— Узнаете?
Потом она сыграла один за другим два гимна и, не удержавшись, подсказала:
— Мезомед!
— Наверное, кто-то из молодых, — предположил старый философ.
Циана резко отложила гитару — Мезомед жил на два века позже, примерно во втором веке до новой эры!
— Эх, я вся исполнена божества! — поднялась она в блаженном раскаянии. — Энтеос! Так вы говорите, когда напьетесь? Вы хорошо устроились, у вас за все ответственность несет кто-то другой. Да здравствует Дионисий! Пракси, отведи меня куда-нибудь выспаться! Да, неплохо бы и душ принять…
Ваятель не знал, что такое душ, но повел ее в свой дом. Циана повисла у него на руке, продолжая извергать поток малопонятных, а потому и в самом деле звучавших для него как божественное откровение слов:
— Это твой дом? Да, заработки у вас неважные, но это и понятно, художник в классовом обществе… Ну да ладно, на хлеб и вино хватает, а остальное пусть тебя не волнует, мой дорогой! Ты гений, можешь в этом не сомневаться! Одна моя подруга, она другим музам поклоняется, я же посвятила себя Клио, музе Истории, ты ведь слыхал о ней, верно? Так вот, скажу я тебе, моя подруга изучает искусствоведение и страшно влюблена в тебя. Боже, говорит, Праксителю я готова руки целовать, если бы…
— Богиня, я… — ваятель замирал от страха, ведя ее в свою спальню, а она бесстыдно хохотнула ему в самое ухо:
— А чем тебе доказать, что я гетера?
— Это ты мне докажешь, мне! — гаркнул кто-то у них за спиной.
В солнечном мареве стоял посреди двора начальник городской стражи, на этот раз в сопровождении четверых воинов в тяжелых доспехах.
— A-а, монсиньор! — обрадовалась ему пьяная Циана, в сознании которой окончательно перемешались века и эпохи. — Ну как, позволила тебе твоя кирия… Пракси, так у вас называют своих жен?
— Ты арестована! — взревел, словно смертельно раненный, начальник.
— Костакис, ты не можешь арестовать богиню! — сказал Пракситель.
— А, так, значит, это ты тот самый Костакис, которого все боятся! — рассмеялась Циана, ткнув его пальчиком в толстое брюхо. — Костакис, я превращу тебя в свинью! Или во что-нибудь другое. Однако я великодушна и предоставляю тебе самому сделать выбор.
Бравый начальник стражи не должен бояться богов. А Костакис к тому же был тайным безбожником.
— Иди за мной!
— В чем же согрешила наша подруга? — вмешался с философским спокойствием старый геометр.
— Подстрекала против государственного строя, говорила, что рабы равны остальным гражданам и так далее. Кроме того, богохульствовала и… Вообще, я располагаю всеми сведениями, причем обо всем!
Ваятель и философ сокрушенно переглянулись: значит, их друг занимается не только писанием трагедий?!
Однако в интересах исторической правды надо сказать, что Костакис не раз использовал этот способ, чтобы запугать какую-нибудь неуступчивую гетеру и заставить ее работать на государство. А так как гетеры были обычно из освобожденных рабынь, то и обвинения в богохульстве, в подстрекательстве против сильных мира сего не были лишены основания. Еще сто лет назад великая Аспасия жестоко поплатилась за свободомыслие — ей были предъявлены обвинения в тех же грехах. Вот почему в данном случае нельзя было категорически утверждать, что именно писатель оклеветал их гостью. Но, к сожалению, подобная двусмысленность характерна для большинства исторических фактов.
Циана, естественно, не испугалась. Помимо приемов дзюдо, она располагала и другими средствами защиты: в одном из потайных карманчиков хитона у нее было спрятано сильнодействующее успокоительное средство в аэрозольном флаконе, которым запросто можно уложить наповал начальника со всей его стражей. Однако Циана решила: «Если история окрестила меня Фриной — ведь это я позировала для Афродиты Книдской! — пусть меня арестуют. Значит, мне суждено предстать перед судом ареопага. Пусть адвокат разденет меня донага перед всеми, чтобы доказать, что красота не может быть богохульственной и порочной, она создана богами, прекрасное — это добро, а добро — прекрасно. Старцы в ареопаге не смогут не согласиться с ним…»
— Радуйтесь! — весело воскликнула она. — Давай, Костакис, веди меня в ареопаг!
