Наконец послышался долгожданный шум мотора. Большая, похожая на головастика машина косо спустилась к стрельбищу за заставой и, на секунду повиснув над землей, взметая снежные вихри, приземлилась. Сбоку от кабины пилота открылась дверца, и в сугроб спрыгнули майор Тимофеев и эксперт Синилов.

— Оперативная группа погранзаставы готова вылетать на задание! — отрапортовал Бабенко.

— Хорошо. Мы задерживаться не будем, — сказал Тимофеев. — Только имейте в виду, — обратился он к солдатам, — если места для посадки не найдем, вам придется спускаться с вертолета по трапу, прямо с воздуха.

Солдаты заулыбались.

Подъем на вертолете напомнил Демину скоростной лифт в гостинице «Ленинград» в Москве: осенью прошлого года лейтенант ездил в столицу, где ему вручали Почетную грамоту Центрального Комитета комсомола…

В кабине вертолета яркие полосы солнечного света, врываясь в круглые иллюминаторы, янтарными пятнами ложились на ребристые днища. Устинову посчастливилось сесть около иллюминатора, и он старательно рассматривал ежеминутно меняющийся пейзаж.

…у побережья деревья росли редко. Но потом, когда к березам примешалась лиственница, тайга стала темной, снег совсем посинел от теней. Даже сверху стало трудно просматривать местность. Только узкая полоска земли прямо под вертолетом была видна хорошо. А на склонах сопок лес чернел сплошь и скрывал от глаз все, что делалось внизу…

Первый раз летел Устинов над камчатской тайгой и подивился ее безлюдности. Живя на заставе, он лишь умозрительно мог себе представить, насколько редки здесь селения. За время полета он нигде не увидел и дымка.

В кабину, где сидели пограничники, просунулся пилот, замахал рукой. Все бросились к иллюминаторам и увидели, как земля, деревья, сопки стали стремительно приближаться. Вертолет снижался. Когда вершины деревьев оказались почти на уровне глаз, машина вздрогнула, повисла в воздухе и закачалась, словно подвешенная на невидимой нити. Прямо под собой Устинов увидел обгоревший остов планера, уткнувшийся носом под корень огромного кедра. Одно крыло его валялось метрах в двадцати.

Второй пилот прошел в заднюю часть кабины и принес скатанную веревочную лестницу. Прикрепив ее, он открыл люк. Гонимый огромными лопастями, морозный воздух ураганом ворвался в кабину. Тимофеев опустил и завязал под подбородком отвороты ушанки, подал знак рукой: «Следовать за мной!» Потом, ухватившись за веревки, стал спускаться вниз. Вихрь рвал полы его шинели.

Устинов, заглянувший в иллюминатор, видел, что трап не доставал метра четыре до земли. Конец его беспомощно мотался из стороны в сторону на уровне нижних ветвей сосны. Когда майор достиг последней ступеньки и, отпустив трап, летел вниз, вертолет чуть-чуть подпрыгнул. За Тимофеевым спустился Демин, за ним — солдаты. Последним покинул вертолет эксперт Синилов.

Высадились благополучно. Летчики сбросили лыжи, рюкзаки с продовольствием и убрали трап. Вертолет набрал высоту и широкими кругами пошел над заснеженной тайгой, высматривая, нет ли где поблизости других следов воздушной катастрофы. Солдаты собрали рюкзаки, лыжи, стали рубить деревья, чтобы сложить хижину. Офицеры направились к остову планера.

— Прошу обождать одну минуту, — сказал эксперт и вынул из-за пазухи фотоаппарат. Подойдя к обломкам метров на десять, сделал снимки с нескольких точек. Щелкнул последний раз затвором и, спрятав аппарат, проговорил:

— По-моему, в кабине труп.

Офицеры подбежали к лежащим на снегу останкам планера. Плексиглас фонаря, закрывавшего кабину пилота, замутился от огня, и сквозь него трудно было что-либо разглядеть. За матовыми стенками лишь угадывались очертания человеческой головы, вернее, кожаного шлема.

Тимофеев осмотрел фонарь, попробовал его открыть. При ударе о землю металлический каркас деформировался, и сдвинуть фонарь не удалось. Пришлось действовать ломиком.

— Очень прошу вас, — сказал эксперт, когда остов планера заскрипел и качнулся, — очень прошу вас поосторожнее. Не шевелите планер. Мы его еще не осмотрели.

— Хорошо, — ответил Тимофеев и обратился к Демину: — Товарищ лейтенант, поддержите фонарь с другого бока.

