— У них не образуется связь?

— Образуется, но не такая. Змеевидный фактор сам по себе большой роли не играет, но без него не запускаются многие другие механизмы. В SA записывается информация об одном конкретном альфе и разносится по всем органам и системам. Так вот, омеги без SA не меняют запах, а метка для них — всего лишь рана или кровоподтёк, такой же, как любой другой укус. Но важнее всего другое: у нас всегда была огромная проблема — омеги из-за уз с предыдущим альфой не беременели от следующего. Организм каким-то образом распознавал, что клетки не от пары и отторгал их. А без SA-фактора организм просто не знает, что у него есть пара. Сейчас на восстановление омег уходят иногда годы — и это с лечением, а…

— А когда всем сделают прививку, такой проблемы не будет вообще? — закончил Кендалл. — Узы только в голове. Просто психическое расстройство.

— Гормоны всё равно пляшут, но это ни в какое сравнение не идёт с настоящими узами. Теперь вы понимаете, почему слухи об убийстве Платта — чушь собачья? Ему никто не собирался затыкать рот. Да его на руках готовы были носить! И меня вместе с ним. Но когда его разоблачили, эти два мудака, Кронк и Ракшит, добились того, что меня отстранили от всех дел, связанных с вакциной… Не знаю, чего они наговорили, но меня так трясти начали! Куча допросов и всякое… Пришлось уехать, — Марстон потёр лоб, — а эти два урода статьи уже готовятся рассылать, долбанные беты!.. Вот снимут секретность, сразу вприпрыжку поскачут…

Кендалл смотрел в одну точку. Он не зря приехал к Марстону. Тому на самом деле было о чём рассказать, но побочный эффект вакцины оказался совсем не таким, как он думал. С другой стороны, то, что у вакцины был один побочный эффект, не значило, что нет другого.

— А Платт никогда не обсуждал с вами своё основное исследование? — спросил он. — Болезнь Гранта?

— Очень редко и без деталей. Он присылал мне кое-какую статистику, снимки, результаты анализов и просил помочь разобраться. Ещё я передал ему часть своих подопытных. Ему для тестов были нужны омеги с узами. Мне это не очень нравилось, конечно, потому что пар и так мало, но Платт был на особом положении, сами понимаете.

Кендалл сделал вдох, чтобы задать вопрос, и Марстон уже выжидающе глядел на него, но слова встали в горле жёстким, царапающим комком, и Кендаллу на секунду стало не по себе. Он сомневался, стоит ли показывать это Марстону. Он стёр все подписи и метки, и теперь кадры, присланные Платтом, ничем не отличались от десятков других фотографий SA и вируса Гранта — а в интернете их были даже не десятки, а сотни — но на душе было неспокойно.

Подавив беспричинную тревогу, Кендалл достал телефон и показал Марстону один из снимков, затем ещё один, и сказал:

— Вы, думаю, хорошо изучили SA за последнее время. Я задавал этот вопрос нескольким специалистам, задам и вам: змеевидный фактор выглядит по-разному на этих кадрах — это что-то значит?

— А что вам ответили другие?

— Что разницы нет, но вы изучали SA в другой перспективе.

— Я знаю, что вас интересует. Отличий между SA-фактором связанных и несвязанных омег на таких кадрах не увидеть — это просто разное положение молекулы в пространстве. Если отличия и есть, то только в вирусе Гранта. На первом снимке он в спящей фазе, а на втором проникает клетку.

— Вы не в курсе, Платт интересовался проблемой носительства, «спящей фазой», как вы выразились?

— Вообще-то он был в составе группы, которая пробовала разработать лекарство другого типа. Они пытались выяснить, почему вирус не сразу проникает в клетку. Кажется, дело застопорилось, и после этого Платт начал свой проект.

— И не возвращался к этому вопросу?

— Он мне не докладывался. Но он говорил, что носительство — это просто замедленное течение болезни. Обычно же как: за несколько часов вирус захватывает все клетки крови и неконтролируемо размножается — клетки перестают выполнять свои функции плюс сильнейший токсический шок, как следствие смерть. В случае носительства клетки захватываются и уничтожаются постепенно, срок у всех разный: у кого-то неделя, а у кого-то месяцы, но рано или поздно наступает переломный момент, когда вирус вырывается на свободу, и конец. Финал-то один…

— А те омеги, которых он брал у вас — он их вернул? Или они…

— Нет, он всех вылечивал в итоге, ни одно животное, как говорится, не пострадало, — рассмеялся Марстон. — Я даже некоторых потом обратно альфам подсунул, хотел посмотреть, что с узами будет, но не успел провести…

— Подсунул альфам? — переспросил Кендалл.

— Ну да, альфам, парам то есть. Некоторые альфы соглашаются приехать на несколько дней, узы восстанавливаются, и опять можно работать с теми же подопытными.

Кендалл теперь окончательно уверился в первом впечатлении от Марстона: этот человек был ему отвратителен.

— А Платт тоже приглашал альф? — спросил он на всякий случай.

— Он очень хотел, но нет. Допуск постороннего лица в Центр инфекционных заболеваний — сложное дело, а уж выпустить это лицо обратно после контакта с заражённым омегой — того хуже. Я думаю, некоторые альфы согласились бы отсидеть в карантине после встречи, но всё дело было в оформлении допуска. Бюрократия жуткая… Но Платт хотел этим заняться. Он что-то такое говорил. Помню, ругался ещё…

Кендалл кивнул:

— Что ж, спасибо за помощь и за потраченное время.

— Если бы мне платили столько за каждый час работы, я был бы только счастлив, — выдавил натужный смешок Марстон. — Жаль, что разочаровал вас.

Кендалл вопросительно посмотрел на него.

— Вы же за сохранение пар, а тут такая ситуация: или узы, или лекарство. Любой скажет: хрен с ними, с узами, лишь бы живыми остаться.

— Да, признаться, я ожидал услышать совсем другую историю, — согласился Кендалл перед тем, как подняться на ноги.

После того, как Кендалл ушёл, Марстон какое-то время наблюдал за улицей, а потом взглянул на часы: сын должен был скоро вернуться от друзей, а ему нужно было кое-что успеть до его прихода. Марстон достал книжку с пластиковыми страницами-кармашками, в которой хранились визитные карточки, и нашёл одну.

Он набрал указанный на ней номер и прождал долгих восемь гудков, прежде чем ему ответили:

— Не ожидал звонка от вас, док, — послышался низкий голос, у которого у Марстона мурашки по спине пробежали. Не то чтобы голос был неприятным, скорее, наоборот, просто с обладателем голоса, неким мистером Блэком, были связаны не самые светлые воспоминания.

— Вы просили позвонить, если я что-то вспомню насчёт Платта.

— Да, конечно. И что же вы вспомнили?

— Я вспомнил, что вы искали карту памяти, на которую Платт накопировал файлов с сервера.

— Да, было такое. Он скопировал фотографии, но ту карту потом так и не нашли. Он всё же вам её отдал? — в голосе послышалась угроза.

— Да нет же! — воскликнул Марстон. — Но ко мне сегодня приезжал Питер Кендалл, и у него есть фотографии с микроскопа Платта, может, и не те, но это подозрительно, и я подумал…

— Стоп! — остановил его Блэк. — Питер Кендалл, который кандидат в сенаторы?

— Да, он. Но я ничего ему не сказал, абсолютно ничего… — заторопился Марстон.

— А как вы поняли, что это кадры Платта?

— По цвету вируса, конечно.

— И что? — не понял его Блэк. — Вирусы же какие угодно могут быть.

Марстон выдохнул. Он еле удержался от язвительного замечания, что нет ничего удивительного, что карту так и не нашли, раз делом занимаются дилетанты. Такие же тупицы, как и Кендалл, который не знает элементарных вещей… Марстон собрал волю в кулак и терпеливо пояснил:

— Это просто условность. У вируса нет цвета. Совсем.

— В смысле, совсем нет цвета?

— Вирус меньше, чем длина световой волны. Его раскрашивают программы в микроскопе, чтобы легче было понять, где ДНК, где оболочки и так далее, и эти цвета можно настроить самому. Платт использовал в экспериментах три штамма, и для каждого была своя палитра, чтобы на снимке сразу было видно, с каким штаммом он работает. На фотографиях Кендалла вирус был раскрашен один в один, как штамм 27 у Платта.