Иисус на это возразил: – Хорошо говорил о вас лицемерах пророк Исайя: «Эти люди уважают меня на словах, душа же их далеко от меня. Но напрасно думают удовлетворить меня, исполняя житейские наставления и суетные предания».
– Вы именно, – прибавил Иисус, – соблюдаете ничтожные обычаи, а Божьи заповеди выкидываете. Вот пример вам: по закону надо поддерживать родителей. А вы это устранили обычаем. В самом деле, если кто-нибудь из вас не хочет поделиться чем-нибудь с родителями, то он говорит по вашему укоренившемуся преданию: «Это дар Богу», и лишает на этом основании отца и мать необходимого.
Сказав эти слова, Иисус призывает к себе народ поближе и говорит ему: – Усвойте как можно лучше то, что я вам сейчас скажу: идущее к человеку снаружи или идущее внутрь его не может унизить человека или служить предметом для его осуждения. Напротив, что выходит из него самого, то нередко его оскверняет… – Слушайте же, не глухие, – добавил Иисус.
Когда пришли домой, ученики стали просить учителя объяснить его изречения народу.
– Как вы непонятливы, – воскликнул Иисус. – То, что входит с пищей внутрь, выбрасывается обратно разными выделениями. То же, что исходит из человека, иной раз приносит большой вред людям – напр(имер), дурные мысли, нарушение целомудрия, убийство, кражи, взяточничество, злоба, коварство, богохульство, гордость, безумие.
(Опрятность во всем способствует здоровой и приятной жизни; поэтому пренебрегать ею нельзя. Напротив, неопрятность может служить причиною заражения всевозможными болезнями и потому она есть зло. Но Иисус более подразумевал обрядовую, кажущуюся, формальную опрятность восточных людей, от которой очень мало толку. Так, если нет воды, то восточный человек умывается пылью, песком, землей, смотря по тому, что есть под рукой. Иисус хочет показать, что опрятность не главное, и что есть вещи поважнее, и на них-то прежде всего советует человеку сосредоточить свое внимание. Слова Иисуса можно понимать еще шире, чем излагает Марк. Извне идущее к человеку следующее: ругань, ложь, разного рода насилия, удары, раны, калечение, смерть и т. д. Разве виноват человек, что получил оплеуху, изранен, лишен свободы, изруган и т. д. Это не может унизить человека, и нет надобности драться на дуэли из-за безумного слова, только сам-то не произноси его, сам-то не насилуй: это будет уже выходящим из человека и потому может осквернить его. И в буквальном смысле Иисус почти прав: действительно, мы поглощаем ежедневно тысячи и миллионы заразных бактерий, но организм борется с ними и уничтожает их (иммунитет). Однако всему есть пределы: известное большое число бактерий, при ослабленном теле, уже производит болезнь и порою убивает. Но Иисус и не отрицает опрятность, он только ставит ее на второй план. Он разъезжал по озерам, ловил рыбу и потому, вероятно, часто купался. Он сам мыл ноги ученикам и соблюдал на пирах все обычаи, иначе оскорбил бы и хозяев.
Сущность изречения Иисуса можно выразить так: ВАШЕ БЕЗЗАКОНИЕ МЕНЯ УНИЗИТЬ НЕ МОЖЕТ. УНИЗИТЬ БЫ МЕНЯ МОГЛО ТОЛЬКО МОЕ СОБСТВЕННОЕ БЕЗЗАКОНИЕ. Ваши ошибки в отношении ко мне (или другим людям) не могут быть мне поставлены в вину и не делают меня заблуждающимся, но мои собственные ошибки только унижают меня и делают нравственно слепым).
Посещают окрестности Тира и Сидона. Входят в один дом, ничего о себе не говоря, чтобы немного отдохнуть от толпы. Но не могли утаиться – их сейчас же узнали.
Тут же приходит к Иисусу одна женщина – язычница, падает в ноги и просит исцелить ее безумную дочь.
– Пусть прежде поедят дети, а потом собаки. Нехорошо отнять пищу у детей и бросить псам, – сказал ей загадочно Иисус.
– Совершенно верно, господин, – соглашается просительница. – Однако и собаки подбирают упавшие со стола объедки.
Понравился Иисусу такой разумный и сдержанный ответ. Поэтому он сказал ей: – Иди домой! Злой дух оставил твою дочь, и она теперь здорова.
