Ранним утром 9 мая наши части вступили в столицу Чехословакии. С гитлеровцами расправились быстро, но сразу же оказались… в плену у пражан, заполнивших все улицы и площади в центре города.
Кое- где над толпой уже вспыхнули красные транспаранты с надписями на русском языке: «Слава Красной Армии», «Да здравствует дружба советского и чехословацкого народов!», но еще больше было восторженных возгласов в честь советских воинов, освободивших столицу' Чехословакии: «Слава!», «Наздар!», «Ура!».
Наших солдат обнимали и целовали, их поднимали на руках и подбрасывали вверх. К раненому сержанту сразу подбежало несколько человек с приглашениями:
- Пойдемте к нам, мы окажем вам помощь, будем ухаживать лучше, чем в госпитале.
- Я врач, я сумею быстро, залечить ваши раны…
Старая женщина, вытирая слезы, без конца повторяла по-русски одну фразу:
- Спасибо, наши родные, вы спасли моих детей…
Здесь, на улицах Праги, мы приняли радиосообщение из Москвы о том, что Германия безоговорочно капитулировала. В. истории Великой Отечественной войны поставлена последняя точка.
ЭХО ВОЙНЫ
ЖИВАЯ ПАМЯТЬ
Накануне Дня Советской Армии в клубе собралось необычно много народу: в совхоз приехали гости из города, перед собравшимися должен был выступить боевой генерал. Говорили, что он защищал Москву, освобождал Киев и штурмовал Берлин.
Генерал сидел в президиуме. Грузный, седовласый, в парадном мундире с золотым шитьем на петлицах, на груди ордена. После небольшого вступления секретарь парткома предоставил слово генералу.
Зал загремел рукоплесканиями.
Генерал, поднявшись, низко склонил голову. Аплодисменты загремели еще сильнее. Генерал подошел к трибуне и стал говорить о том, как в 1918 году только что созданные части Красной Армии под Псковом и Нарвой остановили и разгромили рвавшихся к Петрограду немцев. Потом он говорил о Великой Отечественной войне, о битве под Москвой, о генерале Панфилове и панфиловцах, о Викторе Малясове, о Елене Стемпковской, о Мамадали Топиболдиеве, об Абдусаттаре Рахимове, о Викторе Талалихине.
Его выступление не было похоже на те приподнято-торжественные доклады, которые обычно делают накануне больших праздников и в которых непременно говорят о достигнутых успехах и очередных задачах. Седой генерал говорил о том, как воевали конкретные люди, называл их имена, называл места, где проходили описываемые им события. И когда рассказывал о подвигах хорошо известных ему людей, заметно волновался, часто доставал из кармана платок, подносил его к лицу, но, так и не коснувшись лица, снова прятал его в кармане брюк с широкими алыми лампасами или, выйдя из-за трибуны, приближался к самому краю сцены, потом, как бы спохватившись, возвращался назад к трибуне. А под конец признался слушателям:
- Не могу без волнения вспоминать о потерях, об испытаниях, которые вынесли в те годы наши советские люди… В битве на Курской дуге, на исконно русской земле, сражались люди разных национальностей и, кажется, со всех советских республик. И в нашем соединении был полный интернационал. Были и узбеки. Смелые ребята, сообразительные. Хорошо помню бронебойщика Мухаммадиева и командира танка Касымова…
Тут, наверное, нет таких, кто не слышал о танковом сражения у станции Поныри. Вспоминаю начало июля 1943 года, Курское сражение. Моему танковому батальону было приказано занять оборону в лощине, что севернее станции. Танки окопать и стоять так, как под Москвой стояли. Вместе с командирами подразделений и командирами танков провели мы рекогносцировку. Изучили место предстоящего боя, выбирая позицию для каждого танка в отдельности. Подошли к машине Касымова, а он, показывая на складку местности метрах в ста от танка, говорит, что считает целесообразным переместить танк туда: со стороны противника танк не будет виден, а из танка стрелять по склону возвышенности очень удобно. Дельное было предложение, и я согласился с командиром танка.
За ночь наши танкисты надежно закопали танки в землю. Над капонирами возвышались только башни да длинные стволы орудий. Обходя позиции, рассказал я танкистам последние новости: из штаба бригады сообщили, что на этом участке фронта фашисты применили новые тяжелые танки с устрашающими названиями - «тигры» и «пантеры» - и самоходные орудия «Фердинанд». Подойдя к экипажу Касымова, спросил:
- Не сробеете перед фашистским зверьем?
Сержант посмотрел на своих танкистов, улыбнулся и ответил:
- Страшновато, конечно. Только ведь ребята в экипаже какие! Фомин, к примеру, в тайге один на один с медведем сходился. А нас в танке четверо, да не одни мы. Не пропустим фашистов, товарищ майор!
И вот настало утро 7 июля. Гитлеровцы пошли в атаку на Поныри. Сотни танков тараном устремились на наши позиции. Но оборона у нас была подготовлена надежно, и встретили мы фашистов, как полагается. Четыре их атаки захлебнулись. Ну а потом подтянули они свежие силы, и пятой атакой удалось им прорвать первую кашу позицию… И поползли их танки к станции.
Ну а здесь встретили врага ваши танкисты. Встретили таким огнем, что на стволах пушек обуглилась краска, внутри машин не хватало кислорода, но танкисты делали свое дело.
Гитлеровские танки заметались, стали искать укрытие и поползли к лощинке, где стояла машина Касымова…
Генерал помолчал,
- Тут можно рассказывать долго. Я скажу коротко: семь средних танков подбил экипаж Касымова! Но и его танк загорелся. Я видел, как пылающая машина Касымова вырвалась из капонира, как понеслась навстречу врагу и врезалась в борт «тигра». Страшной силы взрыв потряс поле боя…
Сколько лет прошло, до сих пор кажется мне, что именно таран Касымова внес перелом в ход сражения. Гитлеровцы начали пятиться назад… И тогда наше командование ввело в бой свои резервы…
Генерал снова достал из кармана платок, тщательно вытер лоб и закончил доклад:
- Есть в Понырях братская могила. В ней захоронен прах сержанта Касымова и его боевых друзей. Каждый год 7 июля я стараюсь побывать на этой могиле и каждый раз вижу на ней живые цветы - знак народной любви и памяти о тех, кто отдал жизнь во имя свободы Родины, во имя счастья своего народа…
Зал зарукоплескал.
Когда секретарь парткома объявил собрание закрытым, на сиену поднялся невысокий коренастый парень с черными, слегка вьющимися волосами и, приблизившись к генералу, молча протянул небольшую пожелтевшую от времени фотокарточку. На ней без труда можно было узнать того, кто стоял перед генералом, только не в темном костюме и белоснежной рубашке с модным галстуком, а в выгоревшей от солнца гимнастерке, с орденом Красного Знамени на груди. Те же глаза; прямые, в линию, брови. Только губы обветрились, потрескались.
- Сержант Касымов!…- удивленно произнес генерал.- Откуда у вас эта фотография?!
Парень с трудом, тихо сказал:
- Я механик совхоза Касымов. Это фотография моего отца. Спасибо вам товарищ генерал, что рассказали о живом отце, которого я совсем не помню.
И взяв генерала за руку, Касымов обратился к секретарю парткома:
- Сегодня генерал - мой гость. Не могу я его отпустить, это же командир моего отца!
ЗАЖИГАЛКА
Недалеко от Янгиюля на берегу Бозсу есть уютный уголок, созданный руками рыболовов. Небольшой опрятный домик, тенистый фруктовый сад, легкие павильоны над водой. Я очень люблю это место и часто, вооружившись удочкой, провожу там выходные дни. В один из давних моих приездов туда я и познакомился с ветераном войны, бывшим старшиной сверхсрочной службы Батыром Садыковым. Встречались потом не раз. Вечерами мы обычно беседовали о прошедшей рыбалке, намечали планы на утро, иногда вспоминали прожитое и пережитое. В один из таких вечеров старшина рассказал историю, которую я записал так, как она была рассказана:
