- Зачем мне ваши карты? Я эти места наизусть знаю, с закрытыми глазами найду. В девятнадцатом году на остров Мудьюг я первый высадил английские экспедиционные войска. А вы мне о картах толкуете…

- Ах, вот с кем я имею дело?! - произнес Дебелов и поспешил ретироваться…

* * *

В сапогах, шинели, шапке-ушанке, с «лейкой» на груди и рюкзаком за спиной явился я на тральщик и прошел в командирскую каюту. Николаю Сергеевичу было не до меня. Как всегда перед походом, у комдива находятся срочные дела, вызывающие суету и нервозность. Он приказал вестовому Аникину проводить меня в свободную каюту, и я, устраиваясь, смотрел в иллюминатор на противоположный берег Екатерининской бухты - пустынный, с рыжими макушками валунов. Это было время, когда кончилась полярная ночь, светило солнце, а снег уже стаял.

Едва я успел извлечь и разложить свой несложный скарб, как появился и Николай Сергеевич. Осмотрев меня с ног до головы, он с удивлением сказал:

- Здорово же вы поправились! Два дня назад были худощавы, а теперь едва китель сходится.

Пришлось сознаться, что все теплые вещи, какие есть, я напялил на себя.

- Сейчас мы приведем вас в божеский вид, - сказал он, добродушно улыбнувшись.

Вызвал того же Аникина, что-то ему шепнул, и через несколько минут тот принес «канадку» на меху с большим воротником шалью.

Подозревая, что куртка снята с чьих-то плеч и человек лишился своей спецодежды, поначалу я отказывался, доказывая, что одет тепло, выдержу. Тем более мне не стоять вахту на ветру.

- Надевайте, надевайте, - упорно повторил Николай Сергеевич. - Мы не похожи на таллинского интенданта, - добавил он и тут же рассказал, как 27 августа 1941 года, в день ухода наших кораблей из Таллина, к нему явился интендант и предложил принять на тральщик несколько сот полушубков. Дебелов объяснил, что корабль перегружен, а предстоит сложное задание - идти впереди эскадры, прокладывать ей путь. Он попросил пяток полушубков для впередсмотрящего и других моряков внешних постов. «Не беспокойся. Придем в Кронштадт - оформим как инвентарное имущество», - заверил Дебелов, на что интендант ответил: «Нет уж, раз составлен акт на уничтожение, будем уничтожать». И с этим удалился. - Силен был служака, ничего не скажешь, - заключил Николай Сергеевич и протянул мне руку: - До скорой встречи! - Он сошел с корабля, направился в штаб ОВРа на инструктаж командиров кораблей, который предшествовал каждому походу.

Оставшись в каюте, я растянулся на койке и дремал, пока до моего слуха не донеслись прерывистые звонки колокола громкого боя и над головой не протопали матросские башмаки. Я единственный, не расписанный по боевой тревоге, увлекаемый общим порывом, набросил на плечи свое новое одеяние и поднялся на мостик. Вечерело, и это ощущалось даже в преддверии полярного дня: небо хмурилось, низко нависали темные тучи, вершины сопок тоже казались черными, опоясанными внизу белыми лентами.

Николай Сергеевич находился на мостике и отдавал команды. С каждой минутой ширилась полоска земли между кораблем и пирсом. Мы шли по Кольскому заливу, встречая рыболовные траулеры, возвращавшиеся с лова. В кильватер нам следовали еще четыре тральщика.

За кормой остался Кильдин - маленький скалистый островок - живое напоминание о том, что мы расстаемся с последним клочком родной земли. А дальше для моряков всегда неизвестность. Во время войны подавно…

И сразу куда подевалась веселая жизнерадостность - лица комдива и остальных моряков, несущих верхнюю вахту, стали полны серьезности, ибо, кроме корреспондента, все стоят по боевому расписанию и у каждого свои обязанности. Я обратил внимание на парнишку - только так и можно было назвать маленького худощавого юношу с полными губами - старшину сигнальщиков Васю Шурахова. Он стоял, как влитый в палубу, на ветру, закутавшись в меховой воротник, не отрывая от глаз бинокля, лишь медленно поворачивал голову, обозревал море, воздух. Казалось, это был не человек, а хорошо отлаженный прибор для наблюдения. Я познакомился с Васей в канун похода, слушал его рассказы об Америке и с еще большим интересом - воспоминания о родной Балтике, где он прошел, как говорится, огонь и воду. Сражался в Таллине; раненный, эвакуировался на транспорте. Транспорт был потоплен авиацией, и он целую ночь проплавал в море. В Ленинграде, немного подлечившись, в самые критические дни немецкого наступления ушел добровольно на фронт в морскую пехоту и снова вернулся на корабль.

И акустик Кучеренко сидел в крохотной рубке, прослушивая симфонию моря. Он тоже балтиец, знаменитый акустик подводной лодки, в числе немногих моряков удостоен высокой награды - ордена Ленина. Имя Кучеренко долго не сходило со страниц газет, и друзья втайне завидовали ему. Но однажды после трудного и опасного рейса, когда лодку несколько суток подряд преследовали корабли противника, сбросив сотни глубинных бомб, Кучеренко заболел, его признали негодным к службе в подводном флоте и назначили в команду моряков, отправлявшихся на Север.

Я рад был возможности увидеть этих ребят в родной стихии.

Одно дело - знакомство на берегу, в кубрике или кают-компании. Совсем другое - в море, в боевой обстановке. Там люди шире раскрываются и видно, на что они способны. В этом я не раз убеждался во время обороны Таллина и на переходе из Таллина в Кронштадт. Война многому нас научила, и прежде всего тому, что поединок с врагом выдерживают, как правило, люди сильные, ловкие, умелые.

…Над морем серая, мрачная пелена, расходилась крутая волна. Наш кораблик на редкость устойчив: зароется в волну, и, кажется, все тут, но нет - не все, подобно ваньке-встаньке, встает он на ровный киль и несется дальше.

На мостике тишина, изредка слышен голос командира:

- На румбе!

- На румбе сорок пять, - отвечает рулевой.

- Так держать!

- Есть так держать!

И снова тишина, которую боятся нарушить лишним словом и лишним движением, будто в это время свершается какое-то таинство.

Всю ночь Николай Сергеевич на ногах. Меня поражает его выдержка: за день набегался, наволновался, и вроде настало время отдохнуть, а он даже не присядет. Вспоминаю нашу первую встречу, тоже на корабле, тоже в походе, но только на Балтике, когда он произнес слова, показавшиеся мне пророческими: «У командира должны быть железные нервы и адская выносливость - иначе гроб с музыкой». Вот и сейчас дает знать выносливость. Протирая слипающиеся глаза, он смотрит то вперед - на бескрайний простор воды, то выходит на крыло мостика и устремляет взор назад - к кораблям, идущим в кильватер. Я не решаюсь его отвлекать, держусь в стороне, боясь, что в ту самую минуту, когда завяжется разговор, может произойти что-то неожиданное…

Но ничего неожиданного, к счастью, не произошло ни этой ночью, ни в последующие трое суток нашего плавания.

Я не буду подробно рассказывать, как мы, приближаясь к острову Медвежий, увидели сперва мачты, а затем постепенно вырисовывались и сами транспорты. Мы обменялись опознавательными, и, хотя ничто не указывало на опасность, - для профилактики тральщики основательно пробомбили район и, заняв свое место, сопровождали транспорты до входа в Кольский залив.

Все эти трое с лишним суток Николай Сергеевич был в предельном напряжении, оставалось лишь подивиться его энергии. И так же, как в первые сутки, стоял, не выпуская бинокль из рук, Вася Шурахов, слушал море акустик Кучеренко, почти не отлучались со своих боевых постов и остальные моряки.

Это был обычный, я бы сказал, заурядный поход, во время которого, выражаясь терминологией сводки Совинформбюро, «ничего существенного не произошло». Но тем и хорошо, что были приняты все меры предосторожности. И хотя мы вернулись без боевых трофеев, не потопив вражеской лодки, не сбив фашистского самолета, но зато привели транспорты без потерь. А это самое главное…

Что мне дал этот поход? Многое! Возможность узнать ближе Николая Сергеевича Дебелова и его экипаж, увидеть моряков в действии, убедиться, что они знают, умеют, могут…