Сравним дуккху со страданием в иудео-христианстианской традиции. Во-первых, в этой традиции страдание трактуется как наказание за грехи (в христианстве — первородный грех: злоупотребление свободой, дарованной Богом), одновременно считаясь своеобразным испытанием прочности веры (история бедного Иова). И наказание и испытание ниспосылаются Им с определенной целью — чтобы люди могли искупить свои грехи. В буддизме отношение к страданию иное. Даже если дуккха как сугубо отрицательный опыт и является возмездием за какие-то проступки в прошлом или настоящем существовании, то само возмездие осуществляется не богом, а безличным механизмом кармы. Дуккха — в смысле общего положения вещей (включающая и приятный опыт) — это сигнал «изнутри», информирующий человека о том, что он все еще находится в тисках сансары.

Во-вторых, иудео-христианская традиция связывает страдания рода человеческого с происками зла, воплощенного в образе сатаны, прельщающего людей чувственностью и гордыней. Поэтому страдание — это еще и борьба добра со злом, битва Бога и сатаны за души человеков. «Здесь дьявол борется с Богом и поле битвы — сердца людей» (Достоевский). В этом смысле страдание очищает и возвышает верующего — человек, который не страдал сам, считается неспособным сочувствовать страданиям других, а значит, неспособным к подлинной христианской любви. Культ страданий в христианстве связан с важнейшим догматом искупления — своими страданиями и своей мученической смертью Христос искупил грехи человеков. Символ христианства — распятие — это навечно застывшая гримаса страдания Богочеловека, знаменующая победу над страданиями (ср. изображения Будды с неизменной полуулыбкой на устах).

Если дуккха считается в буддизме неизбежным опытом всех живых существ, то каково ее отношение к достижению нирваны? В признании физического страдания путем к спасению христианство сближается скорее с джайнизмом (можно сравнить самоистязания средневековых монахов в подражание Христу и в надежде на вознесение и практику самоумерщвления джайнских аскетов). Вспомнив, как скептически относился Будда к самоистязаниям джайнов, мы можем предположить, как он мог отнестись к мученической смерти Спасителя. Чистое страдание («смертию смерть поправ»), без позитивного, приятного опыта — не может привести к устранению страданий. Ведь страдание — лишь следствие, поэтому борьба с ним бессмысленна, нужно направить свои усилия на устранение его причины — жажды. желания. В связи с этим я не могу согласиться с мнением В.К.Шохина, который пишет: «Учение о страдании, которое вводится в само бытие мира и структуру индивида, делает весьма сомнительной возможность освобождения от него, даже через «благородный восьмеричный путь»: болезнь, не отделенная от самой природы организма, терапии поддаваться не может. Учение о «группах привязанности», замещающих индивидуальное «я», делает эту терапию и бессмысленной, потому что отсутствует сам пациент» («Первые философы Индии» 1997: 188.). Будду не интересует «бытие мира», отдельное от структуры индивида. Если под «структурой индивида» имеется виду учение о пяти скандхах, то необходимо иметь в виду, что такая структура не представляла собой ничего эссенциального (наподобие кристаллической решетки). Речь может идти лишь о разных функциях (модусах функционирования психики), которые сами по себе нейтральны по отношению к дуккхе. Дуккхой их делает лишь определенная психологическая установка индивида (их отождествление с «я», «эго»). Если бы дуккха вводилась в структуру индивида, от нее нельзя было бы избавиться, отождествление дуккхи со скандхами касается нашего взгляда на вещи, а не самого состояния вещей. А этот взгляд, правильно осмысленный и использованный, может стать необходимым элементом стратегии освобождения. По словам Стивена Коллинза, дуккха — это «гомеопатическая терапия сансарной жизни, диагноз которой «неудовлетворительность», «затянувшаяся инициация, длящаяся до наступления нирваны» (Collins S. Selfless Person: Imagery and Thought in Theravada Buddhism. C. 192). Без закабаления невозможно освобождение, без сансары, а стало быть и без дуккхи, — нирвана.

«А в чем, монахи, благородная истина о конце дуккхи? Это полное устранение жажды и полное прекращение жажды, отказ от нее, отречение от ее, освобождение от ее, отпускание ее».

Именно эта истина свидетельствует о религиозном характере буддизма. Что дает нам основания так думать? Известно, что все религии обещают своим последователям избавление от самых мучительных состояний, свойственных человеческому существованию, облегчение страданий и преодоление конечности бытия. В этом отношении буддизм не составляет никакого исключения. Буддийские представления о конечном «освобождении» тоже достаточно радикально отличаются от христианской и мусульманской идей спасения. Буддизм не признает благодати, а в деле спасения придает сознательным усилиям человека гораздо больший вес, чем какой-либо помощи извне (это касается прежде всего раннего буддизма и тхеравады).

«Ибо сам человек совершает зло, и сам оскверняет себя. Не совершает зла он тоже сам, и сам очищает себя. Чистота и скверна связаны с самим собой. Одному другого не очистить. В небе нет пути, нет отшельника вне нас. Люди находят радость в иллюзиях, татхагаты» [Татхагата — один из эпитетов Будды — В.Л.] свободны от иллюзий» («Дхаммапала» 165, 254).

Как можно заметить, важность собственных усилий отвечает и самой стратегии понимания духкхи: раз духкха есть механизм, запущенный самим человеком, то кто же, если не сам он, может прекратить действие этого механизма?

Верующие разных исповеданий стремятся обрести душевное равновесие в идее бессмертия души, но для буддизма и других индийских религий бессмертная душа — отнюдь не благо, а наоборот — величайшее зло, поскольку бессмертие ассоциируется с сансарой — бесконечными перевоплощениями, которым душа подвержена в течение всего времени существования мира. Бессмертие души в буддизме трактуется как свидетельство приверженности «крайности» этернализма — веры в вечное существование атмана (души).

Поэтому нирвана для буддистов — это не какое-либо состояние бессмертной души, например, блаженство в одном из божественных миров, в котором душа, в порядке кармического вознаграждения, может пребывать, пока не исчерпаются ее заслуги. Нирвана не имеет меры в этом мире, ибо ее нельзя описать в привычных человеку понятиях. Единственное, что о ней можно сказать, — это то, что она радикально преобразует весь человеческий опыт, поэтому, оставаясь в пределах сансары, никто не может знать, что ждет его за ее порогом. К сходству трактовки нирваны и высшего состояния в упанишадах, т.е. к апофатической традиции в религии, мы еще вернемся, а пока обратимся к четвертой арийской истине, которая указывает нам путь к этой высшей цели буддийского учения.

«А в чем, монахи, благородная истина о пути, ведущем к уничтожению страдания» ? «Этот благой восьмеричный путь таков: правильные взгляды, правильные намерения, правильная речь, правильные действия, правильный образ жизни, правильные усилия, правильное осознавание и правильное сосредоточение».

Буддхагхоша делит перечисленные практики на три основные категории: шила (добродетели): слово, действие, образ жизни; самадхи (сосредоточение): усилие, осознавание и концентрация; и паннья/праджня, или мудрость (взгляды, намерения).

Остановимся на каждой из ступеней этого пути. Правильные взгляды (диттхи) — это знание четырех благородных истин; правильное намерение — отказ от мирских удовольствий, от ненависти и от насилия; правильная речь — воздержание от лжи, сквернословия, грубости, скабрезности и глупости; правильное действие — воздержание от воровства, убийства, недолжного поведения вообще; правильный образ жизни — праведное поведение в соответствии с пятью моральными принципами: не убий, не укради, не прелюбодействуй, не лги, не опьяняй себя; правильное усилие, правильное самообладание и правильную концентрацию мы рассмотрим в связи с проблемами буддийской медитации.