Та поверила и пошла. Когда же пришла домой, то увидела, что бес покинул дочь, и она спокойно отдыхает в постели…
Уходят отсюда и появляются в земле десятиградия. Здесь приводят к Иисусу глухого, не владеющего хорошо языком, и просят прикоснуться к нему.
Иисус отвел его в сторону, вложил пальцы в его уши, плюнул (совсем непонятно), коснулся его языка, поднял взор к небу, вздохнул и произнес: – Откройтесь!
– Тогда к несчастному возвратился слух и способность к ясной речи.
– Не рассказывайте никому об этом, – сказал видевшим это исцеление Иисус.
Но чем строже он запрещал разглашать его дела, тем невоздержаннее о них все выбалтывали. Они восхищались и говорили: – Ловко все устраивает: немые у него говорят, глухие слышат.
(Отчасти понятно запрещение Иисуса говорить о нем, как о Христе и разглашать его чудеса, потому что это могло бы преждевременно служить к его аресту, т. е. до окончания им своего дела. Но запрещение также и способствовало славе Иисуса. Действительно, люди видели в этом запрещении его скромность и равнодушие к материальным выгодам. Поэтому еще более верили в его высокое призвание. Кроме того, хотя они некоторое время и удерживали свой язык из уважения к пожеланию Иисуса, но чем более терпели, тем более хотелось разболтать тайну. А так как в похвалах, удивлении и благодарности они не видели ничего худого, то в конце концов и разглашали запрещенное с особенною экспрессиею, в силу долгого воздержания).
Чудесная кормежка народа в десятиградии. В Далмануфе у Иисуса требуют небесного подтверждения его призвания. Исцеление слепого в Вифсаиде. В Кессарии Филипповой Петр объявляет Иисусу, что считает его Христом.
Однажды кругом Иисуса накопилось множество слушателей. Запасы их израсходовались, подкрепиться было нечем. Тогда Иисус созвал учеников и сказал им: – Жаль мне людей. Три дня уже при мне, а пищи у них больше нет. Если теперь отпустить их, то отощают в дороге, особенно дальние.
– Что же делать, – отвечают ученики. – Здесь в пустыне негде достать съедобного.
– А у вас много с собой хлеба? – спросил Иисус.
– Только семь хлебов…
После этого Иисус велел народу расположиться поудобнее на траве. Потом взял хлеб, благодарил за него Бога, разделил на ломти и передал ученикам, чтобы они его раздали окружающим. Было немного и рыбы. Он и с нею сделал то же.
Стали люди есть и наелись досыта, даже набрали семь корзин остатков от еды. Евших же было 4 тысячи человек…
После этого Иисус отпустил народ, а сам с учениками вошел в лодку и поплыл в окрестности Далмануфы. Тут окружили его фарисеи (считавшие себя исключительно благочестивыми людьми) и стали от него требовать небесных доказательств его высшей миссии (пусть-де небесные явления скажут о тебе, тогда поверим в твое призвание).
– И для чего этим людям нужны небесные знаки, – сказал Иисус, глубоко вдохнув. – Не получите вы их…
И поспешил вместе с учениками уйти от них. Сели в лодку и поплыли.
– Смотрите, – говорил им Иисус на пути, – берегитесь брать закваску от фарисеев или Ирода.
Ученики же при спешке не успели захватить довольно хлебов. Был только один у них хлебец. Поэтому они подумали, что Иисус намекает им на их оплошность, и перекорялись между собою в этом духе.
– О хлебе рассуждаете, – заметил им Иисус. – Как это вы не понимаете, что не о нем я говорю… Все еще не прониклось ваше сердце. И зрение у вас есть и слух, но ничего не видите, не слышите и не помните. Сколько коробов осталось, когда я накормил 5 тысяч народу?
– Двенадцать, – отвечают ему.
– А когда 4 тысячи наелось, сколько набрали корзин с остатками?
– Семь, – отвечали ученики.
– И теперь все не понимаете, – сказал Иисус. (Не упрекал он их, а остерегал от иродовых и фарисейских заблуждений.)
Приплыли в Вифсаиду. Приводят к Иисусу слепого и просят коснуться его. Учитель отводит его в сторону, плюет ему в глаза, кладет на них руки, потом принимает их и спрашивает слепого: – Видишь ли хоть что-нибудь?
