— И в чем же… эта… правда?

Свободной рукой Шкаф задрал оранжевую футболку, обнажив ее груди. Он знал, что они небольшие. Но их размер и форма казались ему совершенными. Они умещались в его ладонях, словно были созданы для этого.

— В том, что ты… — он чмокнул ее в уголок рта, — независимая… — в другой уголок, — женщина.

Шкаф вошел в нее в то самое мгновение, когда его губы слились с ее губами в страстном поцелуе. Она сдавленно вскрикнула, выгнув спину, впуская его еще глубже.

Они начали двигаться вместе. Сначала очень медленно, словно впереди у них была целая вечность. Затем быстрее. И еще быстрее.

Шкаф обхватил Кизию за бедра, крепче прижимая к себе. Он не мог насытиться ею.

— Пожалуйста… — простонала она, впиваясь в ногтями в его кожу. — Ой, пожалуйста.

— Сейчас, — пообещал Шкаф. Он горел, как в огне. Как будто газетные статьи о самовоспламеняющихся людях могли оказаться правдой.

Шкаф балансировал на грани экстаза, сдерживая себя изо всех сил, пока не почувствовал, как содрогнулось тело Кизии, свидетельствуя о приближении ее оргазма. Он выждал еще мгновение, и затем бушующее пламя поглотило обоих.

Через две недели после Дня пожарного Шкаф слег с гриппом. Он стойко боролся с недомоганием целые сутки, но к концу второго дня ему до смерти надоело болеть. И чем сильнее ему надоедало, тем хуже он себя чувствовал.

— Апчхи, — чихнул он, едва успев прикрыть рот и нос бумажным носовым платком. Тщательно высморкавшись, он швырнул промокшую салфетку в мусорную корзину, стоящую недалеко от кровати. На часах было три минуты седьмого.

Кизия влетела в спальню, неся в руках большой стакан апельсинового сока и кружку, от которой валил пар. Она уже успела переодеться в строгую темно-голубую униформу пожарного. Хотя в покрое рубашки и брюк не было ничего сексуального, они подчеркивали гибкость ее стройной фигуры. Сегодня у Кизии был выходной, но ее вызвали на работу из-за эпидемии гриппа.

— Не нравятся мне эти звуки, — заметила она, щелкнув языком.

— Не волнуйся, — буркнул Шкаф. — Со вребенеб бне станет небного лучше.

Кизия поставила стакан и кружку на тумбочку у кровати. Уголок ее чувственного рта дернулся, словно она пыталась сдержать улыбку. Хорошенькое дело, — обиженно подумал Шкаф. — Я тут болею, а ей смешно.

— Сок я только что выжала, — объявила она подозрительно радостным тоном. — Целый кувшин для тебя. Я поставила его в холодильник рядом с куриным супом. Кстати, вот травяной чай.

Шкаф поморщился.

— Травяной? А на вкус как вареные опилки!

Кизия выпрямилась, окинув его слегка насмешливым взглядом, которым испокон веку женщины выражают свое превосходство над нытиками-мужчинами. Шкаф вспомнил, что его мама точно так же смотрела на Вилли Лероя Рэндалла, когда тот валялся в постели с тяжелым случаем отравления.

— Если ты различаешь вкус, значит, тебе полегчало, — медовым голоском продолжила Кизия. — Вчера ты клялся, что можешь выпить стакан текилы с перцем и совершенно ничего не почувствуешь.

Шкаф попытался иронически расхохотаться, чтобы пристыдить свою насмешливую подругу. К сожалению, первое же «ха-ха» застряло в его воспаленном горле, перейдя в приступ кашля.

Откашлявшись и прочихавшись, Шкаф в изнеможении откинулся на подушки. У него ныла каждая косточка. Грудь болела так, словно Шабаз прыгала на ней, как на батуте.

— Ой, милый, — с неожиданным состраданием воскликнула Кизия. Она наклонилась и приложила к его лбу прохладную ладонь. А затем поцеловала его в висок. На безумно краткое мгновение Шкаф поверил, что чувствует ее возбуждающий запах. — Как жаль, что ты так разболелся.

Шкаф взглянул на нее мутными глазами. Этот грипп уже сидел у него в печенках. Но надо признать, не так уж неприятно, когда с тобой нянчится красивая женщина. Если не считать противного горячего питья, которым Кизия пыталась его пичкать, и ее постоянных высказываний о том, что больные мужчины ведут себя хуже детей, она ухаживала за ним как настоящая сестра милосердия.

Быть может, это убедит ее окончательно, — внезапно подумал Шкаф. — Быть может, увидев его таким несчастным и страдающим, она смягчится и перестанет сопротивляться…

Шкаф выбросил эту мысль из головы. Он был чертовски зол на себя. Что, во имя всего святого, заставило его так думать? Меньше всего на свете он хотел, чтобы Кизия Лоррейн Кэрью согласилась выйти за него из жалости! Пусть уж лучше просит еще «времени» на изживание своих страхов.

— Шкаф? — окликнула его Кизия, снова погладив по голове. Она смотрела на него с нескрываемым сочувствием. — Маленький? Что случилось?

— Ничего, — хрипло ответил он. — Я в порядке.

— Ты плохо выглядишь. — Она снова щелкнула языком и нахмурилась, между ее бровями залегла тонкая вертикальная морщинка. — Знаешь, по-моему, твоя мама права. Эти лекарства не помогают. Может, тебе надо еще раз обратиться к врачу и…

— Нет!

После столь категоричного отказа Шкафа снова потянуло чихнуть. Он нащупал салфетку и поднес ее к носу. Высморкавшись как следует, он смог наконец продолжить.

— Не надо врача, — заявил он. Мама и так замучила его уговорами во время своего вчерашнего визита. Не хватало, чтобы и Кизия к ней присоединилась. Вообще-то, он очень уважал врачей. Но старался держаться от них подальше. Больницы его пугали. Они напоминали о долгой и мучительной борьбе его отца с раковой опухолью.

— Но…

— Никаких, — он кашлянул, — врачей!

— Ладно! Ладно! — сдалась Кизия. — Никаких врачей. — Она взглянула на часы и поморщилась. — О Боже. Смотри, сколько времени. Мне надо бежать, Шкаф.

— Беги, крошка, — сказал он, уткнувшись распухшим носом в пачку салфеток. — Я выживу.

Кизия еще раз чмокнула его в макушку и умчалась на дежурство.

Выпив большую часть апельсинового сока, Шкаф задремал. Проспав около часа, он проснулся от собственного чиха. Некоторое время он лежал, уставившись в потолок и хрипло дыша через рот, а затем вылез из кровати и побрел в ванную. Там он сделал множество полезных вещей, в том числе вылил травяной чай в унитаз и слил воду, прежде чем вернуться в постель.

Где-то в простынях затерялся пульт от маленького телевизора, стоящего на комоде. Шкаф отыскал его, включил телевизор и начал перескакивать с канала на канал, пока не наткнулся на выпуск новостей. Через несколько минут он решил, что видел все это раньше — скандал в Вашингтоне, беспорядки на Ближнем Востоке, заявление ученых о том, что еще одна из маленьких радостей жизни оказалась вредной для здоровья — и переключил на другую программу. В конце концов, он остановился на английском документальном фильме о природе Африки.

Передача уже подходила к концу, когда зазвонил телефон. Шкафу не хотелось снимать трубку, но что-то… какой-то необъяснимый толчок… заставил сделать это.

— А-а-апчхи, — чихнул он прямо в трубку. На часах было двадцать четыре минуты восьмого. Интересно, как дела у Кизии? Хотя Шкаф не сомневался в ее способностях, но знал по опыту, что в чужой бригаде работать нелегко.

— Шкаф?

Это была Кизия. Ее взволнованный голос подействовал на Шкафа, как сильнейший антибиотик. Его уши, нос и горло внезапно прочистились сами собой.

— Я здесь, киска, — сказал он, сев в кровати.

— Джексон у тебя?

— Джексон? — Шкаф нахмурился, вспомнив, что его друг должен был закончить работу в то самое время, когда начиналась смена Кизии. — Нет, конечно нет. А что?

— На станцию поступило сообщение о пожаре рано утром, за два часа до конца первой смены. В многоэтажке. Один человек погиб. Маленькая девочка. Задохнулась в дыму, наверное, потому что ожогов на ней не было. Джексон вынес ее из огня.

Нет, — подумал Шкаф с грустью. Он закрыл глаза. — Боже… нет.

Смириться с гибелью человека всегда трудно. А тем более, с гибелью ребенка. Когда умирает взрослый, можно утешиться тем, что он хоть сколько‑то, но успел пожить. А маленький человечек…