А вскоре прибыл к нему в дивизию служить «баламут» Канашов. Русачев скрепя сердце терпел его начинания, он боялся, что этот «новатор» подведет его. И в то же время понимал: зажимать новое, что вводил Канашов в боевую подготовку и обучение войск, нельзя. Не раз он пытался разобраться, кто же такой Канашов: карьерист, ищущий только служебных успехов, или действительно деловой командир с творческими наклонностями? Он не мог отказать Канашову в его неиссякаемой энергии, умении видеть важное, но в то же время он считал себя обязанным сдерживать его «необузданные желания и порывы».

Первое время он был убежден, что Канашову с ним тягаться трудно. Ведь у него, Русачева, за плечами многолетняя армейская служба, боевой опыт гражданской войны и у командования он на хорошем счету, его ценили, ему доверяли, считали одним из опытнейших командиров. А что перед ним Канашов? Командир хотя и не из молодых, но все же у него нет всех тех качеств, которыми обладал он.

Время шло, и Русачев начинал понимать, что весь его авторитет и особенно его опыт гражданской войны теряют свое былое значение, а сам он, не желая учиться, отстает от жизни. Впервые остро он почувствовал это с приходом в дивизию Канашова.

Прошлой осенью после тактических учений начальник боевой подготовки округа вызвал к себе Канашова и советовался с ним о причинах недостатков в проведенных учениях. Да и сейчас, несмотря на этот печальный случай во время учений, генерал признал подготовку полка хорошей. Это больно задело самолюбие Русачева. А на разборе учений генерал говорил о том, что некоторые большие начальники не готовятся серьезно к учениям и собираются руководить ими, как проезжий дирижер чужим, хорошо сыгранным оркестром. Русачев принял этот упрек в свой адрес.

«А в последнее время Канашов совсем обнаглел. Он, как ретивая лошадь, закусив удила, делал все, что считал необходимым в боевой подготовке, даже не советуясь. И когда я его одернул, он мне такое выпалил, что хоть стой, хоть падай. Хорошо, что мы были вдвоем, и этого никто не слышал. «Я, - говорит, - на ваше начальственное положение, Василий Александрович, не посягаю. Любите вы это самое положение, что ж…». И это звучало так: «Разве можно винить тебя, если ты на большее не способен? Только не мешай и мне дело делать…»

И Русачеву неприятно было, что Канашов разгадал его слабости и дерзко их обнажил. Может быть, это и породило у Русачева в последнее время чувство подсознательной боязни откровенного разговора с глазу на глаз. При посторонних Канашов не мог ему сказать этого, ибо хорошо знал жестокие законы дисциплины и не хотел их испытывать на себе. К тому же он был достаточно умен, чтобы нарочито обострять отношения.

Русачев порывисто поднялся и опять торопливо зашагал. Ходил он долго, пока не устал. Тогда снова сел, закурил и опять встал, вспомнив, что сегодня получена еще одна срочная шифровка из штаба округа - приказывали направить в их распоряжение подполковника Канашова. Его расстроило это приказание. А вдруг действительно Канашова отстранят? В течение нескольких дней после того, как Канашов был предупрежден им о неполном служебном соответствии, Русачев не решался отправлять рапорт на имя командующего с просьбой снять Канашова с командования полком. Надвигалась ответственная полоса боевой подготовки войск - летняя учеба. Надо было строить новый лагерь. Зарницкий по нескольку раз в день напоминал комдиву о рапорте. И, наконец, рапорт был отослан. Но теперь Русачев почему-то вдруг подумал о том, что этого не надо было делать…

«Надо до отъезда Канашова в округ поговорить с ним по душам о его семейных делах. Может быть, еще удастся их примирить. Канашов грубый по натуре человек. Мог погорячиться из-за дочери и оскорбить жену. Ведь до приезда дочери они жили в согласии. Нет ничего запутанней, чем отношения между мужем и женой… И тут, пожалуй, Коврыгин односторонне подошел к решению вопроса, обвиняя во всем Канашова. Мне ведь тоже поначалу так показалось. А теперь нет сомнения, что виновны и он и она. И даже она больше». Сам себе Русачев признался, что он не жил бы с такой скандальной женщиной.

Поразмыслив обо всем, Русачез позвонил домой к Коврыгину:

- Вечер добрый, Петр Петрович. Не разбудил? Читаешь? Полезное занятие… У меня сегодня был разговор с женой Канашова. К тебе приходила? Грозилась? Ну пусть пишет… По-моему, разбирать Канашова на дивизионной парткомиссии не следует… Ограничимся вызовом и предупреждением. Пусть сам решает этот вопрос по-серьезному - будет ли он с нею жить или нет?… Ты ведь знаешь: силой мил не будешь. Вот так. Ну, будь здоров…

3

Новое место для лагеря выбрали в густом сосновом лесу. Неподалеку бежала речушка, чистая, прозрачная. На ней было решено устроить плотину, поднять уровень воды, чтобы использовать ее в хозяйственных целях. За рекой начинались поля, они перемежались оврагами, высотками и рощицами, что было особенно выгодно для учебного поля и тактических занятий. Район понравился всем, и только один командир полка, подполковник Муцынов, оставался ко всему безразличен.

С лица Канашова не сходила довольная улыбка. Он вмешивался буквально во все, осматривал, прикидывал на глаз, ходил стремительно и, несмотря на свою плотную фигуру, легко ложился и вставал с земли.

Когда командир дивизии предложил каждому из присутствующих доложить свое мнение о месте для лагеря, Муцынов, который до этого со всем молча соглашался, вдруг запротестовал.

- Зачем в этом лесу? Да вы поглядите, какая здесь густота, даже днем темно.

Канашов предложил вынести район лагеря поближе к опушке леса и кое-где проредить.

Комдив согласился и уточнил, что лагерь должен выходить к юго-восточной опушке, где меньше кустарника и почва значительно суше.

А дальше начался долгий спор, сколько потребуется времени на подготовку лагеря.

Муцынов назвал такие сроки, что, согласившись с ним, дивизию можно было вывести в лагерь не раньше середины лета.

Русачев озадаченно оглядел Муцынова. Он уже не раз перехватывал укоризненный взгляд Канашова, который тот бросал в сторону Муцынова.

- Значит, для оборудования лагеря дивизии тебе надо месяц, да на стрельбище - месяц, на спортгородок - полмесяца. Ну и в резерв, как ни говори, тоже полмесяца надо. Вот и выходит, что просишь у меня три месяца…

Канашов, не спуская глаз с комдива, наблюдал, как тот спокойно подсчитывал, как бы соглашаясь с Муцыновым. «Конечно, Муцынову все можно. Любимчик! А вот попробуй я, Канашов, запроси столько, комдив изругал бы, осмеял в присутствии всех. Три месяца много, но меньше, чем за два, тоже нельзя, - прикидывал и Канашов. - Работа большая. Но почему комдив так спокойно согласился отдать Муцынову весь автобат? На чем же он думает подвозить все что надобно в дивизию? Наверно, опять заберет у нас лошадей. Ни одной не дам!»

А Русачев тем временем продолжал:

- В том-то и дело, товарищи, что мы не строительное соединение, а боевая единица. Для нас основное - боевая подготовка…

- Да, но ведь лагеря тоже для этого, - сказал командир второго полка подполковник Буинцев.

- Нам предстоит подготовить сложное тактическое учение с боевой стрельбой, - продолжал комдив. - И учения эти должны провести не позже конца июня… Значит, в конце мая надо выйти в лагеря.

- Не получится! - махнул рукой Муцынов. - Не могу же я разорваться. За два месяца и лагерь построить, и стрельбище оборудовать да еще и спортгородок…

Но комдив решительно прервал его:

- Хватит! Мне все ясно…

Русачев хорошо понимал, что только Канашов может выполнить эту трудную ответственную задачу, и поэтому сказал:

- Подполковник Канашов, даю вам полтора месяца на все оборудование лагеря. В ваше распоряжение прибудет авторота. Приказываю закончить все работы к середине июня. Понятно?

Все это произвело впечатление грома, грянувшего среди ясного неба. Все растерялись. Один Канашов оставался невозмутимым, будто это его не касалось. Он знал: Русачев упрям в своих решениях и всякие возражения бесполезны.