— Может быть, мы пойдем к вам? — непререкаемым докторским тоном предложила Тамара Михайловна и, следуя за хозяйкой по длинному сумрачному коридору, подумала: «Нет, не отдам я им Леньку».

Но едва она переступила порог комнаты, как это твердое решение пошатнулось. Все: и убранство комнаты, и порядок, и цветы на окне, и теплый запах домашности — создавало тот уют, какой просто невозможен там, где властвует недобрая хозяйка. Вдобавок ко всему на столе, поближе к окну, лежала толстая книга, заложенная очками, что совсем уж покорило Тамару Михайловну.

— Это вы читаете? — спросила она уважительно.

— Книги эти?.. — Маргарита Ионовна нахмурилась, словно недовольная вмешательством в эту сторону ее жизни. Она даже положила большую руку на темный переплет. А потом распахнула книгу и подвинула ее к своей гостье. И даже улыбнулась при этом. — Никому не сказала бы. А вам нельзя не сказать: вы доктор и пришли к нам, как к здоровым. А у меня болезнь невидимая и неожиданная. Книги эти — моя казнь.

— Ну, что вы такое говорите? — Тамара Михайловна придвинула к себе книгу: «Детские годы Багрова-внука». — Такая книга не может казнить.

— Может. Я все книги про детство читаю. Толстого прочитала и другого Толстого: «Детство Никиты». И «Детство Темы». И Алексея Максимовича Горького «Детство». Все читаю и в мыслях себя казню за моего Олежку. У него-то какое детство получилось? Да и получилось ли? Простите…

У нее снова задрожало лицо, и Тамара Михайловна подумала, что сейчас начнутся слезы, которые закончатся тяжелым припадком, и не оттого, что женщина больна, а просто оттого, что привыкла сама себя накручивать, взвинчивать, доводить до исступления.

— Ну, хватит! — сказала она строго и даже сильно и звонко хлопнула ладонью по столу. — Хватит. Здоровая вы женщина, а распускаетесь. Хватит, я сказала. Книги — самое лучшее, что есть на свете, а вы даже их превратили в свою казнь. Стыдно!..

Еще издали увидел Андрей Фомич свою мать. Она стояла у барака и ждала его. Ждала его! Этого никогда еще не бывало. Но она именно ждала сына, потому что, едва только разглядела его, как сразу же заторопилась навстречу. Что-то случилось. И лицо у нее тревожное и какое-то просветленное, что ли…

— Что, мама?

— Да ничего. Докторша была у меня. Тамара Михайловна. Леонида нам отдает.

— Леньку?!

— Леонид, — повторила Маргарита Ионовна. — Леню. Ленечку. Да ты куда таким зверем? Умойся, переоденься. — Она несмело и непривычно приложила ладонь к плечу сына и голову приклонила к ладони, как бы утомившись от тяжелых трудов. — Господи, хоть бы все светло совершилось!.. — И тут же отпрянула и, как бы стыдясь своей неожиданной слабости, повелительно сказала: — Иди. Делай!..

Вот это крыльцо, до которого он проводил Аллу в ту самую первую ночь. Хорошее крыльцо. Прочное и красивое — плотник, который срубил его, настоящий был мастер. Отметив это, Андрей Фомич удивился тому, что его могут сейчас занимать какие-то совсем посторонние мысли. Не все ли равно, какое у них там крыльцо?

И дальше тоже все получалось совсем не так, как он хотел, хотя никакого определенного плана у него не было и он сам не знал, что будет делать и говорить. Он хотел только увидеть Аллу и сказать что-то такое, чтобы она сразу поверила, чтобы поняла, как бессмысленна жизнь без нее.

Все совершалось помимо его желаний и намерений, как будто бы он свалился в воду с крутого обрыва и его понесло, ударяя о подводные камни и коряги, а он, ослепленный, оглохший, бессильно барахтается в стремительном потоке.

Из двери, словно встречая его, выбежала девчонка — воспитательница или няня, кто их тут разберет, все в белых халатах и марлевых косынках. Выбежала и загородила дверь.

— Вам кого? — спросила она, хотя, наверное, отлично знает, кого ему надо.

Он это увидел по ее встревоженным и радостно-заполошным глазам. Перемахнув через все ступеньки, он так стремительно пролетел мимо нее, что она только откачнулась в сторону, как белая березка от налетевшего ветра.

