– А бес его знает! – послышался равнодушный ответ. – Заказ на гранитный памятник, задаток в гринах… Срочно, грит! Через неделю, сказал, придёт, проверит выполнение.

Петрович заметался между могил, не зная, на что решиться. Между тем фигура длиннополого постепенно растворялась в сгущавшемся сумраке, точно кусок сахара, брошенный в чай.

Озябшая красная рука потянулась в карман, осторожно выудила мобильный телефон и затёртый листок с цифрами. Негнущиеся пальцы неуверенно набрали номер.

Гудки в трубке еще больше озадачили Петровича. Надо было что-то предпринять. По инструкции Петровичу вменялось в обязанность немедленно сообщить своему нанимателю о появлении объекта, затем проследовать за ним к месту жительства, если тот будет следовать общественным транспортом, а если сядет в машину – записать номер авто и немедленно передать его кому положено.

В случае успеха его ждало немалое вознаграждение. В случае неудачи обещали оторвать яйца и запихнуть в глотку – выражение вполне фигуральное, но тем не менее таящее в себе немалую угрозу. Однако уже первый пункт строгой инструкции невозможно было выполнить – абонент не отвечал.

От бурной мыслительной деятельности Петровичу стало жарко. Он вытер рукавом лоб. Потом шумно выпустил воздух из груди. Потом снова вобрал изрядное количество кубических сантиметров кислорода. И принял решение…

Слава богу, длиннополый и не подумал садиться в авто или ловить попутку. Он прилежно топтался на автобусной остановке в компании пожилой семейной пары и сгорбленной бабульки с гремящей сумкой, полной пустых бутылок. Петрович с облегчением выдохнул и отвернулся, чтобы не показать, что его кое-кто интересует.

В автобус он погрузился плечом к плечу с длиннополым. Трясся за ним пять остановок до метро, потом спустился в подземку, сел в вагон. По пути еще несколько раз пытался вытащить мобилу и связаться с нанимателем. Но напрасно, телефон не отвечал (радиоволны не проникали через толщу земли, но Петрович был не слишком силен в радиотехнике). Пассажиры удивлённо косились на потрёпанного мужика, старательно прижимавшего к уху черную трубку.

На «Белорусской» длиннополый вышел из вагона, приблизился к памятнику «Советская Белоруссия» и замер возле каменных фигур. «У него здесь встреча!» – догадался Петрович, в восторге от своей сообразительности и проницательности.

Через минуту бурлящий поток из прибывшего поезда затопил зал станции торопливой людской массой. И вот тут-то Петрович удивлённо вытаращил глаза и затряс головой. На долю секунды ему показалось, что в глазах у него двоится, – очевидно, сказалось изрядное количество «беленькой», выпитой за весь сегодняшний день. Длиннополых внезапно стало двое, как будто от первого типа отделилось астральное тело и приобрело материальное воплощение. Стало две шляпы, два черных пальто, две пары темных очков и две совершенно омерзительные пары узких альфонсных усиков.

Петрович растерялся. Он уже не знал, где тот тип, которого он подцепил на кладбище, а где его «альтер эго». Он так растерялся, что даже подошел слишком близко, рискуя выдать себя.

Туннель наполнился гулом и грохотом, повалил народ, выливаясь из распахнутых дверей, – на двух платформах одновременно остановились поезда. А длиннополые уже разлетелись в разные стороны, точно два шарика одинаковой массы в задаче про импульс тела. Правый длиннополый вклинился в середину толстой гусеницы, вползавшей в двери вагона, и мгновенно затерялся в ней. То же самое совершил и левый длиннополый, убегая в противоположном направлении.

Поезда разъехались. Посередине платформы остался стоять потрёпанный человечек в телогрейке и с сотовым телефоном в руке. Глаза у него были совершенно безумные – ему казалось, что он чувствует в своей глотке вкус собственных яиц, которые ему обещали затолкнуть туда в случае неудачи. И этот вкус Петровичу очень не нравился.

В обитую старым дерматином дверь детского дома № 50 города Москвы позвонили. Впустив с улицы морозный колкий воздух, дверь нехотя приоткрылась, и из помещения пахнуло запахом кислых щей и прогорклого масла, запахом ненавистной перловой каши и компота из сухофруктов. Перед дверью стояли женщина средних лет в милицейской форме и пацан лет семи в старом драповом пальто с цигейковым воротником и вязаной шапочке петушком. Две мокрые прозрачные полоски пролегали от носа мальчишки к его верхней губе.

Женщина в форме решительно шагнула вперёд, цепко держа детскую руку, красную от цыпок, а мальчишка горестно шмыгнул носом и нехотя поплёлся за ней. На пороге он остановился и с тоской оглянулся назад, туда, откуда веяло воздухом воли, свободы и безнаказанности. Пацан любил этот вольный дух, а здесь, в прихожей детского дома, так мерзко воняло… Почувствовав слабое сопротивление, милиционерша остановилась и дернула его за руку.

– Ну что еще… – пробурчала она раздражённо. – Опять глупишь, Морозов!

Мальчишка покорно шагнул вперёд. Дерматиновая дверь за ним с обреченным стуком захлопнулась, злобно лязгнул засов.

– Новенький! – послышался возбуждённый шепот из-за двери, ведущей в холл. В темной щели любопытно блеснули детские глаза.

Мальчишка свободной рукой стянул шапку и заинтересованно огляделся по сторонам.

– Где кабинет директора? – спросила милиционерша. Она все еще сжимала руку своего подопечного, как будто боялась, что тот вырвется и сбежит от нее.

Женщина решительно двинулась по коридору. Мальчишка нехотя волочился вслед за ней, бдительно оглядывая детдомовские покои и периодически шмыгая носом.

– Павел Морозов, 1992 года рождения, москвич. Отец умер, мать в бегах. – На стол директора детдома, представительной дамы бальзаковского возраста, с холодным наробразовским взглядом, легла тоненькая папка с надписью «Личное дело». – Задержан на Казанском вокзале во время рейда городского патруля. По решению комиссии направляется к вам из детского социального приёмника.

Только после этой тирады железобетонная рука наконец отпустила мальчишку и подтолкнула его к столу директора. Пацан исподлобья уставился на полную даму с властными глазами. Казалось, он ее уже заранее ненавидел.

– Ну-с, Морозов. – Дама окинула его долгим изучающим взглядом. – Проходи, садись… Добро пожаловать!

Милиционерша села на стул.

Мальчик нехотя сделал микроскопический шаг вперёд.

– Покажи руки. – Умелым движением она задрала ему рукав пальто. – Колешься?

Павлик отрицательно мотнул головой.

– Тогда, значит, клей нюхаешь? – почти утвердительно произнесла директриса. – Нет? Что же тогда? Таблетки? Ты лучше сразу скажи, – понимающим тоном произнесла она. – И нам время сэкономишь, и вообще… – Неожиданно она запустила наманикюренные холеные пальцы в волосы мальчишки. – Вши есть? Вензаболевания? Сифилис? С дядечками дела имел?

Милиционерша подсказала:

– Вензаболеваний не обнаружено, в приёмнике прошёл санобработку, – с готовностью произнесла она.

– Знаю я вашу обработку… – Директриса нахмурилась, брезгливо отряхивая руки. – На той неделе троих десятилетних девчонок сифилисных к нам доставили, еле удалось в лечебницу пристроить… К побегам склонен?

Мальчик с интересом рассматривал на стене огромную тропическую бабочку в рамке под стеклом, а потом перевёл взгляд на пухлую сумку директрисы, висевшую на стуле.

– Неизвестно, – произнесла милиционерша. – По нашим данным, в детское учреждение оформляется впервые.

– Ладно. – Директриса подняла трубку телефона. – Тамара? Забери новенького…

Мальчик расстегнул верхнюю пуговицу пальто – в кабинете было очень жарко. Директриса расписалась в бумагах и молча пододвинула их милиционерше.

– Ну, Морозов, – произнесла та, поднимаясь, – будь здоров, не кашляй. И смотри, не попадайся нам больше, не то рано или поздно в колонию загремишь!

– Не бойся, до весны не сбегу, – успокаивающе заявил мальчик, солидно кивнув.

Дверь негромко скрипнула, и в кабинет вплыла обширная женщина с добрым глуповатым лицом.