сидел на качелях и примерял белую перчатку девочки, смотря на худую, красивую блондинку. — Загнал их в угол на лестничной клетке. Темная работенка, — Огаст опустил это крепление и поднял свободное. Мышцы перемещались под кожей рук, оголенных футболкой Rolling Stones.

Темная работенка. Что означало, что мне лучше не знать о ней. Я кивнула, зная, что он увидит движение своим периферийным зрением. Он бросил рубашку в кучу одежды. У него действительно была древняя швейная машинка, и я начала зашивать ту одежду, которую еще можно было зашить. Обычно материал маек слишком тонкий, чтобы нормально залатать, но я попробовала. По крайней мере, мне не надо было просить дважды, что покупать — каждый раз он покупал именно то, что я просила. Кроме хлеба. Он никогда не приносил чертов хлеб!

Мои руки двигались неосознанно. Я сложила так много белья, что не обращала ни на что внимания. Огаст использовал странный кондиционер для белья; от него пахло лимоном.

— Сделаешь громче? Я не слышу.

— Только чуть-чуть. Это не очень хорошая часть для впечатлительной, молодой девочки, — последнее слово прозвучало, как «дойвочки». Его губы растянулись в широкой, тревожной усмешке. Если бы я не привыкла к нему, я бы почувствовала момент неловкости. Но это был Огги. Он, казалось, был рад морщить лицо самыми возможными, странными способами. Только, чтобы смягчить ситуацию.

Я сложила пару джинсов. Кровь отлично смоется, если вы замочите белье в холодной воде. Даже навоз отмылся с коленок. Конечно, пятна были свежими, когда мне дали джинсы.

— Хочешь кофе? — что значило «ты собираешься на вылазку сегодня ночью?» Но я не решалась спрашивать, в случае, если он все-таки уйдет. Тогда я бы чувствовала, будто заставила его сделать это, а я бы бродила по крошечной квартире, убирая вещи или освобождая место для тренировок тай-ци, желая выбраться отсюда и убежать. Даже простая прогулка в винный погреб на углу, чтобы купить жевачку, была бы прекрасной. Но нет. Огаст больше не брал меня с собой, бормотал что-то о запахах. Я была вполне уверена, что не обижусь насчет этого: я принимала душ каждый день. Поэтому я больше не задавала вопросов, просто продолжала просить его принести домой белого хлеба, чтобы я могла сделать сэндвич с арахисовой пастой и джемом. Я жаждала этого сэндвича так сильно, что вы не поверите.

Я уже чертовски устала от омлетов!

— Нет, спасибо, — наконец ответил он. — Ночью остаюсь.

— О, хорошо, — я нашла свою пару джинсов и быстро сложила их, затем сложила одну из фланелевых рубашек Огаста. Я предложила погладить вещи, но у него было странное выражение на лице, и он сказал не надо. Я сделала все по-своему, но когда он пришел домой и увидел все, то забрал утюг и спрятал его куда-то.

Странно. Но охотники странные. Даже у папы были свои заскоки.

Ну вот. Я думала об отце. Я никогда не спрашивала Огаста, когда вернется папа. Иногда работа занимает некоторое время. Я была уверена, что он вернется.

Не так ли?

Я пыталась не думать об этом. Раньше он всегда возвращался. Но... в глубине души, я никогда не была уверена в том, когда будет последний раз.

Я смотрела телевизор. Для парня, у которого такая классная плазма, он не часто смотрел ее. А когда смотрел, то чаще всего черно-белые фильмы. В чем прелесть классного телевизора, если ты смотришь только оттенки серого?

Кто-то забарабанил в дверь. Мое сердце подпрыгнуло к горлу, как заяц на высокой скорости. Я бы вскочила на ноги, но Огаст уже встал, захватывая сигарету и делая последнюю затяжку.

— Спокойно, принцесса, — он выглядел удивленным. — Если бы это была какая-то проблема, я бы уже был снаружи и вел погоню. Я чую: это хорошие новости.

Теперь я складывала голубой свитер. Я внимательно сосредоточилась на его рукавах, пока Огаст подходил к двери. Пожалуйста, пусть это будет он, я молилась. Пожалуйста.

А потом, чудо из чудес, Бог услышал меня! Я услышала папин голос.

