— Какому Андрюшке? — поднял брови Медонис.

— Сыну, — сказал Арсеньев. — Пойдёмте. Время бежит.

Они миновали ещё несколько кают.

— Здесь можно спуститься в третий класс. — Старший лейтенант показал на квадратное отверстие в палубе.

Но спуститься не удалось: в нижнем коридоре ещё высоко стояла вода.

Антон Адамович посветил туда фонарём. Знакомые места… Там он пробирался вчера с аквалангом. Деревянный хлам, мешавший ему двигаться в воде, кое-где преградил палубу. Выступили холмики песка. Вот свастика на стене, выцарапанная ножом…

— Досадно, — с сожалением протянул он, — но что поделаешь! Моряки говорят: выше клотика не полезешь. А как вы считаете, товарищ Арсеньев, скоро ли вам удастся осушить третий класс?

— Боюсь предсказывать, — вздохнул Арсеньев. — Мы недавно остановили половину насосов. Остальными поддерживаем прежний уровень. В труднодоступных отсеках идёт подчистка. Кое-где ставим новые заплаты, чиним старые пластыри. Скучная, но необходимая работа. Без неё корабль не подымешь. Откачку скоро возобновим, — добавил он, снова посмотрев на часы. — Ну, а в третьем классе часа через три, думаю, можно будет гулять так же, как здесь.

— Хулиганство несовместимо со званием советского офицера. Вижу, вы это хорошо понимаете. Но не все пропало. Я готов пойти вам навстречу, мы все забудем: ничего не было, никто ничего не знает. Но все это при одном условии… Что вы скажете?

Антон Адамович, развалившись в хозяйском кресле, говорил медленно и наставительно.

На брезентовой раскладушке устроился Арсеньев. Он сидел, опустив голову, тяжело задумавшись. «Нет, какой уж капитан, если память отшибло! — размышлял он. — С такими способностями ты опасный человек на морском флоте. Можешь такое натворить, что министру не расхлебать…» Он посмотрел на карту Студёного моря, висевшую над койкой, и вздохнул.

Слова Медониса коснулись лишь краешка сознания.

Как только из воды стали выходить нижние этажи, каюта Арсеньева потеряла свой прежний вид. На полу появились следы грязных ног, бумажки с цифрами и чертежами в беспорядке валялись на столе. На постели, едва прикрытой одеялом, лежал толстый справочник в серой обложке. Теперь сюда часто заглядывали моряки, и каюта смахивала на диспетчерскую. Чуть попахивало отработанным газом. Трескотня мотопомп стала тише: большинство насосов перенесены в нижние помещения.

Антон Адамович сделал паузу и испытующе посмотрел на Арсеньева.

Тот молчал и приглаживал бровь. Все, что говорил Медонис, теперь он слушал с нарастающим раздражением.

— Кстати, почему корабль так накренился на правую сторону? — Антон Адамович вопросительно кивнул на самодельный кренометр, вырезанный из куска меди. — Сидеть неудобно.

Арсеньев тоже машинально повернулся к прибору.

«Да, ещё крен, откуда он возник?» Он вспомнил: как только в кормовых отсеках снова заработали мотопомпы, стрелка показала пять градусов, потом восемь, и крен продолжал увеличиваться.

Арсеньев стал прикидывать; приподнялся, взял со стола логарифмическую линейку.

— Я жду вашего ответа! — напомнил Медонис.

— Согласен, — глухо отозвался Арсеньев. — Виновен, но заслуживаю снисхождения, — попытался он пошутить.

«Черт возьми, отчего же все-таки этот крен? Расчёты правильны».

Он отложил линейку.

— Превосходно, — оживился Антон Адамович, — сразу видно делового человека. Так вот, вы должны задержать подъем лайнера ровно на сутки.

— Что, что?! — Арсеньев вздрогнул и резко вскинул голову. — Задержать подъем корабля? Вы шутите!

— Я никогда не шучу, — отчеканил Медонис.

— Да зачем? — не веря своим ушам, переспросил Арсеньев.

— Я заключил пари. Если «Меркурий» будет поднят сегодня, я проиграю, — нагло ухмыльнулся Медонис. — На карту поставлена честь.

— Абсурд! Я не могу. Вы не подумали о моей чести. — Арсеньев все ещё не принимал всерьёз предложение Медониса. — Я согласен заплатить вам за весь ущерб.

