— Держите его в изоляции до возвращения полковника Шатрова из Одессы. Теперь слово за чекистами.

В самое короткое время Шатров и Гойда установили, что Петр Михайлович Кашуба вполне реальная фигура. Родился и вырос на одном из островов, в гирле Дуная. В юности рыбачил. Был матросом, браконьером, садовником, контрабандистом, шинкарствовал. Много пил. Женился поздно. Дома бывал редко. Больше бродяжил по Дунаю. Несколько лет пропадал где-то в южной Румынии: говорят, работал на виноградных плантациях короля Михая-отца. Вернулся на Дунай перед самой войной, пожил немного в Ангоре и нанялся в монастырь виноградарем. Пользовался особым покровительством игуменьи Филадельфии. Пить не бросил, но пил втихую, в своем монастырском чулане.

В городе на Степной улице живет его отставная жена Марфа Кашуба. Утверждают, что она ненавидит мужа, пренебрегшего ею.

Уехал в Закарпатье якобы ненадолго. Наведет порядок в запущенных виноградниках монастыря над Каменицей и вернется на Дунай.

Говорят, уехал с рекомендательным письмом игуменьи Филадельфии.

Кто подменил Кашубу? Добровольно он согласился на это? Или же убит, чтобы «Говерло» воспользовался подлинным именем?

На все эти вопросы Шатров и Гойда пока не получили ответа. Им не удалось узнать, где бывал Кашуба в последние дни перед отъездом, с кем встречался.

Многое могли бы они выяснить в монастыре, но Шатров не счел возможным еще раз прибегать к услугам монахинь. Розыски пропавшего виноградаря должны быть тайными…

На легкой одновесельной лодке Гойда подплыл к дому № 5, стоящему на берегу окраинной протоки, на Степной улице. Бросив суденышко у домашнего причала, он поднялся по старой догнивающей лестнице на крутой откос и очутился перед невысоким ивовым плетнем.

— Эй, люди добрые, отзовитесь! — закричал он.

На крылечко свежепобеленной мазанки вышла высокая, располневшая хозяйка, Марфа Кашуба. Руки у нее темные, натруженные, но лицо, сбереженное временем, почти без морщин, чистое, смуглое. Брови широкие, густые, а под ними — не замутненные долгой жизнью, свежей синевы глаза. Снизка старинных, червонного камня бус обхватывает не дряблую, крепко посаженную шею.

— Кто тут? Что надо? — сердито окликнула Марфа.

— Из Одессы я, бабуся. Поручено мне проведать вас и передать посылку.

— Какая такая посылка? Ошибся адресом. Поворачивай, плыви дальше!

— Не ошибся. Попал в точку. Степная улица, дом №5?

— Верно. Фамилия какая тебе нужна?

— Сейчас скажу… Разрешите войти?

— Входи, чего уж.

Гойда откинул ивовую, на веревочных петлях калитку, вошел во двор, снял фуражку.

— Добрый день! Проездом я, из Одессы. Петр Михайлович Кашуба дома? Письмо ему и деньги передали. Шестьсот целковых!

— Смотри-ка! Откуда ему такой бешеный косяк привалил? От Господа Бога или от самого нечистого?

Гойда засмеялся.

— В аду и раю денег нет, бабуся. Там без них обходятся. — Он достал из кармана письмо, протянул его Марфе. — Вот, читайте, будь ласка. Тут сказано, от кого деньги и за что.

Марфа скрестила на груди руки, презрительно поджала губы.

— Мы грамоте не обучены. Ни к чему это нам. Читай сам!

— Могу… Адрес отправителя: Одесса, Красноармейская, восемь, Качалай. И вот что тут написано: «Уважаемый Петро Михайлович! Извиняйте, что не сдержал свое слово и не выслал в июле, как обещал, должок: туговато было с наличными. А теперь получил гонорар и рассчитываюсь с вами. Сообщаю также, что все ваши лозы принялись. Ни одна не запаршивела трудовиком, как было в прошлом году. Помните, что лозы, зараженные трутовиком, не лечат, а сжигают на корню. Спасибо за труды и за науку. Всего вам наикращего. Будете в Одессе — заходите…» Ясно теперь, бабуся? Приглашайте своего дидугана. Пусть забирает гроши.

— Нету его. Был, да сплыл.

— Не понимаю.

— Уехал.

— Так чего ж вы мне сразу не сказали? Куда уехал?

— А кто же его знает! Ищи ветра в поле.

— Не знаете, где ваш собственный муж?

— Был когда-то мужем… В монастырь иди, к длиннохвостой Филадельфии, она все знает о своем садовнике.

— Зачем же мне в монастырь идти, когда Кашуба здесь живет.

— Нету его здесь. И не будет. Вот так. Бывай здоров.

Марфа махнула рукой, повернулась, пошла в дом.

— Постойте!

— Ну?

— А вы не можете получить письмо и эти шестьсот рублей?

— Не мои же деньги, голова!

— А вы передадите их Кашубе.

— Не путем говоришь. Отнеси Филадельфии эти деньги, она их любит. Ради них и в монастырь пошла.

— Не понесу. Не родственница же она Петру Кашубе.

— Иди себе, иди!

Гойда не мог уйти, не выяснив главного.

— Что же мне делать? Как найти вашего мужа? Бабуся, а друзья у вашего Петра были?

— Кто с таким дружить станет?

— Не может же человек без друга обойтись.

— Один-разъединственный дружок у него, такой же забулдыга. С контрабандой когда-то в Одессу шастали.

— Это кто же?

— Друг дружки стоят. На обоих клейма негде ставить, а кобенятся, благородных да честных корчат из себя, один другого стыдятся. Тайком они схлестываются.

— Тайком? Это почему?

— А чтобы люди не знали про их пьянку. Сойдутся на островке, покуролесят два-три дня, набезобразничают — и прыскают в разные стороны как ни в чем не бывало.

— Вот так дидуган… А кто же он такой, дружок Петра?

— Сысой Уваров. Бакенщик с Тополиного острова.

Гойда сейчас же мысленно повторил. «Тополиный. Бакенщик. Сысой Уваров».

В своем устье Дунай расщепляется на судоходные рукава, каналы, образует обширные мертвые заводи озера, протоки, дремучие плавни. Тут, на территории восьмого дунайского государства, вблизи от Черного моря разбросаны сотни больших и малых, и с именами и безыменных, лесистых и голых, плавучих и неподвижных, обжитых и необитаемых островов.

Остров Тополиный небольшой: метров двести в длину, сто — в ширину. Зарос тальником, вербами. Берега резиново-упругие, покрыты толщей наносного ила. Приметен он среди других тремя тополями. К небу рвутся они, переплетаясь могучими ветвями. Тени их темной тучей лежат на воде.

У подножия тополей-близнецов приткнулся домик бакенщика Сысоя Уварова. Стены сделаны из камыша, обмазаны глиной. Крыша тоже камышовая. Невдалеке бревенчатый причал с лодкой.

Напротив Тополиного, на другом берегу рукава, темнеет необитаемый островок, заросший кустарником. Здесь и нашли себе пристанище Гойда и его товарищи по оперативной группе. День и ночь, часто меняясь, они наблюдали.

Сысой Уваров утренней и вечерней зарей объезжал на лодке свое бакенное хозяйство, потом ловил рыбу, собирал валежник, ездил в город за продуктами, копался в огороде, стряпал на печурке под открытым небом обед и ужин, подолгу сидел на причале, дымя трубкой, и вглядывался в дунайскую дорогу.

Ни детей, ни жены у Сысоя Уварова нет. Одинок.

В первый же день наблюдения Гойде стало ясно, что Сысой Уваров на острове не один. В Ангоре он купил буханку хлеба, брус масла, пачку сахару, сигареты, свечи, две бутылки водки. На другой день опять была куплена буханка хлеба, сало, колбаса, водка и несколько пачек сигарет. А вечером, когда Сысой Уваров сидел на берегу Дуная, сумерничая, в домике его на короткое время вспыхнул свет; кто-то, видимо, закуривал.

Ночью человек, скрывавшийся в домике, вышел из убежища и минут десять просидел на крылечке. Крупная стриженая голова. Заросшее худое лицо.

Гойда узнал скрывающегося человека. Это был настоящий Кашуба.

А спустя несколько дней небольшой пароход «Бреге» спускался с верховьев Дуная. На траверзе Тополиного судно замедлило ход. С острова сейчас же ответили вспышкой ручного фонарика. Спустя некоторое время с парохода в дунайскую воду упали какие-то громоздкие предметы.

Груз утонул, не оставив на поверхности буя.

Как только пароход скрылся, бакенщик сел в лодку, выгреб на фарватер Дуная, прошел над тем местом, где была затоплена «посылка».