Увиденное озадачило. Шум, крики и ругань, страшно накурено. Всюду газеты, помятые и порванные, на полу окурки. Возбуждение необычайное. Необузданная, буйствующая толпа.
Сколько хорошего слыхал, и вдруг такая неразбериха. Не ошибся ли адресом? Но тут спорящие заметили меня, новичка, и набросились. Тащат за рукава и ответа требуют, резко и нетерпеливо:
— Вот ты свежий человек, скажи — правильно сделали, что врагов перебили?
— Врагов? — Я с ходу выкладываю все мое миропонимание: — Врагов убивать и надо! Сколько они наших…
Тут другой подбегает. Не дал закончить фразы, в другой угол тащит:
— Своих убивали, понял? Это ж бандитизм, белогвардейщина. Верно?
— Если своих, да еще умышленно, — это бандитизм…
Подбегает еще кто-то, тоже тащит и свое внушает. Не раз перетаскивали меня так из угла в угол, и я соглашался, отказывался и опять соглашался, смотря по тому, в какой угол тащили и что внушали.
Потом, должно быть, устали. В покое оставили:
— Этот полный идиот. Ничего не соображает.
Согласился и с этим. Я действительно ничего не понимал.
Из руководства никого не было. На лагерное время обычно оставляли караул из полубольных и кого-нибудь старшим из таких не особенно нужных…
Старшим был высокий финн на костылях. Он не раз показывался в дверях, видно речь держать намеревался. Но ему и слова не давали сказать.
Люди прибывали небольшими группами, большинство в фуражках. Не курсанты, значит, — те в пилотках. Должно быть, красноармейцы-финны из частей гарнизона или военизированной охраны. Некоторые со звездочками на рукаве. Эти из частей ЧОН. Шум то утихал, то разгорался с новой силой.
К обеденному времени — понятие более астрономическое и к еде прямого отношения не имело, — приехал Густав Ровио, комиссар. С ним Тойво Антикайнен и человек двести курсантов.
В одной из комнат второго этажа начался митинг. Говорил Ровио.
Постепенно прояснились обстоятельства дела, вызвавшего такую бурю. Обстоятельства неслыханного, гнусного предательства.
Накануне, вечером 31 августа, во время заседания на улице «Красных зорь», 26—28-ю выстрелами из револьверов было убито 8 и ранено 9 руководящих деятелей Коммунистической партии Финляндии и финской эмигрантской общественности в Петрограде. С особым остервенением убийцы набросились на руководящих работников финских командных курсов, из которых некоторые чисто случайно оказались на этом совещании. Первыми выстрелами был убит неустрашимый большевик Юкко Рахья, только недавно передавший обязанности комиссара курсов Густаву Ровио. За ним был убит один из старших командиров курсов Вийтасаари и ранен помощник комиссара А. Покконен. Истребление остальных шести человек и ранение еще восьми, невооруженных коммунистов, не требовало большого времени.
Убийство было совершено так называемой «оппозицией» — лицами, носившими партийные билеты, но считавшими себя «носителями новых идей». После этого наименование было уточнено — «оппозиция убийц».
Речь Ровио, спокойная и хорошо аргументированная, удовлетворила большинство присутствующих. Не всех, однако. Некоторые кричали, шумели. В особенности те, в фуражках. Заодно с ними и отдельные курсанты, в малом числе, правда.
Можно не сомневаться, что число их было бы большим, если бы «оппозиции» удалось пробраться в курсантскую среду и укрепиться в ней. К счастью, этого не случилось. Курсы имели свои политорганы и во главе их стояли военные комиссары редкостного умения и силы.
Первым военным комиссаром курсов, с ноября 1918 по апрель 1919 года, был Эйно Рахья, коммунист, сопровождавший Владимира Ильича Ленина на последнем этапе пути из политических изгнанников в Председатели Совета Народных Комиссаров страны.
В апреле — мае 1919 года обязанности комиссара курсов исполнял Отто Вильгельмович Куусинен, не требующий рекомендации в советской среде. С июня 1919 года по июль 1920 года комиссаром курсов был отважный петроградский большевик, один из братьев Рахья, Иван (Юкко). После — Густав Ровио, личный доверенный Владимира Ильича Ленина в один из самых трагических периодов в истории нашей партии.
