- Знаешь, мамочка, сегодня убили на войне мужа Сони (соседки напротив). Ведь она с ним распрощалась всего две недели тому назад. И вот… В положении… Бедная Сонечка!… Мне так ее жалко. - И тут же добавляла: - От Евгения что-то писем давно нет. Пошел второй месяц, как он молчит…

- Ну, Риточка, не всех же убивают на войне. А что нет писем - сама знаешь, как сейчас трудно на фронте. Мы вот здесь ни бомбежек не знаем, ни тревог.- Подошло время кушать - садимся. И худо-бедно - горячего похлебаем, А они там, бесприютные, и в холоде и в голоде. Чует мое сердце, - обманывая себя, говорила Марина Саввишна, - вот-вот они дадут о себе знать.

Говорила она это, а сама вспоминала о вновь прибывшей сегодня новой партии раненых. Трое из них скончались в дороге. Все требовали срочных и сложных операций. При каждом прибытии новой партии раненых она бежала смотреть с надеждой - может быть, кто из их родных, а может, знакомых по дивизии. Й каждый раз ее постигало горькое разочарование. Никого из их дивизии не привозили. «Конечно, фронты большие, - успокаивала она себя. - Почему должны привезти из их дивизии, и именно в их город, и обязательно в их госпиталь? Ведь в одной Уфе десятки госпиталей». В минуты горького разочарования и беспокойства ей приходила мысль (не говоря об этом Рите) обойти все госпитали города. Может быть, где-нибудь окажется кто-либо из их дивизии. Но, занятая множеством служебных дел и непрерывных домашних хлопот, она не могла себе позволить этого. Да и кто ее пустит осмотреть палаты всех госпиталей? И в работе встречалось много трудностей, от которых надо было постоянно искать выхода. Не хватало медикаментов, нательного и постельного белья, одеял. Были затруднения и в питании, хотя раненым старались доставать все лучшее. Как донор, она, как и многие, сдавала крови больше установленной нормы, но и этого не хватало раненым. Сегодня ее вызвал снова ведущий хирург госпиталя Пузаков.

- Марина Саввишна, мы готовим к очень сложной операции молодого бойца. Мальчишка-доброволец семнадцати лет был тяжело ранен в живот, потерял много крови. Нам нужна ваша группа крови. Знаю, - оговаривался Пузаков, - у вас нельзя брать сейчас, вы и так сдали больше нормы…

- Раз надо - берите. Я готова.

Она вспомнила почему-то о письме Евгения, полученном Ритой вчера. Письмо как письмо, но после него Рита еще больше осунулась. Утром Марина Саввишна увидала заплаканные глаза дочери. И хотя мать никогда не читала писем Риты, тут не одно любопытство взяло верх. Она прочла письмо Жигуленко. Писал он, видно, второпях, и навряд ли можно было обвинить ее автора в сухой информации, если бы не одна деталь. Евгений как будто вскользь упоминал, что «его ждут перемены». Почему это слово Рита восприняла тревожно? Марина Саввишна даже подумала: а не поговорить ли ей с дочерью, не выяснить, чем она так обеспокоена? Но потом раздумала. Разговор мог иметь обратное последствие и еще больше расстроить Риту.

Утром она сдала кровь и сразу почувствовала легкое головокружение. Она отнесла это за счет того, что торопилась на работу и ничего не ела. Марина Саввишна достала завалявшийся у нее в столе сухарь и стала его грызть. Сухарь был жесток, обдирал десны, припахивал цвелью, но она ела его с удовольствием. Потом она принесла горячей воды, бросила в стакан несколько сухих плодов шиповника. Как все это было вкусно! Но к полудню ей сделалось еще хуже. Она чувствовала, как силы покидают ее и порой становится темно в глазах. «Только бы дотянуть до вечера. Сейчас уходить нельзя… Это переполошит Ригу. Да и кто меня подменит, когда у каждого столько дел?»

Вечером ее доставили на машине. Не желая обеспокоить дочь, она сказала, чтобы ее высадили на углу их переулка. Она вышла из машины, и вновь потемнело в глазах, качнуло, и рука схватилась за забор. Шофер подошел к ней.

- Давайте сведу… И чего бы до дома не подъехать?

Марина Саввишна закрыла глаза и помахала рукой - не надо.

- Спасибо, мне лучше… Я дойду, не беспокойтесь.

Шофер пожал недоуменно плечами и уехал. А она стала тихонько, держась за заборы, пробираться домой. Какой-то проходивший мужчина хихикнул.

- Вот это хватила, баба, водочки! Ты на четвереньках, милая, давай… Скорее дома будешь.

Быстро сгущались сумерки. Она постояла, передохнула и рывком открыла дверь. Пересиливая себя, улыбнулась.

- Ну, как дела, Риточка? Как твой?… - Она кивнула на округлый живот дочери.

- Хорошо, мама.

Рита кинулась к матери, помогла снять ей пальто, развязала платок и прижалась к ее груди.

- На дворе холодно?

Мать устало кивнула головой.

- Замерзла, мамочка? Садись, - подставила она стул,- Я сейчас тебе разогрею обед, - и Рита исчезла на кухне.

Марина Саввишна, держась за стену, дошла до кровати и легла. Голова по-прежнему кружилась, и боль сдавливала виски.

«Неужели догадается, что со мной неладно?» Мать отвернулась к стене лицом, стиснула зубы, чтобы не застонать от боли.

- Ну, опять эта противная керосинка хандрит. Поставила борш разогреть, - сказала Рита и, увидав мать, лежащую в постели, добавила: - Вот и правильно, мамочка. Тебе так всегда надо делать. Придешь и ложись - отдохни, а потом и дела можно делать.

- Прикрой меня старой шалью, может, сосну немножко, - согласилась мать.

- Тебе холодно? Может, ты заболела? Вот градусник. Сейчас такой грипп, только и слышишь, кругом болеют.

Марина Саввишна полежала, пересиливая тяжесть в голове и ногах, встала обедать.

Рита сидела шила детскую распашонку.

- Вот, мамочка, если бы вокруг ворота вышивку сделать. Как жаль, осталась вся моя коробка с вышиванием.

- Чего об этом жалеть?… Жизней столько молодых осталось там, у границы, детей погибло, - сказала мать.

Рита тяжело вздохнула, увидала множество капелек пота на лбу матери, подошла, молча вытерла полотенцем.

- Ну как борщ?

- Хороший… Да ты у меня заправский повар.

- А я, знаешь, что сделала? Кусочки сала с луком обжарила.

- Да, борщ как в ресторане, со свининой, - подтвердила мать.

Рита долго глядела на вздрагивающий фитиль лампы. «Должно быть, кончается керосин».

- Мамочка, а как ты думаешь, о каких переменах пишет Женя?

Марина Саввишна вздрогнула от неожиданного вопроса.

- Перемены? - спросила она. И, улыбнувшись, сказала: - Может, отличился твой Евгений, за наградой приедет, ну и к нам заглянет, отпустят.

Рита недоверчиво поглядела на мать.

- Хорошо бы… - и, закрыв глаза, прижалась ко лбу матери щекой. И тотчас отстранилась.- Мамочка, а у тебя жар.

- Нет, что ты, доченька? Это меня после горячего борща разморило. - И она поспешно вытерла обильный пот со лба.

- И папа что-то молчит, - сказала Рита.

- Сегодня он мне снился на вздыбленном черном коне, как Петр Первый в Ленинграде, и только я протянула к нему руку - исчез… Давай спать, дочка, - предложила Марина Саввишна. - Утро вечера мудренее. - И она, нарушая свою привычку целовать дочь в лоб, только погладила ее рукой по голове. - Спокойной ночи, Риточка.

* * *

Нет, всю ночь не сомкнула глаз Марина Саввишна. Металась, опаленная жаром, вставала, качаясь, шла, пила воду и снова ложилась. А только смежит уставшие веки, как на нее подымается вздыбленный конь с неизвестным седоком, и она просыпалась вся в поту. Но на другой день утром Марина Саввишна ушла, как всегда, рано, к шести часам. На столе оставила записку, или, как Рита, смеясь, называла: «приказ по дому», в котором перечисляла, что надо сделать.

В госпитале все были удивлены приходу Русачевой.

- Вы с ума сошли, матушка! - кричал Пузаков. - Немедленно отправляйтесь домой - и в постель. Поглядите в зеркало, на вас лица нет. Марш, марш в постель! - И, уходя, добавил: - Дополнительное питание я вам выписал. Сегодня вам его привезут домой. Поправляйтесь скорее.

- Не надо, привозить. Я сама возьму…