«Знаешь , сколько похоронили? - спросил бригадир к концу последнего дня работы. - Четыреста двадцать пять человек! Вот сколько людей погибло за нашу деревню! Да нет, гребена ниченка, больше. Не всех же здесь оставили, первое время подбирали, сколько еще в госпиталях умерли? Целую тысячу в уме держать надо», - удивился бригадир своим собственным рассуждениям, сорвал с головы кепку и долго стоял у только что засыпанной последней воронки, как стоят на кладбищах. Гришка встал рядом, и у обоих дрожали руки.

Деревня следила за их работой и знала, что она закончена. Все женщины оказались на улице, каждая говорила что-то хорошее, Мотаиха даже в пояс поклонилась: «Спасибо тебе, Матвей Иванович! И тебе, Гришенька!» Отобедать чем бог послал приглашали. Они отказывались, но, когда предложили смочить горло самогонкой - она всю заразу уничтожит, - бригадир не устоял, а Гришка поспешил домой отмываться, одежонку простирнуть и выветрить, да и смущен был непривычным вниманием и такими почестями.

* * *

Время шло, мать уж, наверно, заждалась его, а он все стоял на опушке, пока не стукнуло: дяде Матвею надо все рассказать, вдруг что придумает.

Огородами, чтобы не увидела мать, стал пробираться в деревню.

Бригадир жил в полуподвале - четыре венца над землей - на месте сгоревшего дома. На постое у него были немцы.

- Дядя Матвей, мне оселок надо, косу поправить, - нашел подходящий предлог парнишка, чтобы вызвать бригадира на улицу.

Матвей Иванович подыграл:

- А умеешь ли ты править? Пойдем покажу, как это делается.

Он прихватил оселок, и они вышли.

- Ты что нос повесил? Случилось что?

- Случилось, - вздохнул парнишка и рассказал, в какое положение он попал из-за своей неразумности.

- У, гребена ниченка, серьезное дело. Не пойму, однако, что ты нашел, наган или пистолет?

- Да наган! Но я его не буду отдавать! Ни за что! Я его в лесу спрятал.

- Так убьют же тебя, Гриша.

- Я знаю… Может, в лес уйти партизан поискать?

- Тогда твоих расстреляют.

- И я всех немцев перестреляю! Собачника в первую очередь. Приведу партизан, и мы тут такое устроим…

- Пустое, надо о деле думать, - прервал бригадир. - Вы когда за клюквой ходили?

- Да я и не помню. В конце марта или в начале апреля.

- Гм, три месяца назад ты нашел этот наган, а с тебя спрашивают сейчас! Значит, отдавать придется, не отвяжутся!

- Нет! Нет! Мой он!!

Гришка в отчаянии схватился за голову, и слезы брызнули из глаз.

- Да погоди убиваться! Ты вот что, ты пистолет им отдашь!

Гришка ошалело уставился на бригадира:

- А где я его возьму?

- Ну-ну, еще скажешь, что ты на Алешкином гумне ни разу не бывал, сгоревших пистолетов и другого оружия там не видел? Выбери пару получше и приходи в овраг, а я туда керосинчик принесу. Почистим, смажем и…

Ну и Матвей Иванович! Ну и… Дослушивать бригадира Гришка не стал, мигом слетал в гумно, прихватил там три пистолета и быстренько назад. Из них кое-как собрали один, очистили от ржавчины и окалины, керосином протерли, попробовали, как работает, и приуныли - перекалившаяся пружина еле возвращала затвор на место. Другие были не лучше. Из такого пистолета не выстрелишь, а Гошка слышал выстрел.

Сильные, жилистые руки бригадира с треском ломали подвернувшуюся на глаза палку. Капельки пота стекали по носу и падали на землю. Молчал он долго, потом изрезанное резкими морщинами длинное лицо Матвея Ивановича разгладилось, будто кто провел по нему утюгом:

- Давай так сделаем: просуши пистолет на солнышке, чтобы керосином не пах, отдай «моим» немцам - они здесь недавно и не знают, что у нас такого добра навалом, - а у них попроси бумажку, пусть напишут, что ты сдал пистолет. Завтра ее Собачнику и сунешь.

Бригадир ушел, а Гришка совсем пал духом: «квартиранты» дяди Матвея могут не дать нужной бумажки, тогда Собачника и его немцев придется вести к ним, и все раскроется. Дострелялся! Еще раз протер насухо пистолет, поелозил его о траву, чтобы лесным духом пропитался, и поплелся в полуземлянку. Матвея Ивановича, как и договаривались, дома не было. Гришка к немцам:

- Вот пистоль нашел! Лес, лес нашел, - заговорил, коверкая русские слова на немецкий лад и протягивая на вытянутых руках свою «находку».

Один поднялся, прихватил патрон и пошел на улицу Гришка за ним, с надеждой на несбыточное - вдруг пружина зацепится за что-нибудь, потом сорвется, и пистолет выстрелит. Чуда не случилось. Солдат вернулся обратно, швырнул пистолет в угол и повернулся к нему - чего тебе?

- Мне папир, папир надо, что сдал пистоль. Иванов моя фамилия. Ива-нов, - выговорил по слогам и показал на ладошке, что написать надо.

Немец озадаченно поморгал и расхохотался:

- О, какой хитрый кнабе! О-о-о! Малшик Иван хочет иметь документ?

- Да, да, - закивал головой парнишка, радуясь, что его поняли.

Немец хмыкнул, однако подошел к столу, нацарапал там что-то и протянул маленький листик Гришке. Он схватил бумажку, сказал спасибо и показал солдатам спину.

- Штейн! Хенде хох! - остановил его грозный окрик… Парнишка оглянулся и не узнал своего спасителя, а тот рычал еще свирепее:

- Ко мне, Иван. Шнель!

Гришка подошел к столу, а немец, тараща злые глаза, запустил руку в железную банку, пошелестел там чем-то и жестом фокусника вытащил конфету в красивой золотой обертке!

Парнишка невольно отступил на шаг, вид у него был такой, что солдаты схватились за животы, показывая пальцами то на него, то на «фокусника».

- Презент! - сказал немец, вкладывая конфету в негнущуюся руку Гришки. - Я шутиль - надо смешить друзья. Ком.

Гришка выскочил на улицу. Вслед ему раздались новые взрывы хохота. А его радость, вспыхнувшая было при одном виде полученной бумажки, померкла, - может, показавшийся ему таким добрым немец и с ней какой-нибудь трюк устроил? Домой вернулся смущенным и растерянным. Мать ждала на улице:

- Принес?

- Да.

- Давай сюда!

- Я его немцам отдал!

- Что брешешь, окаянный? Они завтра хотели приехать.

- Я тем, что у дяди Матвея живут, отдал.

- О господи! И в кого ты такой бестолковый уродился? За пистолетом какие немцы приезжали? Ивановские. Им надо отдавать, им, а не нашим. Беги и попроси пистолет обратно.

- Да не кричи ты, мама. Не надо мне никуда бегать. Они бумажку дали.

Мать рассердилась еще больше:

- С нас пистолет требуют, а не бумажку. Где она?

Он подал расписку. Мать вгляделась в нее и заголосила:

- Ну, дурак! Ну, дурак! Ты хоть знаешь, что тут написано?

- Откуда?

- Поди, написали, что тебя нужно вздернуть на первой лесине, а ты уши развесил.

Что тут возразить? Мог и так написать немец, мог и хуже. И спасет ли его самая хорошая бумажка, если он хранил оружие столько времени? Но семью-то может она. спасти.

- Расстреляют, так меня…

- Утешил. И на том спасибо!

- Они мне конфетку дали. Вот! - разжал вспотевший кулак. - Похвалили меня!

Столь неожиданный подарок озадачил мать. Повертела она конфетку и сплюнула в сердцах:

- А черт поймет этих немцев, прости меня, господи! Смотри у меня! Если обманываешь, не знаю, что с тобой сделаю!

Много ночей в ожидании неминуемой смерти провела семья после прихода немцев. Эта, летняя и короткая, показалась самой длинной и безнадежной. Сестренки, намаявшись за день, как-то уснули, а они с матерью даже не ложились.

Мать молчала. Заговорила только под утро, и так, как говорят перед длительной разлукой или прощаясь навсегда:

- Никакого горя я с тобой не знала. В школу уезжал, так боялась, чтоб не избаловался там без семьи. Устоял. И учился хорошо, и за поведение твое краснеть не пришлось. Сейчас-то почему все не то делаешь? На что тебе этот чертов пистолет сдался? На что-о? Как мне перед отцом за тебя отчитываться? Ой, да ладно, не о том хотела сказать, совсем не о том, а вот слов нужных не найду, - замолчала, поправила на - голове сбившийся платок, подошла к окошку. - Солнце уже высоко поднялось. Скоро приедут. Посидим еще немного и на улицу выйдем.