И тут Артем увидел такое, чего еще никогда встречать ему не приходилось. Он даже не сразу понял, что это такое развешано на мохнатых еловых лапах. Какие-то белые ажурные многогранники или тарелки. Штук по двадцать на каждой елке, облепили от вершинок до самого низа, а те, которые не уместились на елках, во множестве разбросаны вокруг, по стеблям высохших трав. Дрожат, переливаются на солнце, как огромные броши, усыпанные драгоценными камнями. Не сразу и догадаешься, что это всего-навсего изделие местных лесных пауков. Прекрасное зрелище, мимолетное и трепетное! А для пауков — это только сети для уловления добычи. Изумительно красивые сети, чудесная титаническая работа, и все только для того, чтобы набить брюхо… И никакого идеализма. Так ведь и соловей поет, совсем не желая блеснуть своими незаурядными вокальными способностями. Его желания просты и величественны и сводятся к могучему инстинкту продолжения рода. Прекрасное в природе идеализмом и не пахнет, но те, кто бескорыстно восхищается красотой природы, разве они думают об этом? Однако именно с такого бескорыстного восхищения и начинается любовь к родной природе и горячее желание защитить ее от неуемного посягательства всяческих деляг.

Так думал Артем, до стеснения в груди потрясенный смиренной красотой новорожденного осеннего утра. Спустившись к ручью, он приложил губы к сверкающей, кажущейся неподвижной струе, и в лицо ударили жгучие брызги. Пил, пока не заломило зубы, умылся и пошел в гору по другой стороне оврага, согревая дыханием покрасневшие пальцы.

Над ним послышался тихий голос:

— Здравствуйте…

Он вскинул голову. Нинка, лесная принцесса, учителева дочка! Стоит на краю оврага и ждет его. Артем сразу увидел, что ждет, когда он поднимется, и не ошибся.

— Вы не видели, лошади здесь не проходили?

Артем очень пожалел, что никаких лошадей он не видел. Она смотрела на него, не моргая, как смотрят дети, взволнованно и ожидающе. Так ему показалось в первую минуту, пока он не рассмотрел ее как следует. А когда рассмотрел, то смутился: нет, девочкой ее не назовешь. Девушка, да еще какая! Сероглазая, загорелая, стройная и, наверное, смелая. А как же иначе — наездница.

Взмахнув уздой, она сказала:

— Опять где-нибудь по лесу шастают.

Голос у нее низкий и музыкальный, и какой-то отчетливый, как открытый звук валторны. Одета, как и вчера, в черные брючки и белую кофточку, только еще старую стеганку накинула на плечи. Над бровью свежая царапина, которой вчера, кажется, не было. В светлых волосах веточка брусники с красными ягодками.

Заметив, как пристально и, кажется, удивленно разглядывает ее этот приезжий, она сдвинула тонкие брови и, стремительно повернувшись, пошла к лесу.

— Постойте! И я с вами.

Она ничего не ответила и не обернулась, но подождала, пока он догонит ее. Они пошли рядом и пока что молчали, хотя у обоих нашлась бы масса вопросов самых разнообразных. Артем замечал, как она осторожно и внимательно поглядывает на него, и думал, что бы сказать для начала, и ничего подходящего не мог придумать.

По лесу прокатился заливистый свист.

— Колька это, — сказала девушка и ответно свистнула сама, так что Артем от неожиданности вздрогнул. Она засмеялась. — Мы с ним лошадей ищем. Бригадировы мальчишки все утро искали и не нашли. Прибежали зареванные. — Она снова засмеялась. — Бригадир сказал: «Эх вы, мужики!» И каждого наградил хорошим подзатыльником.

Отметив, что девушка любит смеяться — очень ценное, по его мнению, качество, — Артем и сам охотно засмеялся.

— А мужикам-то по сколько?

— Да видели вы их вчера. Провожали вас. Такие вот…

— Не велики. Мужичок с ноготок. За что их бить, таких?

— Чтобы не ревели.

— Он сердитый, бригадир-то ваш?

Снова смех, как открытый звук валторны.

— Дядя Афанасий? Нет добрее для ребятишек! И вообще он очень хороший человек. Он ведь не так просто называет мальчишек «мужиками». Он их воспитывает. «Не забывайте, — говорит, — что вы — мужики, земельные хозяева. Наша вся жизнь и весь труд на земле. Пока жив, никого в город не пущу, а когда помру, сами не уйдете».

