…Они стояли молча. Василий Александрович первым нарушил молчание.

- Знаешь, Мариша (он называл ее так в минуты, когда она ему была особенно дорога), люблю я читать книги про удалых конников. Гремела их слава и будет еще греметь, коль воевать нам еще придется. Сколько героев, а книги лишь о десятках. Лучшие страницы еще не написаны, и вот уйдет их слава бесследно, навечно, вместе с их смертью.

Марина Саввишна улыбнулась.

- Постой, Василий Александрович, ты что-то рано на тот свет собрался… Ведь у нас с тобой еще столько дел.

Она повела его к дивану, усадила рядом, положила на его руку свою.

- У тебя что, опять какие-нибудь неприятности на службе?

Марина Саввишна знала: если муж, возвратившись со службы, сразу хватается за уставы или за книгу, значит опять поспорил с Канашовым, который, как говорил он, застрял у него «в печенках». А если ходит по комнате, заложив руки за спину, и шарит глазами по полу, стало быть, в дивизии произошло что-то неприятное. И у Марины Саввишны в этих случаях выработалась особая тактика. Первые десять-пятнадцать минут она словно ничего не замечала - пусть перекипит. А потом, ни слова не говоря, подходила, обнимала мужа и вела его к столу, приговаривая:

- Чувствую, ты что-то от меня скрываешь…

- Нет, нет… На службе пока все гладко. Просто прочел книгу, и грустно стало: прошла наша молодость. Эх, Саввишна, без колебаний сменил бы я свою высокую должность на комэска…

Заботливо накормив мужа и уговаривая его отдохнуть, Марина Саввишна начинала критиковать его.

- Не нравится мне что-то твое настроение. Дивизию хотел бы сменить на эскадрон? - Она нахмурила брови, две острые поперечные морщинки разрезали высокий лоб. - За тысячи людей отвечаешь, а ведешь себя, как мальчишка капризный: поиграл с одной игрушкой, надоело, мол, дайте другую - коняшку.

Русачев смутился.

- Что ты, Саввишна!… Ведь это я просто так… с тобой…

- Брось лукавить! Раз не лежит душа к делу, это не просто так… А еще генералом мечтал быть… Учти, генеральское звание не за прежние заслуги дают. Покажи сейчас, на что ты способен. Сколько я тебя уговаривала, надо учиться, Вася. Ох, как надо! Сам видишь, что с каждым днем тебе все трудней.

Русачев похлопал ее шутливо по округлому плечу.

- Товарищ красноармеец первого эскадрона, не забывайтесь, с кем говорите… - И потом уже виновато: - Ладно, ладно, Саввишна, ты меня не агитируй. Меня не такие уговаривали. У меня свои соображения есть на этот счет… Давай-ка лучше пообедаем хоть один выходной вместе. Соскучился я по дружной семейной обстановке.

- С обедом погодим, Вася. Скоро Риточка придет. Хочешь, я тебе перекусить дам. Котлетку и любимых грибочков маринованных?

- По случаю выходного не мешало бы, Саввишна, и вишневой настойки…

- Можно и настойки.

Она быстро собрала на стол.

- Тогда выпей и ты со мной, мать, маленькую рюмочку.

- Лучше вечером, Васенька. Я сегодня после пяти должна возглавлять комиссию по обследованию квартир сверхсрочников.

- Делать вам нечего, бабоньки. Чепухой занимаетесь.

Лоб Марины Саввишны прорезали морщинки, в глазах вспыхнул недобрый огонек.

- Это как же понимать, товарищ полковник?

Русачев, только что отправивший в рот стопку сладковатой настойки, глянув на рассерженную жену, поперхнулся. Но уступать не захотел.

- Да ведь ты только подумай, Саввишна. Разве от ваших хлопот квартиры появятся? У меня вон какая сила в руках - и то ничего не могу сделать.

В гарнизоне, где размещалась дивизия Русачева, полгода тому назад построили два кирпичных трехэтажных дома. Один дом назначался под квартиры семей командного состава и сверхсрочников, второй - под клуб. Но между строителями и приемной комиссией из округа возникли разногласия, и началась тяжба. В отстроенных домах были мелкие недоделки, из-за них комиссия не принимала дома, а у строителей не было средств устранить эти погрешности. И, наконец, передали дело на рассмотрение высшей инстанции. Но там, видно, не торопились.

Марина Саввишна уселась напротив мужа.