— Черт тебя побери, Добровски. Почему ты живешь на третьем этаже? — он тяжело ступил, как если бы его ботинки были полны снега.

Огаст казался удивленным.

— Здесь безопасно. Ты выглядишь чертовски ужасно. Ты...

Побитый и свободный.

— Я не добрался до него. Где Дрю?

Огаст вздохнул.

— Жива и здорова. Она одержима тостом. Подвинься, а то я не могу закрыть дверь.

В глазах все поплыло. Я глубоко вдохнула, плечи расслабились. Сердце колотилось, это был высокий, сильный галоп счастья. Я знала, что чувствовал багаж в аэропорте в тот момент, когда знакомые руки смыкались на его ручке.

Это папа. Он наконец вернулся. Он здесь, и мы собирались двигаться дальше. Счастье заполнило меня, пока я не подумала, что взорвусь, и высвободились слезы гнева. Если бы я заплакала, он бы одарил меня Тем Взглядом, как будто я была сентиментальной девчонкой, и он не знал, что делать. Но я не могла остановиться. Теперь я смогла признаться себе: я боялась, что не выберусь отсюда.

Теперь было безопасно.

Я свернула свитер, как если бы складывала его в коробку. Он был здесь! И это означало, что мы уезжаем.

Я не могла дождаться!

Глава 25

Белые стены. Солнечный свет. Запах лимона, чистящего средства, свежего воздуха. Мои глаза приоткрылись, вбирая каждую мелочь. Я долгое время лежала там, просто смотря, необычайно онемевшая.

Я слышала чье-то дыхание, и горячее, молниеносное облегчение прошло через меня. Грейвс? О, спасибо Господи! Мне так много надо тебе рассказать!

Я медленно перевернулась. Моя спина напряглась, руки и ноги тоже. Шея резко заболела. Я чувствовала себя покрытой коркой и потной, кожа скользила по чистым простыням. Я была только в нижнем белье, и больше ничего. Не было даже повязки на запястье, даже лифчика!

Как такое случилось? Потолок был в белой штукатурке, с постоянно повторяющимся скульптурным рисунком бриллиантов и роз. Другая Школа была более грязной — грязь в углах, маты в комнатах для спаррингов использовались до тех пор, пока не развалятся, в раздевалке для девочек повсюду плесень, и даже хлорка не способна убрать такого рода вонь.

Но не здесь. Здесь, в Главной Школе, все сверкало и было чистым, мне стало интересно на этот счет. Я никогда не видела, чтобы кто-либо убирался. Вы бы подумали, что здесь орудовала армия швейцаров.

На белой тумбочке с длинными, тонкими ножками стояла лампа. У нее были хрустальные канделябры вместо абажура, и она все еще горела. Маленькие радуги, пойманные в отражениях, свет, отражающийся на медной, антикварной основе. Я поднялась на локтях, пялясь на лампу, как если бы она была космическим кораблем или типа того.

Где я, черт возьми?

Я ненавидела просыпаться с этим вопросом. Конечно, это клише, но это также глубокий источник ненадежности, проглатывающий любой отдых, который вы приобрели в течение ночи. Мой пульс подпрыгнул. Я медленно села, сжимая бледно-кремовый край простыни и подтянула к груди белый подол одеяла. Прохладный воздух касался моей обнаженной, потной спины.

Комната была небольшой, но прекрасной, на одной стене висели полосатые, сосновые книжные полки. Окна были огромными, открытыми и полными послеполуденного солнечного света, падающего на занавески и белое атласное сиденье у окна. В комнате стоял маленький, белый стол на ножках, неуклюжее, старинное, офисное кресло из бледной древесины было повернуто спинкой к окну и стояло напротив стола. Приоткрытая дверь показывала белую плитку и, что было вероятнее всего, ванную комнату. Другая дверь, должно быть, вела в коридор, потому что она была усеяна замками и заперта на засов. Шкаф с дверьми-зеркалами был также приоткрыт, и я увидела, что там висела знакомая одежда. Большой, белый комод с зеркалом и белым, атласным сидением, поверхность туалетного столика выглядела любопытно обнаженной напротив старинной, медной, украшенной причудливыми узорами рамы.

Какого черта?