Глядя на взволнованное лицо летчика, он подумал о тех, кто выстоял вопреки всем смертям в сорок первом, и был уверен, что с такими, как Савельев, они выстоят и в сорок втором.

— Теперь ты коммунист, — по-отечески строго проговорил Выдрыч, — и спрос с тебя намного больше. Поздравляю. — И комиссар крепко пожал руку Савельеву.

Наш аэродром открыт всем ветрам. Утюжат его горячие, как из духовки, суховеи калмыцких степей. Постороннему человеку он может показаться ничем не примечательным, а нам этот серый лоскуток земли очень дорог. Мы привыкли к нему, как к родному дому, прикипели к этой невзрачной полоске поля душой и сердцем. Каждый раз, спрыгнув с полуторки, спешим к своим сиротливо стоящим «илам», таким грозным и стремительным в полете, а сейчас беспомощным и сиротливым в подковообразных капонирах.

Стоянки еще плотно окутаны туманом, и лишь на востоке едва заметной линией тянется светлая проталина, а на аэродроме уже началась жизнь.

Покатилась из конца в конец стоянок звонкая речь техников и механиков, началось опробование моторов. Раскалывая громовыми раскатами дымчатое марево, загудели двигатели. Авиаспециалисты встают раньше нас, они знают цену секундам. Многие из них, не успев расчехлить самолеты, спешат как можно быстрее подкатить баллоны со сжатым воздухом, чтобы подзарядить самолетную систему, опробовать пушки и пулеметы, дозаправить самолеты горючим, маслом и водой, всем необходимым перед вылетом.

Механик Иван Голубев с нетерпением ждет Хитали у самолета, открыв кабину и расправив лямки парашюта. Много раз он выпускал самолет в воздух, вкладывая в подготовку умение и старание, и всегда переживал, все ли им сделано. И если Хитали, возвращаясь с боевого задания, говорил, что мотор почему-то «барахлит», механик работал всю ночь, но непременно находил причину и своевременно устранял неисправность.

Да и Хитали тоже каждый раз ждет с большим нетерпением встречи со своим «ильюшиным».

Первым выскочив из полуторки, он мчится на стоянку, где, прячась в тумане, стоит прикрытый ветками его «ильюшин».

С каким-то необъяснимым чувством радости торопится Хитали к своему самолету. Тропинка ведет сквозь заросли камыша мимо тихой речки. Теплыми летними днями здесь пахнет водорослями, но стоит разыграться ветру, как над аэродромом поднимается серое облако пыли. Оно закроет солнце, забросает сверху желтым налетом песка крылья самолетов, разметает по сторонам принесенные для маскировки свежие ветки ивняка, и мы не узнаем своих крылатых друзей.

В готовности «ильюшина» к вылету Хитали не сомневается, но убедиться в этом считает нелишним. Нет, он не ошибся. Все в порядке.

Через четверть часа Хитали уже был на КП. Он вошел в землянку, сбросил с головы потертый кожаный шлемофон, достал пачку «пушек», высек из зажигалки огонь и закурил. Комдив вместе с комполка уткнулись в карту. На столе чадит «катюша», бросая белый отблеск на бревенчатый потолок. В землянке собрались летчики двух полков. Значит, предстоит серьезное боевое задание.

Все молчали, ожидая, когда позовут к столу, где обсуждался предстоящий боевой вылет и рождался замысел атаки. О том, что его самолет не планируется на боевое задание, Захару сообщил техник. Для Хитали это было большим ударом. Он даже изменился в лице. Боевые вылеты были его страстью, его единственной радостью. И вдруг… не планируется… Не спуская глаз с комдива, Захар ждал удобного момента, чтобы выяснить, почему его обошли.

Наконец комдив поднял голову от карты, обвел глазами присутствующих, и, остановив взгляд на Хитали, спросил:

— Чем недоволен, сын Кавказа?

— Почему меня не планируют на боевое задание? — блеснул глазами Захар.

В землянке воцарилась тишина, в теплых волнах: нагретого лампой воздуха почувствовалось напряжение. Полковник не спешил с ответом. Всматриваясь в юное лицо летчика, по-детски упрямое и нетерпеливое, комдив невольно вспомнил ту осень сорок первого, когда этот самый юнец, что стоял сейчас перед ним, не вернулся с боевого задания, и он с болью в сердце подписал извещение на имя Соломона Хиталишвили о том, что его сын погиб смертью храбрых в боях за Родину.

Глаза его, потеплели, теперь это были глаза отца, строгого и любящего.

— Не заводись, Захар, — ответил мягко комдив. — Возьми себя в руки. Никто не станет держать тебя на земле.

Воздух над аэродромом во время восхода солнца становится легким и горячим. После запуска моторов он еще долго вибрирует и тонко поет, как камертон.

Хитали выруливает первым. Ему поручено вести группу и нанести удар по аэродрому противника.

Взлетели, берем курс на Элисту. Сзади нас ярко светит солнце, а навстречу в голубовато-фиолетовой мути плывет раскинувшаяся на несколько сот километров серая, однообразная степь.

Пролетаем места, где ни днем, ни ночью не затихают боевые действия. Где-то здесь находится аэродром противника, на котором сосредоточены вражеские самолеты, но его еще нужно найти. В сознании возникают тревожные вопросы: выйдем ли точно на цель? Сумеем ли избежать встречи с истребителями врага? Как активны будут вражеские зенитки? Ведь пройти сквозь зенитный заслон не так просто.

Мчимся над самой землей. Кто из летчиков не любит пройтись с ветерком над степью? Взрывов в кабине не слышно, но Хитали отчетливо представляет себе, что творится внизу, на этой побуревшей от копоти земле.

Те летчики, которым приходилось штурмовать вражеские аэродромы, знают, как они надежно прикрывались зенитными батареями. Захар понимал это лучше, чем кто-либо. Он хорошо помнил полет на аэродром в Полтаве.

Чуть тронув рычажок приемника, Хитали настроился на прием. Сквозь писк и треск донесся незнакомый чужой голос. Возможно, противник работает на этой волне?

День выдался ясный, безоблачный. Солнце щедро бросает лучи на приборную доску. Еще немного — и наступит та решительная минута, ради которой мы проделали этот рискованный полет. Где же этот аэродром Элиста, на котором, по словам командира дивизии, около пятидесяти немецких самолетов?

После первого поворотного пункта совсем прижались к земле. Под крылом замелькали ослепительно сверкающие на солнце солончаки. Ведущий продолжает идти курсом на запад, и хотя на приборе скорость осталась прежней, создается впечатление, что она возрастает. Земля, будто лента транспортера, все стремительнее мчится навстречу.

Ориентироваться на предельно малой высоте сложно. Однако Хитали успевает различить узкую дорогу идущую на Элисту, опознать отдельные сопки, лощины. Он вводит самолет в крен. Под крылом дорога, соединяющая Астрахань с Элистой. На ней видны машины, бронетранспортеры, отдельные повозки. Мы летим на полный радиус. Малейшее отклонение от маршрута приведет к увеличению времени полета, — можно не дотянуть до аэродрома.

Резкий подскок кверху, всего метров на двести. Напрягаю зрение. На краю летного поля вспыхнули на солнце серебряные искорки — это стекла кабин вражеских самолетов. Цель обнаружена. Распарывая воздушное пространство, Хитали ударил из пушек и пулеметов по вражеским бомбардировщикам.

Сброшены бомбы. Стоянки заволокло черным покрывалом дыма и гари. Разворачиваем самолеты на повторный заход. Вражеские зенитки неистовствуют — слева, сзади, впереди — несметное количество зенитных взрывов. Маневрируем, стараясь выбраться из этого опасного лабиринта разрывов. Без особого труда находим цель и атакуем из пушек и пулеметов. По голосу ведущего, который изредка доносится по радио чувствуется, что он доволен исходом атаки. Да и фейерверк, устроенный штурмовиками, говорит сам за себя.

Вот на какой-то миг «Юнкерс-88» появляется в прицеле, и Хитали не упускает его, дав очередь из пушек и пулеметов вдоль крыльев. Бомбардировщик вспыхнул и превратился в горящий факел.

Но вдруг происходит то, чего мы меньше всего ожидали: немцы переносят вперед заградительный огонь и подкарауливают нас на выходе из атаки. Вскоре вся группа штурмовиков попадает под губительный огонь зениток.