- Мне кажется, ты мог бы многое сделать, но не хочешь.

- Хорошо тебе рассуждать… А у меня, помимо квартир, на руках дивизия. Ты же знаешь, штаб мой писал им.

- Писал… - презрительно проговорила Марина Саввишна. - А перед командующим ты хоть раз ставил этот вопрос?

Русачев удивленно пожал плечами.

- Марина Саввишна, голубка моя, да есть ли время у командующего заниматься этим? У него боевая подготовка и куча других дел… Как же я могу отвлекать его внимание по таким пустякам?

Марину Саввишну обуял гнев.

- Пустяки! Вот в том-то и беда, что ты по-барски относишься к своим подчиненным!

Русачев резко отодвинул тарелку.

- Что это творится на белом свете? Точно одурели все. Твердят, как попугаи: «Забота, забота, забота о людях»,- будто мне и без вас это непонятно? Я каждый день о командирах забочусь. А, главная моя забота, чтобы они воевать умели…

И, немного сбавляя запальчивый тон, усмехнулся:

- Ну, ты вспомни, Саввишна, в каких мы с тобой условиях жили? Землянка, барак, а то и просто под открытым небом. Первый раз ты родила на пулеметной тачанке.

- Вот потому-то и умер наш ребенок,- отрезала жена.- Какой бы сейчас парень был…

- Да, но живем же мы с тобой два десятка лет, и семья у нас прочная… Как, бишь, в русской пословице: «С милым рай и в шалаше». Правильно это. Крепость семьи не в квартире, а в людях.

Марина Саввишна печально взглянула на мужа.

- Так ведь мы свое тяжелое переносили для того, чтобы всем, в том числе и нам, лучше жилось. Ты вспомни, как у нас Рита болела, когда мы с тобой жили в сырой комнатке… Тогда нельзя было большего ждать и требовать. Мы понимали и терпеливо жертвовали всем, даже здоровьем детей.

- Ну, полно, полно, Саввишна! Может, ты отчасти и права,- уклончиво ответил Русачев и, чтобы переменить неприятный разговор, сказал: - Хотелось мне с тобой, Марина Саввишна, о Рите потолковать. Ведь она у нас уже невеста.

И муж жестом пригласил жену пересесть на диван.

- Ты за ней ничего последнее время не замечаешь?

- Нет, а что?…

- Гуляет она… Вот что…

- Молодая, что ж ей не гулять? Не чулки же в ее годы вязать. Мы ведь тоже с тобой в это время гуляли.

- Да нет, Саввишна… Другое дело. - Он заговорщически понизил голос и оглянулся на двери. - Тут недавно собралась компания: молодые лейтенанты, месяц назад прибывшие, адъютант мой - и в лес подались. К чему эти прогулки могут привести, сама должна понимать.

- Не надо во всем видеть только плохое.

- Этот Дубров по пятам за ней ходит. И как это быстро люди портятся. Он мне казался таким серьезным, исполнительным командиром. Я души в нем не чаял. «Вот,- думаю,- то, что мне надо». Так нет же, свела его Рита с ума.

- Любовью, Вася, нельзя командовать: приказал, прикрикнул - и все.

- Ничего, я ее поставлю на место. Только ты, пожалуйста, не вмешивайся.

Марина Саввишна, стоя у окна, засмотрелась на кого-то, и чайная ложка выпала из руки.

Василий Александрович удивленно взглянул на жену.

- Ты на кого это там загляделась?

- Вон примадонна Канашова расфуфыренная пошла. Погляди.

- Что, завидки берут? Шляпа в перьях не дает тебе покоя?

- Не в шляпе дело, а в том, что она совесть потеряла, в мещанку превратилась… Из политкружка демонстративно ушла: ведите ли, ей скучно. Общественное поручение дали, не выполнила - ей некогда. А чем она, спросить, занята? Днем, когда ни придешь, спит, а в комнату к ней стыдно зайти, такой там раскардаш. Чуть завечерело - накрасится, расфуфырится - и айда в город.

- Может быть, где-нибудь в городе выступает. Ведь юна артистка.

- Какая она артистка, это все для отвода глаз. Прошлый год хоть самодеятельностью в клубе изредка занималась, а сейчас и этого нет. Ну, да что с тобой толковать! - Марина Саввишна быстро оделась. - Я пойду… Вы не ждите меня, обедайте с Ритой.