Это привело начальника стражи в бόльшее замешательство, нежели угроза превратить его в свинью. И он приказал страже:
— Уведите ее! — но сам не сдвинулся с места.
— Костакис, неужели обвинение столь тяжело? — спросил его философ, почувствовав, что начальник не случайно отстал от своего отряда, когда стража с обнаженными мечами увела необыкновенную гетеру.
— К тому же она налог не уплатила! — озабоченно вздохнул страж закона.
— Если все дело в налоге, я заплачу.
— Но ведь она богохульствовала! Раз я говорю, значит, у меня есть доказательства. А вы не исполнили свой гражданский долг… — осторожно опробовал Костакис тот метод, который обычно действовал безотказно.
— Архонту докладывал?
— Нет.
— Садись с нами, выпьем вина! — подтолкнул его к беседке философ. — Коринфское, холодное. Ваятель, пошли рабов за свежей водой, пока мы побеседуем тут с достойным слугой народа…
Циана продолжала веселиться, предвкушая историческое шоу в ареопаге, а измученные жарой воины в жестяных доспехах еще больше забавляли ее.
— А ну-ка уберите свои железки! — сказала она им, как только они вышли на улицу. — Разве вы не знаете, что сказал один ваш мудрец: поднявший меч, от меча погибнет!.. Черт бы побрал это вино! Да, этот мудрец был не ваш, но, как бы там ни было, уберите от греха подальше, а то еще кто-нибудь споткнется… Да не убегу я, не бойтесь! Я ведь сама хочу в ареопаг, чтобы оставить с носом вашего кривоногого начальника.
Воины с готовностью убрали в ножны мечи, потому что эта гетера — такой красивой они еще не водили к своему начальнику! — все равно не сможет убежать. А если она и в самом деле богиня и захочет превратить их в свиней, то и мечи ей не помешают. Неожиданно массивное ожерелье на шейке гетеры тихонько зажужжало, а потом она проговорила несколько слов на непонятном стражникам языке.
Циана подняла глаза к небу. Подняли головы и четверо воинов, и тут же застыли в своих раскаленных доспехах: прямо на них спускалась ослепительно сверкавшая в молочной синеве неба машина.
— Не бойтесь, мальчики! — сказала им Циана, потому что они готовы были разбежаться в стороны или пасть ниц.
Машина остановилась в воздухе — примерно в метре от растрескавшейся под палящим зноем земли Эллады. В центре машины открылось круглое окошко. Будто сам Адонис, весенний любовник Афродиты, выглянул из него — таким гладким, красивым и юным оказалось лицо мужчины, протянувшего руку:
— Поднимайся!
— Но почему же, я прошу тебя… — возразила арестованная.
— Приказ Института!
И Циана приняла протянутую ей руку, которая энергично втащила ее в машину. Окошко закрылось, и машина мгновенно унеслась в сторону Олимпа, слившись в небе с самим солнцем.
— Вы почему прекращаете командировку, когда я еще ничего не успела узнать? — возмущенно крикнула Циана, бухнувшись во второе пилотское кресло.
— Кажется, тебе еще многое прекратят, — сказал Александр, опускаясь рядом с нею. — Возможно, тебе вообще придется уйти с кафедры древней истории. Искусствоведы в тебе усомнились. Ты совершила грубое вмешательство в развитие Эллады. Эх, глупая девчонка, сколько же ты успела натворить за такое короткое время!
— Но я ничего не сделала!
— Ладно-ладно, не первый день знакомы!
— Но что такого я могла натворить в одиночку? История упряма, она лучше нас с тобой знает свое дело… — сказала с грустью в голосе Циана. — После меня появится гетера по имени Фрина… а если и не появится, история ее выдумает. Она вдохновит великого скульптора во-время праздника Посейдона… Ох, как мне хотелось его дождаться! Там Фрина разденется донага и будет купаться на глазах у всего города. Заметь: вероятно, это будет первый стриптиз в Европе! И Пракситель найдет в себе силы, чтобы изваять ее обнаженной. А потом прекрасную Фрину будут судить, но, слава Олимпу, красота всегда надевала узду на мудрость, и старцы в ареопаге ее оправдают… Ух, дорогой, я так устала, как-нибудь в другой раз я тебе все расскажу!
