Аверкин, ожидая ответа, сопя натягивал пальто. Натянул с трудом и уселся одетым в кресло.

— Проявляю, — хмуро ответил Вячеслав и замолчал, так как этот разговор он хотел провести наедине с прокурором области.

— Может, удостоите чести поделиться, почему?

— Длинная история, Николай Николаевич, а вы спешите на бюро.

— Давайте, давайте, — посмотрел тот на настольные часы, — у меня еще двадцать пять минут. Послушаю, тем более, что там, куда я иду, меня могут спросить.

Вершинина как обухом по голове стукнули. Внезапная догадка осенила его: «Ну конечно же — Лубенчиков. Его работа. Я сунул нос в его дела, а он скорее по своим каналам. Теперь получилась серьезная закавыка, кажется, и шеф не в восторге от моей инициативы».

В нем начало подниматься глухое раздражение. Едва сдерживая его, он сказал:

— Я действительно проявляю интерес к заводу и имею все основания так поступать.

— Здорово! — удивился Аверкин. — И какие же, поделитесь пожалуйста? Или это секрет?

— Какой теперь секрет. Вы знакомы с директором завода Кулешовым?

— С Игорем Арсеньевичем? Знаком, давно знаком. Дельный руководитель, но, кажется, с излишним самомнением.

— Возможно, но я сейчас говорю не о личных его качествах, а об обстановке, сложившейся на заводе.

— Что же там за обстановка?

— Завод на протяжении почти двух лет не выполняет план, коллектив лихорадит.

— Допустим, — уже с большим вниманием заметил Аверкин. — Краем уха я слышал о положении на заводе, о невыполнении им плана, но какое отношение к нему имеете вы? Есть вышестоящие организации, пусть и выясняют причины.

— Весь вопрос в том, какие это причины, вернее, главные из них, а они, на мой взгляд, таковы, что требуют нашего вмешательства. Вышестоящим организациям разобраться в них тяжеловато. Нужен специалист нашего профиля.

Вячеслав с вызовом поглядел на прокурора, готовясь выслушать новые возражения, однако тот молчал. Он явно ждал дальнейших объяснений.

— На Кулешова в последние годы сыпятся анонимные жалобы клеветнического характера. Игоря Арсеньевича в них обливают грязью, оскорбляют, пишут явную ложь. Все жалобы проверяются многочисленными комиссиями. Сигналы не подтверждаются, следует новая жалоба, приезжает новая комиссия, все начинается сначала. Таким образом, создается нервозная, тяжелая обстановка — директор и управленческий аппарат отвлекаются от работы, что приводит к постоянным срывам выполнения плана. Это достойно нашего внимания. Тут затронуты интересы не только Кулешова.

Аверкин с интересом посмотрел на Вершинина, помолчал, явно раздумывая над чем-то, а потом спросил:

— Значит, вы поставили перед собой цель разыскать лиц, пишущих анонимные письма?

Вершинин кивнул.

— Хорошо, Вы их найдете. Дальше?

— Если они окажутся клеветниками, вытащим их на белый свет, покажем окружающим. Судя по характеру анонимок, о которых мне рассказал сам директор, скорее всего они написаны людьми озлобленными, нечистоплотными, возможно, желающими отвлечь внимание от своих темных делишек.

— И все? Установим, покажем, а дальше?

— Дальше сами обстоятельства подскажут, как нам поступить — главное найти.

— Стоит ли заниматься старшему следователю такой мелочью, — вмешался внимательно прислушивающийся к разговору Бакулев. — Тем более что тут требуется заявление потерпевшего, а такая фигура, как Кулешов, вряд ли захочет связываться с судом и следствием.

— Ошибаетесь, — возразил Вершинин. — Именно с такой просьбой и обратился ко мне Кулешов, причем сначала устно, а потом оформил ее письменно.

— У вас есть его собственноручное заявление? — удивился Бакулев.

— Заявление лежит в моем кабинете, но я бы настаивал на своем мнении, даже при его отсутствии. Клевета-то здесь затрагивает интересы не только Кулешова, но и государственные интересы, и мы можем вмешаться без всякого заявления. Здесь именно такой случай.

— Смотрите-ка, Кулешов обратился к нам с официальным заявлением, — удивился Аверкин, пропустив мимо ушей последние слова Вершинина. — Серьезное решение для руководителя.