— Вы играете в прятки, дорогой друг. Я прямо от вас иду к товарищу Фитилёву, — раздельно выговорил Медонис. — Попытку обесчестить мою жену вы думаете оплатить деньгами? — Он встал и шагнул к двери. — Вам поздно заботиться о своей чести.

В каюту вошло, казалось, что-то страшное.

— Мне это без смерти смерть! — крикнул Арсеньев. На его виске судорожно забилась тонкая жилка.

В дверь постучали. Вошёл матрос Евсюков. Его скуластое лицо с крупными веснушками сияло.

— Товарищ старший лейтенант, — торопливо заговорил он, не замечая напряжённости в каюте. — Разрешите доложить?

— Докладывайте, — не сразу отозвался Арсеньев, подавляя нервную дрожь в руках и ногах.

— В машине почти сухо, товарищ старший лейтенант, — взволнованно и не совсем складно продолжал матрос, — и мы с Бортниковым заметили, что из топливной цистерны номер шесть вытекает мазут. У корабля крен на правый борт, вот он и вытекает. Мы с Бортниковым рассудили: ежели во всех цистернах правого борта осталось топливо, а левые пустые, крен беспременно должон быть.

Матрос, не мигая, выжидательно смотрел на Арсеньева.

Арсеньев молчал, собирая все свои духовные силы, вытер платком лицо.

«Что говорит Евсюков?.. Да, где-то там, в машине, мазут. В топливных танках правого борта три тысячи тонн мазута. Ах, вот оно что: если откачать мазут, крена не будет!»

— Правильно, — подняв заблестевшие глаза, сказал он и неожиданно обнял матроса. — Правильно, Евсюков! Молодцы, ребята, спасибо! Мазут откачаем, не будет крена. Я-то, я-то каков, недодумался!

— Разрешите идти, товарищ старший лейтенант? — спросил оторопевший матрос.

— Иди, Евсюков. Молодцы!

Дверь за матросом закрылась. Наступила пауза.

— Вот вам удобный случай, — сказал Медонис, в упор смотря на Арсеньева. — Прежде всего не следует торопиться с докладом начальству.

«Помогай сам себе, тогда всякий тебе поможет» — вот принцип любви к ближнему! Сейчас, сволочь, ты встанешь на колени!" — торжествующе решил он.

— Продолжать откачивать воду опасно: крен увеличится, и может произойти несчастье, — вслух думал Арсеньев.

«Я пытался обесчестить его жену… — снова зажглось, заполыхало в мозгу. — Не может быть этого!» Арсеньев застыл в напряжённом ожидании: что будет дальше.

Антон Адамович взял со стола фотографию, повертел в руках.

— Кто эта особа, ваша дочь? — спросил он небрежно.

— Поставьте на место, — холодно сказал Арсеньев.

Медонис, взглянув на старшего лейтенанта, проворно поставил карточку.

Арсеньев смотрел на Медониса с открытой ненавистью. Взгляды их встретились. Медонис отвёл глаза и сказал:

— Не пугайтесь крена — это не помеха, а одно другому помогает. Если крен увеличится, командир прекратит откачку. И тогда я выиграю пари. Вы ничем не рискуете. Не бойтесь, будьте сильным. Великий Ницше утверждает: «Все слабые и все неудачники должны погибнуть. Таково первое положение нашей любви к людям. И мы должны в этом им помочь».

— Я все хотел спросить вас, зачем вы вчера пригласили меня к себе?

— Хотел просить отложить подъем корабля. Теперь я требую!

В каюте было прохладно, но Арсеньеву казалось, что он проходит экватор: рубашка прилипла к телу.

— Я вижу, вы согласны? — вкрадчиво спросил Медонис. — Так и есть. До свиданья. — И он вышел из каюты.

Зачем ему нужна задержка подъёма корабля? На одни сутки? Если бы Арсеньев мог предположить, допустим, диверсию, он действовал бы по-другому. И тому, что произошло у Мильды, он тоже нашёл бы иное объяснение. Но из-за кучи железного лома кто же станет огород городить, какая уж тут диверсия? Чепуха! Но почему такая настойчивость?

Чем больше он размышлял над этим, тем меньше понимал.