Майор резко нажал на лом, едва просунутый в узкую щель, и фонарь отодвинулся. В кабине, опершись лбом о приборную доску, сидел мертвый человек. Ручка управления пробила ему грудь.

— Разрешите, — сказал эксперт.

Офицеры отошли, и он опять стал щелкать затвором фотоаппарата. Потом труп осторожно вынули из кабины и положили на снег. Это был мужчина в обуглившемся летном комбинезоне и унтах. Лицо его тоже сильно обгорело.

В кабине офицеры увидели развороченную взрывом радиоаппаратуру, два термоса, галеты, шоколад.

— Улов небогатый, — проговорил Демин.

— Закинем бредень еще раз, — пошутил Тимофеев.

Офицеры разделили планер на секторы и каждый из них стал осматривать свой участок. Демину достались часть фюзеляжа и стабилизатор. Обшивка на них обгорела, остался лишь голый остов. Демин сломал еловую лапу и стал осторожно сметать снег с «брюха» планера. Подтаявший от пламени пожара снег смерзся.

Приходилось очень осторожно, сантиметр за сантиметром, счищать лед. Лейтенанту казалось, что его работа напрасна. «Только в кабине планера, — думал Демин, — где ищут Тимофеев и Синилов, можно найти ответ на вопрос». Но он добросовестно продолжал очищать от снега остов. Обнажилось дно фюзеляжа, и Демин увидел нечто, привлекшее его внимание.

— Товарищ майор! — взволнованно крикнул он. — Люк! Открытый люк. В хвостовом отсеке!

Офицеры кинулись к Демину. Эксперт Синилов замахал руками и начал причитать, чтобы там ничего не трогали. Но его опасения были напрасны. Офицеры осматривали то, что Демин назвал «люком», стоя на почтительном расстоянии. Вероятно, Демин имел довольно странное воображение, чтобы в хаосе полуобгоревших, покореженных останков усмотреть очертания люка.

Вторую неделю утро в охотничьей избушке начиналось с перебранки.

— Ну, кого ты принес вчера, Епифан Степанович? — говорил директор заповедника Медведев, продолжая еще вчера начатый разговор. — Ну куда мы этакую страсть пошлем? Куницы и те темнее бывают…

Директор, тучный лысый мужчина с редкой растительностью на лице, лежал на лавке, покрытой медвежьими шкурами. Он то и дело морщился от боли, прижимая руку к груди. Перед печкой на корточках сидел старик с благообразной окладистой бородой.

— Что ж я, по-вашему, сам соболей в амбарчики сажаю? — отвечал старик и принимался сердито шевелить кочергой в печи. В комнату летели искры.

— Не знаю, ничего не знаю, уважаемый! Мы должны отправить на материк «головку», понимаешь, «головку», и не просто «нормальную головку», а «высокую». Лучших соболей во всей округе надо выловить. Эх, угораздило же меня заболеть! — сокрушался Медведев.

— Да хоть бы ты и здоровый был! Все бы шло своим чередом, — ворчал старик в ответ. — Однако вот жжет у тебя в груди-то. Ты, брат, с сердцем не шути!

— Будет каркать! Пойду я сегодня с тобой.

— Иди, мне-то что, — раздраженно отозвался Казин. — Тебе худо, не мне. Что тебе говорить? Говори не говори, сам не маленький. Понимать должен. Нет резону тебе по тайге шастать. Или я не справляюсь?

— Справляешься. Да ведь и я не могу на месте усидеть…

— Бросил бы ты, Афанасий, храбриться да хорохориться.

Директор заповедника Афанасий Демьянович Медведев и объездчик Епифан Степанович Казин жили в избушке на склоне Безымянной сопки в верховьях речушки. Тут предстояло отловить четыре пары отборных соболей, так называемую «высокую головку» — самых крупных и темных по окраске зверюшек, и отвезти их на собачьих упряжках в село на побережье, откуда соболей отправят самолетом на материк и поселят в тайге.

По дороге к охотничьей избушке — табору, как здесь ее называют, — два пожилых промысловика попали в пургу. Три часа они взбирались на сопку, чтобы в распадке между двумя горами их не похоронило под снегом. Вот тогда-то у Медведева и заболело сердце. Застарелая болезнь, не раз приковывавшая к постели, разыгралась вновь. Ходить Афанасий Демьянович почти совсем не мог — перехватывало дыхание. Пришлось Епифану Степановичу выполнять работу за двоих.