Это она проговорила с такой восторженной убежденностью, с какой обычно юные девушки говорят разве что только о любимом киногерое. Артем удивленно посмотрел на нее. У него сложилось другое мнение о бригадире. Заметив его взгляд, девушка надменно вскинула голову.

— Да. Вы его видели первый раз, и пьяного. Бывает, и не редко. Я бы тех, которые его спаивают, в тюрьму всех пересажала!

Артем с готовностью, удивившей его самого, согласился, добавив, что он лично вообще уничтожил бы всю водку. Теперь уже она взглянула на него с удивлением и, как ему показалось, восторженно, как на киногероя. Он смутился. Она и это заметила и тоже смутилась. И тогда она свистнула звонко, как птица. Это у нее получалось здорово: сложив колечком большой и указательный пальцы, она зажимала их губами, встряхивая при этом головой. Свист получался потрясающий.

Оба они засмеялись. Артем спросил:

— Вы в каком классе?

— Вы что думаете? — Она вдруг сделалась надменной, как принцесса. — Думаете: я — что?

— Да нет, я ничего такого и не подумал. Просто спросил…

— Перешла в десятый. А вы?

Артем вздохнул и смиренно признался:

— Окончил институт. Только в прошлом году.

Она, как ему показалось, усмехнулась.

— Правильно. Никто не верит, что я такой старый. Думают, что мне от силы девятнадцать. Просто я хорошо сохранился.

Он был очень рад, когда увидел, что ее развеселила эта нехитрая шутка: веселый она человек и легкий. Теперь он уже совсем непринужденно, по-свойски спросил:

— А что вы любите больше всего?

Не задумываясь, она ответила:

— Лошадей. — Подумала. — И цветы.

— И стихи, — подсказал он, наскоро припоминая, что бы прочесть из своих стихов, не сразу признаваясь в авторстве. Но услыхал ее легкий вздох:

— Нет, не очень.

Стихи мгновенно завяли и осыпались, как цветы на морозе. Это не укрылось от нее. Для его утешения она сказала, что читает она вообще мало и не потому, что не любит, а просто нет времени. Зимой, еще «по-темному», через замерзшую речку бежит в школу. А это километров пять. У них в деревне только начальная «школка»: все четыре класса занимаются одновременно в одном помещении. Учитель тоже один на всех. А настанет лето — столько навалится работы, столько забот, что только поворачивайся!..

— Нинка!.. — послышалось издалека. — Давай сюда!..

— Ох и заболталась я!.. Прощайте. А вы приходите к нам в деревню…

Музыкальный смех, взмах маленькой смуглой руки — и нет ее. Исчезла, как видение. Как лесная фея. Только там, где она пробежала, вздрогнули елочки и взволнованно замахали зелеными мохнатыми лапками, рассыпая легкие росные слезки.

Начало пригревать солнце, на пригорке, над побелевшим от росы мхом, закурились тонкие струйки пара. Среди темных блестящих листочков красные кисти брусники, как в ее волосах.

«Дитя природы», — подумал Артем, вспоминая ее нежно розовеющие смуглые щеки, и голос, и маленькие, наверное, сильные руки. Конечно, сильные, если она справляется с дикой силой коня. Что касается лошадей, тут у Артема был большой пробел в знаниях. С одной стороны, лошади — это романтика: «Мы — красная кавалерия…», «Холстомер» и прочая литература, а с другой — коновозчики, суровые мужики, развозящие по магазинам товар на своем равнодушном, раскормленном тягле. Будучи еще в том переходном возрасте, когда мальчишки стыдятся трехколесного велосипеда и мечтают о двухколесном, он стремена назвал педалями, чем насмешил всех домашних. Так родился семейный анекдот, который ему сейчас припомнился. И сейчас же забылся, потому что даже замирающий осенний лес полон неожиданностей. Вернее, в лесу всегда все неожиданно для человека городского. Из ельника вышла Анфиса. А за ней тянулся лосенок-однолеток. Увидав чужого, лосенок попятился за елочки и оттуда выглядывал осторожно, но, как показалось Артему, без всякого страха.