Трое мужчин во дворе – ее муж Шангуань Фулу, сын Шангуань Шоуси, а также оставшийся у них ветеринар Фань Сань (он гордо держал стеклянный флакончик с зеленоватой маслянистой жидкостью) – стояли так же, как и до ее ухода. К ним присоединился рыжий пастор Мюррей. В просторном китайском халате из черного сукна, с тяжелым бронзовым распятием на груди, он стоял у окна Шангуань Лу и, задрав голову к солнцу, на чистом дунбэйском диалекте, на каком говорят в Гаоми, громко читал молитву:

– Всевышний Господь наш Иисус Христос! Господи Боже, благослови и сохрани верного раба Твоего и друзей моих в этот час страданий и бедствий, коснись святой рукой Твоей глав наших, даруй нам силу и мужество, да родят младенцев жены их, да дадут козы много молока, да принесут куры много яиц, да ослепит пелена мрака глаза лихих людей, да не вылетят пули их, да занесут их не туда кони их, да сгинут они в болотах и топях… Господи, ниспошли всевозможные наказания на главу мою, дозволь принять беды и страдания всякой живой души…

Остальные стояли, молча и торжественно внимая молитве. По выражению лиц было видно, что они тронуты до глубины души.

Подошедшая тетушка Сунь с холодной усмешкой отпихнула Мюррея в сторону. Пастор пошатнулся, удивленно уставившись на нее, завершил свою пространную Молитву торопливым «Аминь!» и осенил себя крестным знамением.

Отливающие серебром волосы тетушки Сунь были гладко зачесаны, собраны на затылке в плотный, ровный пучок и закреплены блестящей серебряной шпилькой, а по бокам заколоты палочками из полыни. Она была в белой накрахмаленной кофте с косыми полами, под одной из боковых застежек, почти под мышкой, виднелся белый носовой платок. Черные штаны, подвязанные ремешками чуть выше лодыжек, туфли с белой подошвой, бирюзовым верхом и вышитыми на нем черными цветами.

От нее веяло свежестью и ароматом гледичии19. Выступающие скулы, нос с горбинкой, тонкая линия губ, глубоко посаженные глаза, излучающие мягкий свет. Вся она была словно не от мира сего и составляла резкий контраст с мощной и неуклюжей Шангуань Люй.

Взяв из рук Фань Саня флакончик с зеленой жидкостью, урожденная Люй подошла к тетушке Сунь и негромко спросила:

– Тут вот, почтенная тетушка, у Фань Саня снадобье для вспоможения при родах, не хочешь ли его использовать?

– Послушай, Шангуань! – От вежливого взгляда явно недовольной тетушки Сунь повеяло холодком, потом она обвела глазами стоявших во дворе мужчин. – Ты меня пригласила роды принимать или Фань Саня?

– Не сердись, почтенная! Как говорится, тот, кто при смерти, ищет врача, где только может; у кого молоко в груди, та и мать, – смиренно проговорила Люй, хотя было видно, что дается ей это с трудом. – Конечно тебя. Кабы был другой выход, разве я осмелилась бы потревожить тебя!

– Так ты не станешь больше говорить, что я у тебя курицу украла? – как бы мимоходом бросила тетушка Сунь и продолжала: – Ежели хочешь, чтобы я роды принимала, пусть никто больше не суется!

– Как скажешь.

Тетушка Сунь сняла обернутую вокруг пояса полоску красной материи и привязала к ставню. Затем легкой походкой направилась в комнату, но, дойдя до двери, обернулась к урожденной Люй:

– Следуй за мной, Шангуань.

Фань Сань подбежал к окну, схватил оставленный Шангуань Люй зеленый флакончик, запихнул в сумку и, даже не попрощавшись с отцом и сыном, вылетел за ворота.

– Аминь! – произнес пастор Мюррей, перекрестился и дружески кивнул Шангуаням.

В комнате громко вскрикнула тетушка Сунь и послышались хриплые вопли роженицы. Шангуань Шоуси закрыл уши руками и осел на землю. Его отец заходил по двору кругами, держа руки за спиной. Ступал он торопливо, низко опустив голову, будто искал потерянное.

Пастор Мюррей устремил взгляд в полную облаков небесную синеву и снова принялся негромко читать молитву.

Из пристройки вышел, пошатываясь, новорожденный муленок с еще не просохшей, лоснящейся шкуркой. Под непрестанные вопли Шангуань Лу вслед за ним показалась и его ослабевшая мать. Прижав уши, спрятав хвост между ног и опасливо косясь в сторону людей, она еле доковыляла до корыта с водой под гранатовым деревом. Но никто не обратил на нее внимания. Шангуань Шоуси рыдал, закрыв уши руками. Шангуань Фулу вышагивал круг за кругом. Пастор Мюррей молился с закрытыми глазами. Черная ослица опустила морду в воду и начала с хлюпаньем пить. Напившись, медленно подковыляла туда, где стебли гаоляна20 подпирали заготовленный впрок арахис, и принялась ощипывать их.

Запустив руку в родовые пути, тетушка Сунь высвободила другую ножку ребенка. Роженица вскрикнула и потеряла сознание. Тетушка вдула ей в ноздри щепотку какого-то желтого порошка, потом взялась обеими руками за маленькие ножки и стала спокойно ждать. Шангуань Лу застонала и очнулась. Она несколько раз чихнула и резко дернулась всем телом, вся выгнулась, а потом тяжело рухнула обратно. Тут тетушка Сунь и вытащила ребенка. Плоская и вытянутая головка отделилась от тела матери со звонким хлопком, с каким вылетает из орудия снаряд. Белую кофту тетушки Сунь забрызгало кровью.

На руках у нее лежал синюшный младенец – девочка.

Ударив себя в грудь, Шангуань Люй затряслась в беззвучных горьких рыданиях.

– Не реви! – рыкнула на нее тетушка Сунь. – Там, в животе, еще один!

Живот роженицы сотрясался в страшных конвульсиях, хлынула кровь, и вместе с кровью, как рыбка, выскользнул ребенок с мягкими рыжими волосками на голове.

Глянув на него и заметив между ног крохотную штучку, похожую на гусеницу шелкопряда, урожденная Люй шлепнулась перед каном на колени.

– Жалость какая, и этот неживой, – с расстановкой произнесла тетушка Сунь.

У Люй все поплыло перед глазами, и она стукнулась лбом о край кана. Опершись на него, она с трудом поднялась и, глянув на посеревшую, как пыль, невестку, с горестным стоном вышла из дома.

Во дворе висела пелена смерти. Ее сын застыл на коленях, уткнувшись окровавленным обрубком шеи в землю, вокруг маленькими извилистыми ручейками растекалась кровь, а перед телом стояла его голова с застывшим выражением страха на лице. Муж лежал, уткнувшись зубами в плитки дорожки. Одна рука под животом, другая вытянута вперед. Из зияющей на затылке раны – длинной и широкой – на дорожку выплеснулось что-то бело-красное. Пастор Мюррей, стоя на коленях и обхватив грудь руками, безостановочно бубнил что-то на непонятном языке. Два больших жеребца под седлами щипали стебли гаоляна, что подпирали запасы арахиса, а ослиха с муленком жались в углу двора. Муленок спрятал голову между ног матери, и лишь его голенький хвостик ходил змейкой туда-сюда. Один из японцев в форме цвета хаки вытирал платком меч, другой рубанул мечом по стеблям гаоляна, и вся тысяча цзиней21 арахиса, заготовленного семьей Шангуань еще в прошлом году, чтобы выгодно продать этим летом, с шелестом рассыпалась по земле. Жеребцы склонили головы и стали с хрустом уминать орешки, весело помахивая роскошными хвостами.

И тут земля ушла из-под ног Шангуань Люй. Она хотела рвануться вперед – спасать сына и мужа, но рухнула навзничь всем своим грузным телом, как обрушившаяся стена.

Обойдя тело Люй, тетушка Сунь уверенным шагом направилась к воротам. Японец с широко посаженными глазами и клочковатыми бровями – тот, что протирал меч, – отбросил платок и встал у нее на пути. Подняв сверкающий меч, он нацелил его ей в грудь и выкрикнул что-то непонятное, но явно оскорбительное. Тетушка спокойно смотрела на него, чуть ли не с издевательской улыбочкой на лице. Она отступила на шаг, но японец тут же шагнул вперед. Она отступила еще на пару шагов, но солдат не отставал. Сверкающее острие меча так же было направлено ей в грудь. Уступи такому цунь22, так отхватит и целый чи23, и тетушка Сунь, подняв руку, отвела меч в сторону, а потом в воздух взлетела ее маленькая ножка и до невозможности изящным движением ударила японца по руке. Меч упал на землю. Тетушка подалась всем телом вперед и закатила солдату оплеуху. Тот взвыл и схватился за лицо. К ней бросился другой японец. Он взмахнул мечом, целясь тетушке в голову, но она легко увернулась, железной хваткой вцепилась ему в запястье и тряхнула так, что и он выронил меч. Получил он и затрещину. Удар казался несильным, но физиономия у него тут же распухла.