- Все же в Финляндии, помните, не так люто обрушивалась на нас авиация. - И, подумав, добавил: - Зато морозы…
Где- то недалеко разорвалась бомба. Взрывной волной разбросало накатник блиндажа, наполнив его угарно-кислым дымом и запахом тухлых яиц. На головы сидящих в блиндаже обрушились земля, песок и щепки.
Кто- то вскрикнул.
- Что случилось? - встревоженно спросил Канашов и закашлялся.
- Руку придавило, - ответил Русачев.
Канашов и Поморцев поспешили ему на помощь. С трудом подняли бревно. Комдив морщился от боли, сгибая и разгибая левую руку.
- Может, кость повредило? - спросил Канашов. - Мы сейчас врача вызовем. - И тут же ловко выбрался из полуразрушенного блиндажа.
Поморцев стоял рядом, отряхивая одежду.
- Могло бы все это кончиться хуже, - сказал он. На полу блиндажа валялось снаряжение, бумаги - среди них комиссар увидал чье-то фото. Он поднял. Фотокарточка была разрезана осколком и испачкана землей.
- Твоя? - протянул он фотографию молодой красивой женщины комдиву.
Русачев взглянул с досадой и, посчитав это за насмешку, ничего не ответил.
«Ишь ты каков, простачков ищет…»
- На мою жизнь две женщины судьба отпустила - жену и дочь, - бросил он, массажируя ушибленную руку.
Поморцев с улыбкой рассматривал фото. Волосы женщины были уложены пышной короной. Большие задумчивые глаза. От пухлых губ складочки надменной полуулыбки. Красивая, гордая шея, смелое декольте обнажает высокую грудь. На обороте надпись мужским каллиграфическим почерком с наклоном; «Знай, нашу любовь твоя разбила дочь. Никто не в силах нам теперь помочь… Но если сердце ты имеешь, не раз о мне ты пожалеешь… Валерия». А поперек надпись красным карандашом: «Мадам-артистка, ко всем чертям катись-ка. Наташа».
Поморцев задумался. Случайное фото рассказало ему о семейной драме трех неизвестных людей. Где они? Эта, с холодной красотой, видно, мачеха? Где дочь, сделавшая дерзкую надпись-вызов? Кто этот третий? И кого же он все-таки любит больше? Жену или дочь?
И вдруг он невольно поймал себя на мысли и подумал о том, что все это чем-то напоминает его личную жизнь. Первая жена погибла - разбилась при прыжке с парашютом (она была инструктором аэроклуба), оставив ему сына Костю. Женился вторично, но неудачно. Она уехала от него месяц спустя. Быть нянькой чужих детей и главное - жить скучной армейской жизнью она не захотела (позднее он узнал, что она была любовницей одного московского художника и устроилась жить в столице). Третья жена год хорошо относилась к нему и сыну, но затем ее будто подменили. Костю пришлось отдать на воспитание к родной бездетной сестре. Вернулся он к отцу за месяц до войны, собирался в военное училище. И тут вспыхнул скандал. Он швырнул в мачеху подаренной ею фуражкой и исчез. Куда он уехал, осталось неизвестным. И, несмотря на то, что отец категорически осуждал поведение сына и даже поклялся, что не пустит его на порог, он постоянно страдал и хотел его видеть.
- Понравилась? - спросил, хитро улыбаясь, Русачев.
Поморцев вздрогнул от неожиданного вопроса.
- Красивое всем нравится, - ответил комиссар.
В блиндаж вошел Канашов.
- Врач будет скоро. Он операцию тяжело раненному политруку делает. - И, увидав фото в руках Поморцева, удивился.
- Ваша? - протянул ему фотографию комиссар. - Среди бумаг валялась на полу.
Канашов взял и молча сунул ее в полевую сумку.
- Так почему же вы, подполковник,- Поморцев перевел взгляд на Канашова, - не точно выполняете приказ?
Канашов доложил свои соображения о подвижном отряде.
Поморцев спросил комдива:
- Товарищ полковник, почему бы действительно не попробовать? Мне думается, подполковник Канашов предлагает дельную вещь. И в дивизионной газете, на мой взгляд, сегодня вышла дельная статья Ларионова: «О дерзких налетах на врага».
Русачев недовольно поглядел на комиссара: «Нашелся тоже защитник! Он дисциплину нарушает, а его в газете славят… Все парторг, старается угодить».
