная германским генштабом, имел и обманный сценарий. Дезинформационные меры, предпринятые вермахтом, впечатляют своим размахом, уступая лишь плану союзников «Боди-гард» во время подготовки дня «Д». Ключевыми пунктами этого сценария было создание видимости того, что, во-первых, Гитлер стремится на Балканы (где Муссолини завяз в войне против Греции и Албании) и, во-вторых, наступление немцев на Восток призвано укрепить англичан в мысли, что Германия свертывает операцию «Морской лев» — вторжение в Британию. Таким образом, массовая передислокация немецких войск в рамках плана «Барбаросса» была представлена как отвлекающий маневр.
Даже несмотря на то, что приказ германского генерального штаба о ложном сценарии для плана «Барбаросса» заканчивался пессимистичными словами: «Чем выше будет концентрация наших войск на восточном направлении, тем сложнее будет маскировать наши планы... Поэтому принимаются предложения и пожелания от нижестоящих чинов», в общем и целом сценарий сработал, хотя Москва и получала многочисленные (и верные) предупреждения о нем. Но Сталин оставался глух и слеп, не желая признавать очевидное. Сколько бы сигналов ему ни посылалось, он хотел верить лишь тем из них, которые подтверждали его видение сложившейся ситуации — все, что не соответствовало ему, клеймилось как провокация или дезинформация. Даже если некоторые сообщения говорили о планах немцев в мельчайших подробностях, Сталин верил лишь тому, чему хотел верить. В начале июня 1941 года посол Германии в СССР, неизменно дружелюбный граф фон Шуленбург, встретился с новым главой советского наркомата иностранных дел: «Я собираюсь сообщить вам то, чего еще не знала история дипломатии... Главная государственная тайна Германии состоит в том, что Гитлер принял решение напасть на Советский Союз 22 июня». Негодующая реакция Сталина на заседании Политбюро была предсказуемой: «Что ж, дезинформация уже достигла уровня послов!»
В распоряжение Москвы поступило такое колоссальное количество секретных сведений, что кажется непостижимым, как план «Барбаросса» захватил СССР врасплох. Однако именно это и произошло. Сталин проигнорировал даже донесения Рихарда Зорге, своего лучшего агента в Японии, что заставило этого безукоризненно точного и добросовестного советского шпиона в отчаянии воскликнуть: «Москва не верит мне!» Сталин пропустил мимо ушей и сообщение Зорге от 19 мая 1941 года о том, что 150 германских дивизий сосредоточиваются на восточной границе рейха. Вместо этого диктатор презрительно назвал Зорге «дрянью, неплохо устроившейся на теплом местечке в Японии».
Кроме того, Сталин сквозь пальцы смотрел на перемещение танковых и воздушных дивизий вермахта в Польшу, не обратил внимания на заявление Гитлера своему союзнику, югославскому князю Павлу Карагеор-гиевичу о том, что он планирует вторгнуться в СССР в середине июня, на копию первого варианта плана «Барбаросса», добытую одним из агентов, на массовую переброску грузов из Германии на Восток, на заказ германским генштабом тысяч карт Прибалтики и западных районов Советского Союза, на немецких перебежчиков, указавших точное местонахождение целей и объектов бомбежек, и, наконец, на четкие инструкции фон Шу-ленбургу 9 июня 1941 года, в которых тому предписывалось «сжечь все документы» и готовиться к отъезду из Москвы. В общем, тревожные сигналы поступали из всех возможных источников.
Некоторые из таких сигналов были достаточно оригинальны. «Случай с пьяным профессором» является, пожалуй, наиболее примечательным и выглядит скорее как эпизод из фильма, нежели реальная история. На дипломатическом приеме 15 мая профессор Карл Бёмер, глава отдела, отвечавшего за сношения с иностранными СМИ в ведомстве доктора Геббельса, будучи навеселе, заявил изумленным дипломатам и журналистам, что «вскоре оставит свой пост, так как после вторжения в Россию 22 июня его назначат гауляйтером Крыма». Так как за Бёмером водилась слава гуляки и крайне невоздержанного на язык человека, пьяную похвальбу высокого нацистского чина следовало рассматривать всерьез, особенно после того как Бёмер был уволен со своей должности и арестован гестаповцами.
Другой, более серьезный эпизод, произошел в конце апреля в Берлине на прощальной вечеринке первого секретаря американского посольства. Секретарь Паттерсон познакомил своего советского коллегу с майором люфтваффе, который, будучи гораздо более трезв, чем Бёмер, поведал своему новому знакомому, что его эскадрилью только что тайно перебросили из Северной Африки в район польского города Лодзь. «Я знаю, что такое не следует раскрывать,— добавил военный,— но я бы очень не хотел, чтобы между нашими странами начался конфликт». Пораженный дипломат передал суть беседы в Москву, где это, конечно же, сочли «очередной провокацией».
