А начальник заставы остался живым и в плен не взят… Остался на открытом, очень опасном месте. Неужели это не сон?…
…Неподалеку от силосной ямы лежала командирская фуражка. Как ни странно, ее не присыпало землей, она выделялась свежим зеленым верхом, блестящим козырьком. Красная звезда сияла на ней и каким-то чудом ловила тусклые солнечные лучи. Чья же это фуражка? Может, Храмцова? Но ведь он прибегал в последний раз без фуражки…
…Черепанов ощупал руками голову, погладил спутанные влажные волосы. Нет, это не сон! Это его фуражка лежит тут, а не Храмцова.
…Начальник заставы спасся в яме. Командир остался без войска, без оружия и даже без фуражки! Не лучше ли было потратить на себя последнюю пулю или последнюю гранату? Кто ответит на такой вопрос?
…В мыслях начали мелькать догадки, как это могло случиться. Наверно, свои, кто лежал поблизости, посчитали, что его убило разорвавшейся рядом миной. Из уважения к командиру его оттащили в яму, чтоб не лежал на виду у немцев. Возможно, кто-то из пограничников еще надеялся на спасение командира и хотел оказать ему помощь, да погиб сам. Немцы, если они были тут, тоже посчитали его мертвым, а может в спешке и не заглянули в вонючую силосную яму.
Трудно точно представить, как все случилось, бесспорно только то, что остался жив. Хоть в силосной яме, но на своей земле! И, пока сердце бьется, кровь не стынет - надо защищать эту землю, бороться за нее и за свою жизнь до последнего дыхания.
Черепанов вылез из ямы, встал во весь рост. Ветерок обдал его дымом, доносившимся от деревни, медленно, будто с опаской, пошевелил волосы. Было у человека намерение постоять так подольше, ничего не боясь, не дрожа за свою безопасность: теперь уже ничего не страшно, если пережиты такие испытания. Хотелось пойти, поднять фуражку и пройтись по полю, поискать оружие и посмотреть, кто из пограничников остался тут навсегда, похоронить их, а если не удастся, так хоть запомнить имена…
Последняя мысль внезапно оборвалась… Черепанов понял, что снова лежит, только, к счастью, не в яме, а на самом краю ямы. В голове шумело и звенело, и снова слышался далекий детский плач.
…Значит, не стоять пока что на ногах, не ходить по смертному полю во весь рост… Контузия, видимо, тяжелая, и пройдет не так скоро. Если только пройдет…
…Насторожил слух - прижал правое ухо к земле… Неподалеку поднялась стрельба… Показалось это или на самом деле? Если верить себе, как и прежде, то взрывы доносились из соседней крепости: там, наверно, идут бои. Черепанов знал, что там находится большой, хорошо вооруженный гарнизон. Там не пройдет враг!… Может, и на здешней границе не прошел, а только вот на участке его заставы. Значит, виноват прежде всего начальник заставы, коль так вышло. И в то же время теплилась надежда: а вдруг еще удастся задержать врага, отогнать, не пустить на нашу землю… А если уж и придется воевать, то на чужой земле… Только на чужой!
…Бои могут возобновиться и тут. Возможно, наряд Новикова и теперь несет службу возле дуба. И если ринутся на отмель новые вражеские части, он постарается их задержать… Как же быть самому командиру без оружия, обессилевшему? Спуститься снова в яму и ждать сумерек?… Об этом противно было и думать.
Чувствуя, что встать не в силах, Черепанов пополз в ту сторону, где лежала фуражка. Полз, напрягая все свои силы, а фуражка почти не приближалась. Наоборот, казалось, что она будто отплывает все дальше и дальше. Невдалеке от ямы заметил мертвого пограничника, лег рядом. Стер с лица пограничника уже засохшую землю, смешанную с кровью, и сразу узнал старшину заставы Тимощика. Наверно, это он и спас своего командира. Спас, а сам погиб. В правой руке у старшины был наган, но в барабане - только стреляные гильзы. Гранат не было ни одной. Поодаль лежала шашка, видимо, не использованная в бою. Должно быть, не успел старшина броситься на немцев с острой шашкой в руках…
Черепанов забрал наган с надеждой на то, что патроны удастся найти у других убитых пограничников. Решил пробираться в район крепости, чтоб присоединиться к гарнизону. По дороге будет деревня. Немцев там, кажется, нет: или их выбили оттуда, или ушли дальше. Возможно, что там встретит кого-либо из своих. Кто может носить оружие, тоже постарается добраться в район крепости…
…Вот, наконец, и фуражка… Да, это его фуражка, сшитая не так давно по заказу. Надел ее, и стало до боли тяжело представить себя лежащим или ползущим по своей земле, невдалеке от своей заставы. Ползущим не вперед, а назад.
…Задержала слегка протоптанная и не совсем изувеченная взрывами тропинка. Она вела на заставу. А если посмотреть вперед?… Знакомая тропинка!… Черепанов узнал ее по тем местам, через которые она шла. Сколько раз он мчался по этой тропинке!… Иногда на коне, иногда пешком…
Защемило сердце от тяжких, мучительных воспоминаний. Теперь - никуда от этой тропинки: только по ней и только вперед!… Встать бы, да пойти, да побежать, как прежде… Но даже на колени подняться нельзя, обморок валит на землю и глаза заплывают какой-то пеленой.
…На этой, некогда светлой и счастливой, тропинке тоже встречались убитые пограничники. «Надо обязательно похоронить их. Обязательно! В деревне должны быть люди… Хоть несколько человек… Сказать им, попросить!… Да и сами пойдут, когда узнают…»
…Встретилась свежая насыпь, а на ней березовые колышки, сбитые накрест. Гадать нечего, это фашистская могила. Ишь, ироды, своего так похоронили!… На нашей земле кресты ставят, как на своей!
Черепанов уткнулся головой в насыпь, лег на свежий песок грудью, чтоб немного отдышаться, дать отдых рукам и ногам. Потом решительно поднялся, повалил крест, сбросил его с насыпи. «Колы тут будут стоять, а не кресты!… Осиновые колы!…»
…К сумеркам пожар в деревне потух. Может быть, все сгорело и негде больше огню разгуляться?…
…Сколько же времени провел он на той тропинке, которую раньше пробегал за несколько минут?…
…Чем дальше, тем все тяжелее ползти, сил не прибавляется, а те, что и были, начинают иссякать. Мучит жажда и голод или просто ощущение пустоты во всем теле. Есть ли кто в деревне?… Где теперь Катюша? Осталась ли жива?… Встретит ли как раньше?…
Мелькнула слабая надежда на близкую встречу… Какая ни будет эта встреча, лишь бы только ока была… Лишь бы только найти ту, что все время в мыслях, в сердце, в душе, что ни на минуту не переставала волновать, тревожить даже вот в эти самые трудные часы.
…В деревне уже стемнело, а его и вовсе покинули силы. Доползти бы до школы!… Головокружение становилось угрожающим, опасным. Земля начала вертеться и ворочаться под ним, уже трудно стало собрать силы хоть на самое медленное движение.
…Нашлись, к счастью, добрые люди - тут почти все знали начальника соседней заставы. Они помогли, приютили. Потом сказали, что одна из первых вражеских бомб упала на школу. Бомба была большая… От школы ничего не осталось: все сгорело.
Черепанов знал, что Катюшина комнатка с маленьким коридорчиком была при школе… Может, в эту ночь девушка не ночевала дома?… То была предсвадебная ночь. Может быть, девушка пошла навстречу своему суженому, не дождавшись его весь день, весь вечер?… Какое бы это было счастье!…
Но умалчивали добрые люди о Кате, зная, кем она была для молодого начальника заставы. Только детишки сказали на другой день, когда Черепанов немного пришел в себя, что от учительницы одну ее руку нашли на огороде… А на руке блестящий перстенек…
* * *
Так началась война на одной пограничной заставе. Так кончилось счастье начальника этой заставы. Окрепнув немного, он взял с собою горсть пепла с того места, где когда-то была Катюшина комната и, переодевшись в штатское, отправился в дорогу. Поначалу намеревался добраться до крепости и присоединиться к ее защитникам. Однако ночью, когда вышел из деревни, уже не слышно было грома пушек в той стороне. Это настораживало. Подойдя ближе, узнал от людей, что крепость уже занята врагом.