Таких комиссаров не обманешь и не проведешь!
Достаточно высоким был и политический кругозор курсантской массы.
Не имея поддержки среди организованной части финской эмиграции в России, руководство «оппозицией» опиралось главным образом на мелкие партийные группы, расположенные за городом или на его окраинах, на отсталых одиночек и, в целях ускорения террористического удара по руководству партии, теснее связалось с теми темными силами, которые, по словам Ф. Э. Дзержинского, «держали связь с финской белогвардейщиной, а для отвода глаз занимались контрабандой в нашу пользу».
После Ровио выступил Тойво Антикайнен. Он говорил взволнованно, прямо и чрезвычайно резко. Сразу стало ясно, что такого не напугаешь окриками и не подавишь чужой волей. Много раз, после уже, я встречался с Антикайненом, но первая встреча оставила неизгладимое и, может быть, наиболее верное представление об этом одаренном и сильном человеке. При всей своей многогранности Тойво Антикайнен прежде всего был бойцом политического фронта, массовиком в самом лучшем понимании слова, неустрашимым и пламенным пропагандистом бессмертных идей коммунизма.
Можно полагать, что те, на плечи которых выпала нелегкая задача — удовлетворять запросы многотысячной и разношерстной массы беженцев из Финляндии, не всегда находили лучшее решение, допускали отдельные ошибки и промахи. Такие ошибки, по-видимому, являются уделом тех, кто работает, руководит и решает. Только критикующим, отстранившимся от общих усилий такая опасность не грозит.
Революционная борьба пролетариата не бывает «чистой». Ее непременным спутником являются мелкобуржуазные элементы, с их большими и опасными слабостями. И такие элементы, — как учил Владимир Ильич Ленин, — «нельзя прогнать, нельзя уничтожить, с ними надо ужиться».
Финляндия не была исключением. Напротив, преобладавший в ней мелкобуржуазный уклад жизни не мог не дать революционному движению промышленных рабочих, — вчерашних батраков и торппарей, — сильнейшего мелкобуржуазного заряда, а времени для перевоспитания мелкобуржуазных элементов история сознательному рабочему движению Финляндии не оставила.
Вместе с горечью поражения и с появлением новых трудностей еще больше оживились шатания и разброд. Определенное значение имело и стремление финнов в СССР к национальной обособленности, оправдываемой языковым барьером. Но это стремление имело и свои отрицательные последствия. Небольшие национальные колонии, оторванные одна от другой тысячами километров, без единого и квалифицированного руководства, жили еще прошлым, тем, что история опровергла, и происходящее рассматривалось с позиций минувшего дня.
В такие периоды и в такой среде крикливая фраза и даже самый дикий вой находят приверженцев. Прямой агент врага Туоминен и Войтто Элоранта, человек с сомнительным прошлым, искали людей для совершения намеченного злодеяния и находили их. Показательно, что когда комиссар финских командных курсов Густав Ровио выступил с докладом о совершенном злодеянии перед небольшим коллективом финнов на станции Дибуны, ему, кроме доклада, пришлось еще семь раз взять слово, чтобы направить обсуждение вопроса по верному руслу. Этот небольшой коллектив на станции Дибуны и еще несколько таких же и были опорой «оппозиции убийц».
На Марсовом поле, при огромном стечении народа, были похоронены жертвы этого бандитского налета и тогда же, рядом с именами жертв Великой революции, на сером камне были высечены восемь финских фамилий: Э. Саволайнен, И. Рахья, И. Вийтасаари, В. Иокинен, К. Линквист, Ф. Кеттунен, И. Сайнио и Т. Хюрскюмурта.
Давно это было. Прошло уже пятьдесят лет, но писать об этом надо. Проникновение вражеской агентуры в среду рабочего движения свойственно не только двадцатым годам и не пройденный уже этап. Нельзя считать исчезнувшей и мелкобуржуазную стихию в мировом рабочем движении.