- Да если бы я со всеми его выдумками соглашался, товарищ полковой комиссар, то он давно бы из полка сделал опытный полигон, а не боевую часть. Но пока я отвечаю за дивизию, я этого не допущу. Нам воевать надо, а не опытами заниматься. Получил приказ наступать - вперед; обороняться - стой до конца.
- Но Канашов тоже несет ответственность за полк, и эти, как вы называете, опыты делает не ради собственной забавы.
Русачев нетерпеливо перебил:
- Я, товарищ полковой комиссар, нахожусь не на собрании, где говорят все и слушают всех. Я не считаю правильным, чтобы мною командовали подчиненные, а предпочитаю заставлять их делать так, как это хочу я. И вам, как свежему человеку, советую присмотреться ко всему, разобраться. А вам, подполковник Канашов, еще раз приказываю сдать все автомашины.
На обратном пути в дивизию комдив и комиссар молчали.
2
Канашов, расстроенный разговором с Русачевым, решил пойти посоветоваться с комиссаром. Но, придя к его блиндажу, не застал Бурунова. Ординарец сказал, что тот скоро вернется: у него назначено совещание агитаторов полка.
Канашов решил подождать комиссара и сел в стороне покурить. Неподалеку разговаривали бойцы. «Агитаторы, наверно, собираются», - подумал он.
- Здорово, Игнат! Да ты, оказывается, жив-здоров, чертяка, а мы уже похоронили тебя. Что у тебя с рукой? Ранило?
Канашов раздвинул кусты: друг против друга стояли два бойца, у одного рука в лубке.
- Как же это случилось?
- Да сдуру разве долго? Пригнали нас в Красное Урочище, обмундировали, винтовку, патроны выдали, и не успел я оглядеться, как мне говорят: «Здоровый детина», - и в команду смертников зачислили.
- Каких это смертников?
- Да это хлопцы наши так назвали роту, которую послали в засаду. С нами почти ни одного кадрового не было, все по мобилизации - и прямо туда, в пекло. А тут еще командир у нас попался - молоденький лейтенантик. И усов, должно, ни разу не брил. Разведка нас обнаружила, и давай артиллерия по нас садить, ну, а он поднял роту с позиции и вывел в лес, в кустарник. Померещилось ему, что там лучше будет. Не успели мы и лопат вынуть, глядим - немецкие танки.
- И что же он?
- Мы, ясное дело, открыли огонь. Палим в белый свет как в копеечку. Никто не знает, куда стреляет, - за кустами ничего не видно. Орудия, что с нами были, успели дать только по одному выстрелу. А немец как развернулся с танками, и давай нас утюжить! Вот тебе и засада вся кончилась.
- А что с лейтенантом сталось?
- Его сразу убило. А наша братва половина разбежалась, а другую половину немец передавил.
Боец поглядел на раненую руку и зло добавил:
- Его бы туда, этого дурака, кто нас в такое пекло сунул…
Канашов возмутился: «Ничего себе агитаторов подобрал Бурунов: обсуждают приказ командира полка. Ишь, нашлись умники!» Он поднялся и нарочито грубо крикнул:
- Кто там недоволен? Чего по кустам прячетесь, выходи!
Из кустов поднялся высокий, широкоплечий, уже пожилой боец с круглым лицом и вздернутым носом. Он смело шагнул навстречу Канашову. За ним вышел его товарищ - боец Еж.
- А ты что, пугать пришел? - спросил пожилой так же резко. - Тебя бы в это пекло, тогда не больно бы ерепенился. Я правду говорю: задаром люди головы потеряли.
Выйдя из- за кустов и увидев на петлицах Канашова три шпалы, он не струсил, не отступил, а только потупил взгляд.
- А ты кто таков? - спросил по-прежнему резко Канашов.
- Ну, Барабуля Игнат, ваш боец, парторг роты.
И по тому, как он твердо произнес это, Канашов почувствовал: обидели человека, за живое задели.
- Так, говоришь, какой-то дурак головы заставляет класть? Ну; вот он - этот дурак я! - бросил с вызовом Канашов, подступая вплотную к Барабуле.
Они оглядели друг друга упрямыми взглядами, не желая уступить друг другу. Тяжело дыша, Барабуля сказал:
