Когда они с вызывающим видом восседали в своих «седлах», пять псов – черные, без единого волоска другого цвета, словно их вытащили из лужи туши, – лежали, лениво растянувшись у стены и прикрыв до щелочек глаза, словно в полудреме. К Шоуси, жившему с ними в одном проулке, братья Сунь и их псы питали явную нелюбовь. Оставалось только гадать, когда и где он провинился перед этими десятью злыми духами. Всякий раз, когда он заставал их верхом на стене, а псов лежащими под ней, ничего хорошего ждать не приходилось. Он всегда улыбался немым, но это не помогало, и свора черных псов все равно летела к нему пятеркой стрел. Набрасывались они, чтобы попугать, и ни разу не укусили, но он испытывал при этом такой ужас, что при одном воспоминании кидало в дрожь.
Можно направиться на юг и добраться до дома Фань Саня по главной улице. Но это значит, что придется идти мимо церкви, а там в это время перед воротами под покрытым колючками и испускающим терпкий запах цветущим желтодревесником наверняка сидит на корточках этот рослый здоровяк пастор Мюррей, рыжеволосый и голубоглазый, и доит свою старую козу, ту самую, у которой борода с тремя завитками. Большими красными ручищами, покрытыми редкими и мягкими золотистыми волосами, он тискает ее набухшие красные соски, и белое до голубизны молоко звонкими струйками бьет в тронутый ржавчиной эмалированный таз. Вокруг пастора с козой с жужжанием роятся красноголовые зеленые мухи. Терпкий запах желтодревесника вкупе с козьим духом и тем, чем несет от Мюррея, – это жуткое зловоние, которое разносится в залитом солнцем воздухе и отравляет пол-улицы. А самое противное, добивал себя Шоуси, когда этот невыносимо провонявший пастор поднимает голову из-за козьего зада и бросает на тебя рассеянный взгляд, хотя на лице у него в этот момент светится доброжелательная и сострадательная улыбка. Но в улыбке губы пастора подергиваются и обнажаются белые лошадиные зубы. При этом его толстые грязные пальцы осеняют мохнатую грудь крестным знамением – аминь! Каждый раз у Шоуси все внутри переворачивается, душу охватывают необъяснимые чувства; он поджимает хвост, как пес, и спешит убраться прочь.
Собак возле дома немых он избегал, потому что боялся, а Мюррея с его козой – потому что противно. Еще более противно потому, что его жена, Шангуань Лу, испытывает какие-то особо теплые чувства к этому рыжему дьяволу, она его преданная последовательница, он для нее – божество.
После этих мучительных раздумий Шоуси решил все же отправиться за Фань Санем, следуя на северо-восток, хотя его очень тянуло к вышке и глазеющим внизу зевакам. В деревне всё спокойно, если не считать Сыма Тина, который там, наверху, смахивал на дрессированную обезьяну. Страх перед японцами исчез, осталось лишь восхищение матерью: умеет же оценивать ситуацию!
Для отпора пятерке злых псов он запасся парой кирпичей. С улицы донесся пронзительный крик мула, где-то мать звала детей.
Приблизившись к двору Суней, он с облегчением увидел, что на стене никого нет и вокруг всё тихо: ни немых, оседлавших проемы, ни кур на гребне стены, ни дремлющих под ней собак. Стена и так невысока, с проема вообще весь двор виден как на ладони. Там шла настоящая бойня. Жертвами в этой бойне были одинокие, но гордые куры семьи Сунь, а устроила ее сама старуха Сунь, женщина весьма умелая. Про нее говаривали, что в молодости она ловко ходила по крышам и перепрыгивала через стены, промышляла в округе грабежами да и замуж за печника Суня вышла, лишь когда ею всерьез заинтересовался закон. Во дворе, на гладкой, отливающей белизной земле уже валялось семь куриных тушек, и следы крови вокруг обозначали места предсмертных трепыханий. Еще одна курица с перерезанным горлом выпала из рук тетушки Сунь, стукнулась о землю, но, забив крыльями, вскочила на ноги и забегала кругами. Пятеро немых, голые по пояс, сидели на корточках под карнизом и тупо переводили взгляды с бегающей кругами курицы на бабку с ножом в руках. Выражение их лиц, движения были поразительно одинаковыми, даже глаза двигались как по команде. Репутация тетушки Сунь в деревне была известная, а сейчас на дворе орудовала сухонькая, сморщенная старушка. Но лицо, стать и движения еще сохранили следы прошлого, и можно было представить, какой молодицей она была. Пятерка псов сидела, сбившись вместе и подняв головы с такой безбрежной таинственностью и отрешенностью в глазах, что можно было лишь гадать, что у них на уме.
Происходящее во дворе Суней завораживало, как хорошая театральная пьеса. Зрелище это приковало к себе взгляд Шоуси и заставило его остановиться, забыть обо всех переживаниях, а самое главное – о поручении матери. Опершись на стену, этот низкорослый сорокадвухлетний мужичок полностью отрешился от всего, поглощенный открывшимся перед ним действом, и тут по нему мягко, как вода, острым, как ветер, лезвием драгоценного меча скользнул и чуть не снес полмакушки ледяной взгляд тетушки Сунь. Немые и собаки тоже повернули головы в его сторону. Глаза немых аж сверкали от злобного возбуждения.
Собаки, наклонив головы, обнажили белые клыки и приглушенно зарычали. Шерсть на загривках встала дыбом. Словно пять стрел в натянутой тетиве, они могли в любой момент рвануться вперед. «Пора убираться подобру-поздорову», – подумал Шоуси и в ту же минуту услышал величественное покашливание тетушки. Головы немых, которые, казалось, разбухли от возбуждения, вдруг расстроенно опустились, а псы покорно растянулись на земле, выставив перед собой передние лапы.
– Что поделывает твоя матушка, уважаемый племянник Шангуань? – донесся до него спокойный голос.
Он не сразу и сообразил, что ответить: столько хотелось всего сказать, но он не мог вымолвить ни слова и, густо покраснев, лишь бормотал, как схваченный за руку воришка.
Тетушка усмехнулась. Ухватив большого петуха с красно-черным хвостом, она легонько поглаживала его блестящее шелковистое оперение. Петух беспокойно покрикивал, а она выщипывала из хвоста мягкие перья и бросала в мешок из рогоза. Петух ожесточенно вырывался и рыл когтями землю.
– У вас в семье девочки в ножной волан играть умеют? – спросила она. – Лучше всего играть в волан из перьев с живого петуха. Эх, вспомнишь, как бывало…
Глянув на Шоуси, она оборвала фразу и погрузилась в воспоминания. Глаза ее вроде бы уставились в стену, а вроде бы глядели сквозь нее. Шоуси смотрел, не моргая и боясь даже вздохнуть. Наконец тетушка Сунь обмякла, словно сдувшийся шарик, блеск в глазах погас, и взгляд стал мягким и печальным. Она наступила петуху на ноги, левой рукой ухватила за основание крыльев, а большим и указательным пальцами правой сдавила шею. Петуху уже было не дернуться, и он перестал трепыхаться. Она принялась выщипывать плотно растущие тонкие перышки на шее, пока не показалась голая кожа. Согнув средний палец, щелкнула петуху по горлу. Потом достала небольшой сверкающий кинжал в форме ивового листа, неуловимое движение – и из надреза на горле птицы сначала забила, а потом закапала черная кровь…
Держа в руке истекающего кровью петуха, тетушка неторопливо поднялась. Оглянулась по сторонам, словно что-то ища. Прищурилась от яркого солнечного света. У Шоуси все поплыло перед глазами. В воздухе висел удушливый запах софоры.
– Пошел ты! – Это был голос тетушки Сунь. Черный петух кувырнулся в воздухе и тяжело шлепнулся посреди двора.
Шоуси протяжно вздохнул и медленно снял руки со стены. Он вдруг вспомнил, что надо идти за Фань Санем, чтобы тот помог черной ослице, и уже собрался было двинуться дальше, но петух вдруг забил крыльями и каким-то чудом встал на ноги. От одного вида выщипанного хвоста и безобразно торчащей гузки Шоуси охватила паника. Из перерезанной шеи текла кровь, гребешок – когда-то красный, а теперь иссиня-белый – свесился набок. Но петух изо всех сил старался поднять голову. Старался что было мочи! Голова то поднималась, то падала, безвольно болтаясь. После нескольких попыток ему таки удалось поднять ее, но она качалась из стороны в сторону. Петух опустился на землю, в клюве и в ране на шее пузырилась кровь. Золотистыми звездочками блестели глаза. Немного обеспокоенная тетушка Сунь вытерла руки о траву. Казалось, она что-то жевала, хотя на самом деле во рту у нее ничего не было. Вдруг она смачно сплюнула и крикнула собакам:
