— Товарищи! — кричал Гурьев. — Прочешем Большой проспект. Добудем оружие с боем!

На Большом проспекте воинских частей уже не было. Расстреляв утром шествие, казаки и пехотинцы были уверены — в этом районе никто не посмеет выйти из дома. А если кто и покажется, с такими городовые и дворники сами расправятся.

Однако всё оказалось совсем не так. Редкие прохожие на проспекте ещё попадались. Но городовые при виде толпы исчезли. Не трудно было догадаться, где они прячутся. Рабочие вытаскивали их из подъездов, дворов, отбирали оружие и шли дальше. Навстречу попались несколько офицеров и один генерал на извозчике.

Так расправился царь с мирными демонстрантами.

Их обезоружили, сорвали погоны и, дав пару затрещин, двинулись дальше к Четвёртой линии, откуда утром начали шествие.

А в это время на Четвёртой линии рабочие строили баррикаду. В ход пошло всё: афишные тумбы, какие-то бочки, ящики, доски, лестница, дрова, телеграфные столбы, поваленная конка.

— Оцепим баррикаду проволокой! — крикнул Гурьев. — Срывайте проволоку с телеграфных столбов!

Революционеры понимали: войска могут появиться в любую минуту. Гурьев вбежал в ближайший дом, нашёл дворника и приказал немедленно выдать флаг, который вывешивали на домах в дни торжественных царских праздников. Перепуганный дворник без отговорок притащил флаг. Это было трёхцветное полотнище — бело-сине-красное. Ударами кинжала Гурьев срезал бело-синие полосы. Теперь на древке осталась только одна полоса — красная.

Впервые в центре столицы царской империи на уличной баррикаде взвился красный флаг — флаг революции!

Рядом с баррикадой стоял недостроенный четырёхэтажный дом. Во дворе у чёрного хода тянулись штабеля кирпичей для пятого этажа.

— Тащите кирпичи к проёмам верхних этажей! — распорядился Гурьев.

Вовремя распорядился. По Большому проспекту на рысях мчались уланы. Настал час боя! Атака карателей была неудачной.

Баррикада на Васильевском острове.

Разгорячённые кони запутались в проволоке. Одна лошадь упала и придавила всадника. Но в помощь коннице подоспела пехота. Ещё издали солдаты дали залп по баррикаде. Рабочие не дрогнули, ждали, когда каратели подойдут ближе, и простреленное красное знамя по-прежнему высилось над баррикадой.

Шеренги солдат подошли ближе. Послышался приказ командира:

— Рвать проволоку!

Солдаты, не прекращая стрельбы, придвинулись вплотную к проволоке. Баррикада встретила их одиночными выстрелами из револьверов. Запасных патронов у рабочих не оказалось. Отбиваться было нечем. А солдаты штыками и прикладами рвали проволоку.

— Укрыться в доме! — крикнул Гурьев.

Солдаты продолжали обстреливать баррикаду, и вдруг на их головы посыпались кирпичи с верхних этажей недостроенного дома. Несколько карателей упало, выпустив из рук винтовки.

— Стрелять по окнам! — раздалась команда офицера.

Засевшие в доме рабочие держались до последнего. Но запас кирпичей иссякал.

— Атаковать дом! — раздалась команда офицера. — Бунтовщиков захватить живыми!

Не прекращая стрельбы, солдаты взбежали на площадки третьего и четвёртого этажей, ворвались в комнаты и в растерянности остановились: в комнатах никого не было.

— Растворились! — пробормотал какой-то ефрейтор. — Нечистая сила им помогает…

— Отставить! — рявкнул командир. — Баррикаду разобрать, красный флаг принести лично мне! — Он понял тайну исчезновения революционеров. Израсходовав кирпичи, бойцы баррикады спрятались в первом этаже. И пока солдаты, стреляя, поднимались с парадного входа, революционеры выбежали с чёрного входа в проходной двор и пробрались на соседние улицы.

А красного знамени солдаты так и не нашли. Покидая баррикаду, Гурьев унёс его с собой.

Поздно вечером Гурьев привёл к Шарову фельдшера. Фельдшер выбрил Шарову полголовы, смазал йодом рану и ушёл.

— А как другие? Дошли до царя? — спросил Шаров.

— Дошли, дошли! — зло отозвался Гурьев. — На тот свет дошли! У Нарвских ворот полегло, может, двести, может, триста человек, кто их считает? На выборгских рабочих напустили конницу с шашками наголо. У Троицкого моста тоже перестреляли не одну сотню. А на Большой Дворянской красным снегом можно умываться.

— Значит, к дворцу никто не проник?

— Кому-то удалось. Только приветил их не царь, а его гвардейцы. Били залпами во все стороны. Весь день трупы возили. Детишек и тех поубивали.

Шаров долго молчал, упершись невидящим вглядом в стену, где ещё утром висел портрет царя в парадной форме.

— Вот он, весь теперь как на ладони, господом данный нам царь-государь. — Лицо Гурьева исказилось злобой: — Может, обратно навесишь иконы и царя-батюшку?

— Но чего делать? — простонал Шаров. — На кого надеяться, если нет ни бога, ни царя?

— Это ты хорошо сказал, Терентьич: нет бога и царя. Значит, не зря тебя казак полоснул шашкой. Сразу поумнел.

— Поумнел. А жить-то как, спрашиваю? На кого надеяться, что делать?

— На кого надеяться, спрашиваешь? Могу сказать: на себя, на таких же, как мы — угнетённых, бесправных рабочих. Иначе нам из рабства не выбиться…

— Зряшное говоришь, Василий. У царя солдаты, пушки да ружья, а у рабочего что? Самодельные кинжалы.

— На этот вопрос отвечу тебе ясно. Слушай, Терентьич. Слушай и запоминай! — Гурьев скинул валенок, сунул в него руку и вытащил небольшой, скатанный в трубочку листок. — Вот что говорят нам умные люди: «Товарищи! Мы готовы положить жизнь за свободу, бороться до конца, до победы! Нам нужно только огнестрельное оружие. С вооружённой силой царя мы можем бороться только с оружием в руках. За оружие, товарищи граждане! Мы ждём, что все товарищи рабочие присоединятся к нам!»

— Понял теперь, что делать рабочему? — спросил Гурьев, пряча бумажку в валенок.

— А где я его возьму, это самое огнестрельное оружие? — сердито спросил Шаров.

— Кому положено, тот об этом и заботится. Оружие у нас будет, — загадочно ответил Гурьев.

Шаров взъерошил свою густую бороду и неожиданно окрепшим голосом сказал:

— Стрелять я умею. Три года в солдатах царю служил. Так что в нужный час рука не дрогнет, не промахнусь.

На окраине Петербурга, близ Смоленского поля раскинулся двор извозчиков. Окружённый забором двор был большой и шумный. Ещё бы! В нём жило больше пятидесяти извозчиков. В любой час дня со двора доносилось конское ржанье и сиплые, застуженные голоса извозчиков.

Извозчики жили в двух деревянных флигелях, больше похожих на унылые бараки, чем на жилые дома. Рядом с двором высился двухэтажный каменный дом. Ещё издали на каменном доме была видна большая яркая вывеска. Румяные бублики, поджаренные пирожки, золотистые пряники, цветастый чайник, глиняная кружка пива, увенчанная белоснежной кудрявой пеной, — всё это было разрисовано по краям броской вывески, а посередине тянулись толстые зелёные буквы: ЧАЙНАЯ.

Хозяйка чайной, немолодая эстонка Эльза Балад, была женщиной молчаливой, но расторопной. Постоянные посетители чайной — извозчики — любили матушку Эльзу: не случалось от неё отказа накормить человека в долг.

Три земляка матушки Эльзы — извозчики Яков Тальман, Карл Шок, Аугуст Эзорине — были непременными посетителями чайной. При виде их замкнутое лицо Балад светлело. Она ставила на поднос три кружки пива, тарелку с солёными ржаными сухариками, полдюжины раков и спешила к столику земляков.

Иногда Эльзе помогала семнадцатилетняя дочь. Белокурая красавица Оттилия была подвижна, расторопна и, в отличие от матери, разговорчива.