— Он попросил меня через жену навестить его в больнице и рассказал всю историю об анонимках, а потом прислал официальное заявление.

— Что с ним случилось?

— Инфаркт миокарда. Второй за последний год.

Вячеслав замолчал и внимательно взглянул в лицо прокурора, пытаясь уловить одобрение или осуждение. Молчание затянулось. Бакулев заметно нервничал, боясь, что сорвутся его планы в отношении Вершинина. Наконец Аверкин стряхнул с себя оцепенение.

— Помню, приятель был у меня — фронтовик, ногу на фронте потерял, — начал он, словно разговаривая сам с собой, — чудесной души человек, но вот поди ж ты — писать на него стали. Сначала писали, будто он на двух ногах, а документы подделал и получает большую пенсию. Пришлось ему костылять по начальству; показывать культю. Потом стали писать, что ногу он потерял по пьяному делу — попал под трамвай, проверяли — оказалось самое настоящее фронтовое ранение. Друг мой возмущался до глубины души, но в суд не обратился — махнул рукой. А Кулешов пошел по другому пути. Это, конечно, его право. Пишет, хоть кто у них склонность имеет к сочинительству?

— Умалчивает. Говорит — один раз ошибся, теперь боюсь. Пусть, мол, следствие объективно разберется.

— Ладно, молодые люди, поговорим позже, — сказал Аверкин и, надев шапку, направился к выходу.

— Николай Николаевич, а приказ как? — растерялся Бакулев. — Как решать с Вершининым?

— Оставьте, пусть полежит у меня до вечера.

— Зря ты вылез со своим директором, — буркнул Бакулев, выходя из кабинета вслед за прокурором. — Моли бога, чтобы твоя затея лопнула, а то сам первый и наплачешься.

— Странное дело, — засмеялся Вершинин. — Меня все стращают, как маленького, а что здесь страшного? Найти анонимщика, я найду, доказать его вину, понимаю, будет трудновато, но это интересно, и польза в случае успеха огромная.

Бакулев недовольно фыркнул:

— Ну тебя, Дон Кихот. Куда интересней и пользы побольше расследовать хозяйственное дело, да еще в бригаде Салганника. Весь белый свет объездишь.

Вершинин по пути заглянул к Салганнику. Бумаг у того прибавилось втрое. Везде, где только хватало глаз, лежали книги нарядов, квитанций и накладных. В кабинете, кроме запаренного Гриши, корпели над документами два пожилых ревизора.

— Привет начальству, — заорал Гриша. — Союз на вечные времена?

— Погоди с союзом. Думаешь, сварганили с Бакулевым приказ без моего согласия, и все? Шеф сам решит.

Салганник прыснул:

— Обижаешься, Славка, а напрасно. Ты пойми — ну кого еще из ребят я могу попросить. Фокина? Он молод для таких дел. Карташова? Митька по сей день в командировке. Остаешься ты — гроза расхитителей и… анонимщиков.

— Хватит тебе рассказывать сказки.

Гриша сразу посерьезнел:

— Давай, Слава, без шуток. Ты мне очень нужен.

— Я всем нужен, я такой, — гордо надул щеки Вершинин и выскочил от Салганника, оставив того в неведении.

«Действительно, я здорово отвлекаюсь от убийства Шестакова, — рассуждал Вершинин, зайдя к себе в кабинет. — Шеф тысячу раз прав, упрекая меня, какая-то несобранность напала, рассеянность. Сам себя не узнаю. Да и Кулешов со своим заявлением мешает сосредоточиться».

Он уселся поплотней, открыл материалы дела и стал намечать первоочередные вопросы для проверки. Их оказалось много. Часа через полтора к нему в кабинет вошла секретарь следственного отдела и положила на стол заключение криминалистического эксперта по идентификации найденного на вокзале клочка удостоверения. В распоряжение экспертов Вершинин еще раньше предоставил образцы всех служебных удостоверений, используемых на фабриках и заводах города, которые собрал ему дотошный инспектор уголовного розыска Пантелеев. Эксперты в своем заключении утверждали, что служебные удостоверения, аналогичные тому, кусок которого был обнаружен на перроне вокзала, употребляются на компрессорном заводе и заводе сельскохозяйственных машин.