— Нельзя, — закричала она весело и отчаянно, — нельзя туда! Алла в группе, занимается…

Но он ее не слушал. В большой прихожей слегка пахло чем-то кухонным и слегка детскими горшочками. В полумраке смутно белели три двери. Широкая лестница, огороженная старинными точеными перилами, уводила на второй этаж. Куда бежать, где тут Алла?

Девчонка кричала так весело и отчаянно, как будто ей очень хотелось, чтобы он поскорее нашел Аллу. Да, наверное, так оно и было, потому что она сама подбежала к той самой двери, которая была ему нужна. Сам бы он не сразу нашел.

— Нельзя! — выкрикнула она, загораживая дверь.

Но, как только он протянул руку, чтобы убрать со своей дороги это ненадежное препятствие, она сама отскочила в сторону. Он осторожно и решительно приоткрыл одну половинку двери и увидел Аллу. Сначала даже не ее самое увидел, а только ее глаза, удивленные и, кажется, испуганные. Нет, скорее всего возмущенные. А ему сейчас это все равно. Он пришел за ней, и никакие взгляды его не остановят.

— Вы? — спросила она негромко. И добавила: — Зачем это вы?

Но он уже вошел в комнату.

— За вами я. За тобой.

Она засмеялась. Это слегка отрезвило его. Он даже отступил к двери, загородив ее своим плотным телом, а она смотрела на него и смеялась. Вокруг нее на крошечных стульчиках сидели дети в одинаковых пестреньких халатиках и тоже смотрели на него и смеялись. Они окружили Аллу, большую и белую, как веселый неприхотливый веночек из полевых цветов. Алла смеялась совсем как тогда, когда он сказал ей о внезапно нахлынувшей любви, совсем как тогда, желая обидеть его своим смехом или осчастливить. Этого он до сих пор так и не понял.

— Пойдем. Я никуда не уйду без тебя, потому что без тебя нет мне жизни…

А она все смеялась, и дети, глядя на свою воспитательницу, потешались над растрепанным дядькой, который выкрикивает что-то непонятное и определенно очень смешное, если даже тетя Алла смеется.

Тут он услыхал за своей спиной какое-то движение, чье-то горячее упругое дыхание и возмущенный шепот, прерываемый приглушенным хихиканьем:

— Да я и не пускала… чес-слово, Зоя Петровна, не пускала… А он, как псих…

Кто-то постучал в его спину, как в дверь:

— Вам тут что, гражданин? — Голос басовитый, повелительный.

Андрей Фомич понял, что сопротивляться дальше нельзя, надо подчиниться, хотя бы только для того, чтобы сделать все по-своему. Он обернулся и сказал на всякий случай:

— Извиняюсь.

Это никогда не лишнее — извиниться, если ты даже ни в чем и не провинился. Тем более что перед ним стояла, как он понял, сама заведующая, Аллина начальница.

— Выйдем! — приказала она.

Он послушно вышел и, прикрыв за собой дверь, прислонился к ней своей широкой спиной, чтобы никак уж не упустить Аллу, но Зоя Петровна сказала:

— Так нельзя. Если вам кого надо, то вызовут. Идемте.

В тесном кабинетике ему приказали сесть на белый больничный диван.

— Ну вот, а теперь поговорим.

Зоя Петровна начала его расспрашивать о работе, о семейном положении. Он покорно отвечал на ее вопросы, хотя, как ему казалось, они не имели никакого отношения к делу. Он отвечал, а сам прислушивался к многочисленным шорохам за дверью, пока заведующая не поняла, что обстоятельного разговора сейчас не получится.

— Ох, парень, — вздохнула она, сочувственно покачала головой и негромко приказала: — Аллу позовите!

Шорохи за дверью сразу прекратились. Андрей Фомич насторожился. Стремительно, словно с разбегу, вбежала Алла и, не взглянув на Андрея Фомича, пронеслась мимо. Остановилась только у стола начальницы.

— Ну что?

— Это тебя спросить надо, — сказала Зоя Петровна. — Или вот его…

— Его и спрашивайте. — Она повернулась.

Подумав, что она сейчас уйдет, Андрей Фомич поднялся и преградил ей путь.

— Идем, — сказал он.